Мародер. Каратель

Конев тогда вполне мог сделать свою банду… простите, администрацию, самым большим и сильным Домом Тридцатки, и никто бы головы не поднял. Не сделал, хотя многие из ближнего круга все уши ему прожужжали. Наконец его убили — всё давно к этому шло, и кончиться как-то иначе не могло по определению. Когда под конец второй зимы ему тишком проломили голову, началась жуткая свалка — оставшимся было чего делить. Особенно ввиду уже совсем нешутейного голода, в то время жить по-новому люди ещё не научились, и многие плотно сидели на подсосе. Весной стаял снег, и стало ясно — на подсосе некоторые досиделись до людоедства. Навытаивало много, неожиданно много: собаки в ту весну только начали вступать в силу и оперативно замести следы тайных зимних пиршеств не сумели. Жители Тридцатки в то время как с цепи сорвались: начался всеобщий психоз — зачищали людоедов. Людоедов убивали, выбрасывали из окон, сжигали в квартирах целыми семьями. Именно тогда возродился ритуал похорон, только каждая фаза процесса теперь имела вполне практический смысл: семья умершего демонстрировала целостность трупа, и его закапывали при свидетелях, которых потом в знак признательности угощали.

Самым страшным стало потерять кого-либо из семьи и не предъявить соседям полностью укомплектованный труп. Не меньшим риском являлось хоть на йоту обильнее, чем у соседей, питание. Кого-нибудь из слабых членов такой семьи просто воровали, и наутро под окнами незадачливых родственников уже митинговала группа наиболее активных противников каннибализма. О, это были настоящие борцы с подступающей дикостью, их самоотверженность в борьбе за сохранение человеческого облика была сравнима лишь с их бдительностью: порой активисты каким-то загадочным образом узнавали о пропаже «съеденного» даже раньше родственников. Народ потихоньку подтягивался, и к полудню, как правило, образовывалась достаточно накрученная активом толпа с топорами, факелами и обрезками труб. Желающих всегда было достаточно — имущество «людоедов» тут же справедливо делилось участниками мероприятия. К слову, некоторые вполне искренне верили, что «выжигают нечисть каленым железом».

После этого, сделав за зиму из пятнадцати тысяч половину, люди стали бояться друг друга уже по настоящему. Летом многие ушли, как впоследствии оказалось — осев в окрестных лесах и на садовых участках; среди них нашлись способные пережить зиму. Психоз охоты на людоедов помалу сошел на нет, но расслабиться оставшимся жителям Тридцатки не удалось. Возник, вернее — возглавил список проблем новый геморрой — взрывным образом размножившиеся собаки. Передвигаться по городу стало проблематично, люди перестали собираться вместе — и это естественным образом вызвало к жизни такой бизнес, как банды. На самом деле, зачем горбатиться на посадках, ловить рыбу, работать — если можно собраться толпой и зашугать соседей. Противопоставить бандам люди ничего не могли: в кищащих псами развалинах невозможно было ни уйти, ни собраться для самозащиты. Следующая зима вновь уполовинила население, приведя популяцию Homo sapiens в соответствие с размером кормовой базы, и утвердилась, наконец, отточенная тысячелетиями форма социальной организации плотоядных приматов в условиях умеренно-континентального климата. В учебниках по истории это называлось родоплеменным строем, на Кавказе — «тейпы», а у нас в Тридцатке стало называться Дома. 

Глава 3

…А со светом какая порнография — нормы по пол–евры-то всё меньше и меньше, сверхнормативный киловатт стоит как самолётово крыло — скоро чайник вскипятить будет в евру обходиться. Дефицит, бля… Да когда он был, этот дефицит? В Сургуте как турбины гаркнули, в десятом ещё — так ведь и стоят, хрен кто почешется. Вот и дефицит. «Собственник», видите ли, «не усматривает экономических перспектив реконструкции ГРЭС–2». Во бля, поняли? Он там чего-то не усматривает, а мы тут без света сиди. Рефтинскую тоже восстанавливать что-то не спешат — а ведь сами со своим захватом разломали-то. На хрена, спрашивается, такая «защита прав собственника», если после защиты собственность в дрова превратилась? Собственнику-то по барабану — она за фондом каким-то хрен знает с каких островов числится, собственник этот греется на своем острове и коктейли жрет под пальмой, а народ-то без света сидит. И опять же, зачем было такую войну устраивать, с бэтрами да вертолётами? Нет, это всё как бы понятно — права собственника, то да сё. Но мужики-то, которые станцию эту, стоящую просто так, запустили по зиме — им что, замерзать было? Как на детей мерзнущих смотреть, когда в километре — нормальная рабочая станция с полным двором угля? Собственник, бля, не велел… Да посрать на этого собственника, когда на улице тридцатник! Да, положили их там, чуть не две–три сотни… А по ящику так хрен что показали, всё тишь да гладь. Тут у них, блядей, демократии кончаются… А какие попервам-то были ласковые — бархатная жопка, шелковые ушки… Вот тебе и ушки, бля. Вон, видишь — горка, за ней блеквотеровские стоят.

— Э, ты чё, прикемарил? Пост, бля, вылазить будем здесь. Щас пошманают, и дальше поедем. Аусвайс-то в норме?

— Чё? Чё за аусвайс?

— Чип, говорю, прохуячил на выезде? У-у, бля, да ты, мудила, откуда ты на хер такой взялся? Давай-ка прыгай нах перед горкой, пока меня тут не подтянули с тобой, идиотом, на пару. Дак ты чё, вообще без чипа бродишь? Ну ты, бля, лось.

— Ты это, если не спросят, не надо. Лады, земеля? А то я из спецзоны, хуй отмажусь.

— Спросят, не спросят — какая хрен разница, братан. Извиняй, партизана изображать не буду. Сам понимаешь, брат — если спутник проходил, пиздец мне, а у меня девки малые. А чё ты в натуре без чипа шляешься, тебе жить насрать, что ли? Ещё других подставляешь. Всё не наиграетесь бля, пионеры-герои… — было видно, что водиле страшно не по кайфу так прогибаться под хозяев, и от этого он начал заводиться. Это была самая обычная реакция, и Ахмет предпочел помочь водиле съехать.

— Девкам-то сколько твоим?

— Какая тебе разница, хуев ты молодогвардеец, тебе-то… — водила осёкся, выдохнул. Начал притормаживать, часто переключаясь.

— Оле три. Машке десять скоро. Сейчас приторможу, вставать не буду. Вишь, горелый автобус лежит, под горой? Там прыгай, и сразу под него. Ты это, брат…

— Ладно тебе, всё понимаю. Спасибо, братан.

Ахмет приоткрыл дверцу, сполз по сиденью, опустив правую ногу в колодец лестницы. C улицы в жаркую кабину нещадно несло омерзительно мокрым холодом, и Ахмет с содроганием представил, как придётся идти — наверняка кое-где будет и по колено. Небольшая горка впереди скрыла приближающийся блок-пост, грузовик замедлился до скорости быстрого шага.

— Эх, ладно, хули там, обойдусь. Только прихуяришь для меня одну «хозяйку», лады? Вот тебе, держи. — Водила не глядя протянул Ахмету какой-то маленький девайс в футляре. — Может, выручит когда. Всё, давай!

Ахмет прыгнул, мелкая пелена дождя ножом резанула лицо, телогрейка распахнулась, и приземлялся он уже полностью растеряв остатки накопленного в кабине тепла. Приземлился удачно, устоял, мухой метнулся к чёрному остову лежащего на боку «Икаруса». Половинки развороченного взрывом кузова чудом держались вместе. Хорошо, что «Икарус» валяется здесь минимум второй год — трупного запаха совсем не ощущалось. Зверьё славно тут попировало, обгорелые кости растащены и обглоданы, салон практически чист. Нашел среди сидений не особо обугленное, отломал спинку и пристроился на сухом пятачке. Первым делом вытащил АПБ, дослал патрон, снял с предохранителя и прислушался. Натужный рёв взбиравшегося в гору трака сменился свистом тормозного ресивера, через несколько секунд порывом ветра донесло еле слышные голоса, лязгнул противовес шлагбаума.

…Ну всё, осталось вёрст шестьдесят. Если только ночью, да вдоль дороги, да с обходом Хаслей — неделя. Интересно, что ж я жрать-то буду? Надо было гордыню не изображать, а взять и попросить у водилы… Так! А чё это он мне сунул? Поди, плеер твердотельный, может, хоть записи ничего, не всякая там шоферская романтика — Ахмет нащупал в глубоком внутреннем кармане увесистый брусок девайса, вынул, нашел где нажимать. — Футляр-то какой пафосный, надо же…