Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 23 из 31

— Удивительно, — шепнул Гаспару Зейн Горт, — как это люди вечно ухитряются ставить точку именно там, где начинается самое интересное. Красавица оказалась переодетым роботом — и все. И ни слова о том, какой у нее корпус, какого цвета отделка, какая конфигурация клешней! Но сказано даже — подумать только! — робот это или роботесса.

И он неодобрительно покачал металлической головой.

— Конечно, я вполне беспристрастен, но посуди сам, Гаспар: тебе сообщают, что очаровательная роботесса на самом деле оказалась женщиной, и бац — конец главы, и ни слова, ни намека на сложение, цвет волос, размер бюста, и ты даже не знаешь, кто она — красавица или старая карга!

Тут он подмигнул Гаспару налобным прожектором.

— По правде говоря, я однажды тоже оборвал главу в «Докторе Вольфраме» именно так: «Платиновая Паула оказалась пустой металлической оболочкой, в которой пряталась человеческая кинозвезда». Я знал, что мои читатели будут разочарованы, и следующую главу начал с того, как Серебристая Вилия умащает себя смазочным маслом. Это всегда подогревает их интерес.

26

Каллингем закашлялся.

— Пока, пожалуй, хватит, — сказал Флаксмен. — Дай отдохнуть горлу. Послушаем, что скажут они.

— Двойной Ник просит слова, — объявила няня Бишоп и включила динамик на полную мощность.

— Господа, — сказал самый большой яйцеглав. — Я полагаю, вам известно, что каждый из нас — лишь мозг и только. Мы способны видеть, слышать и говорить, но этим все исчерпывается. Гормонов мы получаем ровно столько, сколько требуется, чтобы не вести чисто растительного существования. Поэтому разрешите мне смиренно, весьма, весьма смиренно спросить, можно ли от нас ждать произведений, действие которых строится на непрерывных драках и на чувствах, достойных только законопослушных дебилов, и сдабривается огромными дозами так называемой любовной страсти?

Няня Бишоп саркастически улыбнулась, но промолчала.

— В те далекие времена, — продолжал Двойной Ник, — когда у меня было тело, книжный рынок был завален подобными книгами, и мне очень грустно сознавать, что и сто лет спустя люди по-прежнему упиваются подобной макулатурой. Впрочем, мы ведь не знакомы со словомольной литературой, которую вы так расхваливали, — в нашем уединении, как вам известно, мы не читаем практически ничего, кроме научных книг и классиков. Еще одно из бесчисленных правил нашего дорогого Цуккерторта. Так, может быть, вы прочтете нам какой-нибудь образчик…

— Честно говоря, я бы предпочел этого не делать, — сказал Каллингем. — Мне кажется, ваша продукция будет много свежее и непосредственнее без влияния словомельниц. Да и вам будет лучше.

— Так, значит, вы считаете, что словесный помол, эта механическая труха, может развить у нас комплекс неполноценности? — осведомился Двойной Ник.

Гаспар ощутил прилив гнева. Пусть, пусть Каллингем прочитает им повесть высшего помола, чтобы Двойной Ник взял назад свои слова! Он попытался припомнить какой-нибудь блестящий образец словесного помола, что-нибудь из свежесмолотых шедевров, читанных в самое последнее время, — ну хотя бы из его собственного «Пароля страсти», — но почему-то в его голове возникал только какой-то смутный розовый туман, и он так ничего и не вспомнил, кроме своей увлекательной биографии на обложке.

— Ну что ж, если вы не хотите быть искренними с нами, — сказал Двойной Ник, — не хотите открыть свои карты…

— А почему бы вам не быть искренним с нами? — возразил Каллингем. — Мы, например, даже не знаем, как вас зовут. Отбросьте анонимность — рано или поздно вам придется это сделать. Кто вы такой?

Яйцеглав долго молчал. Потом он произнес:

— Я — душа XX века. Живой труп, сохранивший в себе мысль эпохи хаоса, призрак, все еще несомый ураганом тревожной неопределенности, который обрушился на Землю, когда человек впервые расщепил атом и увидел свою судьбу среди звезд. Я — свобода и ненависть, любовь и страх, высокие идеалы и низменные побуждения, я — дух, ежечасно торжествующий и вечно сомневающийся, терзаемый собственной ограниченностью, я — клубок желаний, я — вихрь электронов. Вот кто я такой. Имени моего вы никогда не узнаете.

Каллингем на мгновенье наклонил голову и сделал знак няне Бишоп. Она выключила динамик. Издатель швырнул на пол недочитанные страницы «Бичей космоса»и поднял из груды рукописей переплетенную в красный пластик книгу с огромной золотой эмблемой «Рокет-Хауса» на обложке — изящная ракета, обвитая змеями.

— Попробуем для разнообразия что-нибудь другое, — сказал он. — Это не словопомол, но и не совсем то, что вы до сих пор слышали.

— Мисс Джексон пришла в Детскую? — вполголоса спросил Гаспар у Зейна.

— О да, — ответил робот. — Такая же красотка, как мисс Бишоп, только блондинка. Гаспар, а где мисс Румянчик?

— Я ее здесь не видел. А что, она снова испарилась?

— Понимаешь, она стала нервничать. Сказала, что все эти люди в серебряных яйцах, которые таращатся на нее, пугают ее и шокируют. Но она обещала встретить меня здесь.

— А нового робота-швейцара внизу ты не спрашивал? Или посыльного?

— Внизу никакого швейцара не было. И посыльного тоже. Очередные самозванцы, надо полагать. Однако возле дома я заметил федерального следователя Уинстона Мерса. Я с ним познакомился, когда он меня допрашивал в связи с выдвинутыми против меня обвинениями — доказать им ничего по удалось! — будто я разработал схему гигантского атомного робота. Но я отвлекся. Однако соль в том, что Мерс, федеральный агент, околачивается поблизости, а, как я ни обожаю мисс Румянчик, я не могу закрывать глаза на то, что она — федеральный служащий и, следовательно, хочет она того или нет, тайный агент правительства. Вот, Гаспар, ты и сообрази, что из этого следует. Подумай об этом…

Гаспар попытался сообразить, но ему никак не удавалось сосредоточиться.

Больше всего ему мешал Каллингем, который снова принялся читать:

— «Клац! клац! клац!»— лязгали металлические клешни. «Вр-р! вр-р! вр-р!»— вращал ворот доктор Вольфрам. Странные заряды смазочно растекались по его реле. «Счастливых посадок, — нежно проморзил он, — счастливых посадок, моя золотистая прелесть». Семь секунд и тридцать пять оборотов ворота спустя иголки изысканной муки пронзили его звенящий нагрудник. Он едва не отпустил рукоятку ворота. Он повернулся. Вилия, мерцая серебром во мраке, проворно щекотала его своими умопомрачительно-женственными клешнями. «Прочь! — коротковолново воскликнул доктор Вольфрам. — Прочь, прочь, дочь ночи!»

Няня Бишоп подняла руку:

— Ник хочет заметить, что эта повесть, хотя тоже совершенно ужасная, все же много интересней, чем все прежние. Она совсем другая.

— Это моя работа, — скромно шепнул Зейн Гаспару. — Да, это я написал! Мои читатели любят сцены с воротами, особенно если в них действуют и золотистая и серебристая роботиссы. Мой третий роман «Доктор Вольфрам и его ворот» побил по тиражу все мои прежние ролики. Отрывок, который ты сейчас слышал, взят из пятого романа «Доктор Вольфрам и Алмазный Бур», где доктор сражается с хозяином Серебристой Вилии, зловещим Алмазным Буром. А, вот она!

Гаспар быстро оглянулся и успел заметить, как по коридору мелькнуло что-то розовое и тотчас скрылось в боковом приходе.

— Беги к главному входу! — торопливо приказал Зейн. — Я возьму на себя запасный выход. Останови ее, если она попытается выйти. Если придется применять силу, бей по голове! — И он мгновенно исчез из виду.

Гаспар пожал плечами и скатился вниз по эскалатору. Посыльного с крысиной мордочкой и облупленного робота, как и сказал Зейн, нигде не было видно. Он стал у входной двери, закурил и вновь попробовал вспомнить хотя бы один блистательный абзац из самого тончайшего словопомола.

В этих бесплодных попытках незаметно прошли полчаса. Внезапно он услышал свист. На нижней ступени эскалатора стоял Зейн Горт, крепко держа мисс Румянчик за локоть. Розовая роботесса была исполнена гордого достоинства, а Зейна явно раздирали противоречивые чувства.