Побросаю-ка я кости

***

Джо Слеттермил внезапно понял, что если он не отправится сейчас же, то в его черепе что-то взорвется и осколки черепа, словно шрапнель, сметут многочисленные подпорки и заплаты, удерживающие его ветхую хижину от окончательного разрушения. Его жилище более всего походило на карточный домик из деревянных, пластмассовых и картонных карт, если не считать очага, духовки и трубы дымохода, тянувшейся к нему через всю кухню. Те были сработаны на славу. Очаг доходил ему до подбородка, был раза в два больше в длину и до краев полон ревущими языками пламени. Выше располагался ряд квадратных печных заслонок: его Жена пекла хлеб, что составляло часть их дохода. Над печами висела длинная, во всю стену, полка, слишком высокая, чтобы его Мать смогла дотянуться, а мистер Пузик – допрыгнуть, заставленная всевозможными семейными реликвиями. Те из них, что не были сделаны из камня, стекла или фарфора, настолько высохли от постоянной жары, что казались не чем иным, как высохшими человеческими головами или черными мячами для гольфа. Сбоку стояли плоские бутылки из-под джина, бережно хранимые Женой. Еще выше висела старая хромолитография. Она висела так высоко и была настолько покрыта сажей и салом, что нельзя было с уверенностью сказать, являлся ли этот сигарообразный предмет, окруженный воронками, китобойным судном или же звездолетом, пробирающимся сквозь облако гонимой солнечным светом космической пыли.

Стоило Джо согнуть пальцы ног в ботинках, как его Мать поняла, куда он собрался.

«Идет баклуши бить, – осуждающе пробормотала она, – деньги ему, видите ли, карманы жгут, не терпится их на ветер пустить». И она снова принялась жевать индюшатину, куски которой отрывала правой рукой от тушки, придвинутой к обжигающему жару, в то время как левая была готова отогнать мистера Пузика, желтоглазого, тощего, с длинным, драным, нервно подрагивающим хвостом, который не сводил глаз со старухи. Мать Джо, в своем грязном полосатом платье, походила на продавленный бурый саквояж. А пальцы ее были словно обрубленные сучки.

Жене Джо, по-видимому, пришла в голову та же мысль, ибо она улыбнулась ему через плечо, возясь около средней печки. До того как она захлопнула дверцу, Джо успел заметить, что она посадила туда два длинных, тонких, похожих на флейты батона и один высокий пышный каравай. Она была худющей, словно смерть, и выглядела болезненной в своей фиолетовой шали.

Она, не глядя, протянула костлявую, в ярд длиной руку к ближайшей бутылке джина, сделала смачный глоток и снова улыбнулась. Джо без слов понял, что она хотела сказать: «Ты уйдешь и будешь играть, потом напьешься и будешь где-нибудь валяться, а когда придешь домой, то изобьешь меня и угодишь за это в каталажку…» – и в его мозгу вспыхнуло воспоминание о том, как он в последний раз сидел в темном грязном подвале и она пришла к нему, чтобы шептаться с ним через крохотное оконце и сунуть ему через прутья полпинты, а лунный свет озарял зеленые и желтые синяки, которыми он украсил ее впалое лицо.

И Джо был уверен, что сейчас будет то же самое, если не хуже, но сам тем не менее тяжело поднялся, карманы его приглушенно звякнули, и он направился прямиком к двери, пробормотав: «Пойду-ка я на гору, побросаю чуток кости и сразу вернусь». Джо помахал своими узловатыми, согнутыми в локтях руками наподобие пароходного колеса, чтобы показать, что он вроде бы пошутил.

Шагнув за порог, он на пару секунд придержал-таки дверь. А когда наконец захлопнул ее, то почувствовал себя глубоко несчастным. Раньше мистер Пузик непременно прыгнул бы следом, чтобы поглазеть на драки и на кошек, рассевшихся на крышах и заборах, а теперь большой кот предпочитал сидеть дома, шипеть на огонь, таскать индюшатину, увертываться от метлы, ссориться и вскоре мириться с не казавшими и носа на улицу женщинами. Никто не сказал ему вслед ни слова, лишь только скрипели под его ногами половицы, раздавалось громкое чавканье и порывистое дыхание его Матери, да звякнула поставленная на полку бутылка джина.

Ночь была бархатной бездной, усеянной заиндевевшими звездами. Некоторые из них, казалось, двигались, словно сопла космических кораблей. А раскинувшийся над ними городишко выглядел так, будто все его огни были разом задуты, а жители улеглись спать, предоставив все улицы и площади на откуп бризу и невидимкам – духам. Джо стоял прямо посреди волны пыльного сухого аромата, исходящего от изъеденного червями строения за спиной, и, ощущая и слушая прикосновения к ногам ломкой от дневного зноя травы, осознавал, что нечто глубоко внутри него долгие годы устраивало все таким образом, что он, его дом. Жена, Мать и мистер Пузик должны будут уйти в небытие вместе. То, что пламя очага до сих пор не спалило его сухую, словно солома, хибарку, было просто чудом.

Джо зашагал, привычно ссутулившись, но не вверх, в гору, а вниз, по грязной дороге, которая вела мимо кладбища под названием «Дупло кипариса» в Ночной Город.

Ветер был мягким, но, что необычно, он не стихал, а дул порывами, словно заколдованный. Он раскачивал чахлые деревья за покосившимися, добела отмытыми дождями воротами кладбища, смутно видневшимися в свете звезд. И казалось, что они трясут бородами исполинского мха. Джо подумал, что духи так же не знают отдыха, как и ветер. Духам все равно: то ли за кем-нибудь гнаться, то ли плыть всю ночь по небу в скорбно-распутном обществе других теней. Временами среди деревьев вспыхивали, будто глаза вампиров, красно-зеленые огоньки, слабо пульсирующие, словно бортовые огни или выхлоп усталого космического скутера. Чувство глубокой тоски не проходило, оно становилось все глубже, звало его свернуть с дороги, найти себе удобное местечко возле какой-нибудь плиты или покосившегося креста и лежать долго-долго, чтобы Жена решила, что он умер. И еще он подумал: «Побросаю-ка я маленько кости и пойду спать». Но пока он так раздумывал, распахнутые, висящие на одной петле ворота, и похожий на мираж забор, и Шантвиль остались позади.

Сперва Ночной Город показался ему вымершим, как и весь Айронтаун, но потом он заметил тусклые искорки, слабые, словно блуждающие огоньки, но мигающие несколько чаще и сопровождающиеся задорной музыкой, едва слышной, словно джаз для пляшущих муравьев. Он шел по упругому тротуару, с грустью вспоминая те дни, когда в его ногах как будто были пружины и он бросался в драку, словно дикий кот или марсианский песчаный паук. Господи, сколько лет прошло с тех пор, как он в последний раз дрался по-настоящему или ощущал в себе силу. Чуть слышная поначалу музыка постепенно становилась все громче и вскоре уже грохотала, словно танго для гризли или полька для слонов, свет превратился в бушующее море газовых фонарей, факелов, мертвенно-бледных ртутных ламп и подрагивающих розовых неоновых трубок, и все это великолепие смеялось над звездами, меж которых устало брели космические корабли. Затем ему бросился в глаза фальшивый трехэтажный фасад, сверкающий, словно дьявольская радуга, и увенчанный бледно-голубым свечением огней святого Эльма. В центре его были широкие, распахивающиеся в любую сторону двери, из-за которых сверху и снизу вырывался свет. Над входом невидимая рука без устали писала золотым пламенем с немыслимыми росчерками и завитушками: «Игорный Дом», а справа сатанинским красным огнем горело «Попытай счастья».

Итак, новое заведение, о которой столько толковали, наконец открылось! Впервые за эту дочь Джо Слеттермил почувствовал в себе прилив энергии и ласковую щекотку возбуждения. «Побросаю-ка я кости», – подумал он.

Он отряхнул свой сине-зеленый рабочий комбинезон несколькими сильными, беззаботными ударами и похлопал себя по карманам, чтобы еще раз услышать звяканье. Затем он расправил плечи, растянул губы в пренебрежительной ухмылке и так толкнул дверь, словно хотел ударить стоящего за ней врага.

Внутри заведение было обширно, словно городская площадь, а стойка была длиной с вагон. Круглые колодцы над зелеными покерными столиками перемежались с неясными, напоминающими песочные часы сгустками возбуждающего мрака, где сновали девушки с подносами и девушки-менялы, похожие на белоногих ведьм. В отдалении, рядом с возвышением для джаза, виднелись похожие на те же песочные часы силуэты исполнительниц танца живота. Игроки были толсты и сгорблены, словно грибы. Все они были лысы из-за тех мучительных переживаний, которые доставлял им каждый шлепок карт, каждая задержка или окончательная остановка маленького костяного шарика. А Алые Женщины были словно поля пионов.