Страница 21 из 27
«Это уж точно! — промелькнуло в голове Одинцова. — Братцу не откажешь в проницательности!»
Но вслух он сказал:
— Если не ошибаюсь, я уложил этого парня, Ольмера, не слишком попортив его шкурку.
— Мелочь! Ерунда, клянусь Семью Ветрами! — взволнованно воскликнул Ильтар. — Ты сделал нечто неизмеримо большее: на глазах всего воинского круга перерубил рукоять челя! А ведь еще никому не удавалось одним махом рассечь ветвь дерева чель-иту — ни мечом, ни топором! Недаром у нас говорят о лучших бойцах: твердый, как рукоять челя… Мастера и молодые воины вытачивают каждое древко много дней, пользуясь резцами и пилами из бесцветного игристого камня неимоверной прочности… — Алмаз, автоматически отметил про себя Одинцов. — Бывает, у челя ломается клинок, но рукоять… рукоять может прослужить десяти поколениям! И стоит немало! Так что сегодня, — вождь снова отпустил брату дружеский тумак, — ты ввел Ольмера в большие расходы!
Они подошли к шатру, и Ильтар втолкнул Одинцова внутрь.
— Сиди здесь, отдыхай, — приказал он. — Пей пиво или вино, ешь, делай, что захочешь, только чель пока не трогай! — Одинцов поднял глаза на полотняную крышу — вчерашняя прореха уже была аккуратно зашита. — Я сам схожу к твоему капитану, договорюсь, чтобы тебя отпустили в наш отряд. Думаю, он не станет возражать. Мы столковались с ним насчет цены за воинскую помощь и много не запросили, так что он доволен. А ты, — вождь повернулся к Чосу, — тоже останешься здесь. Я выкуплю твой воинский контракт. Каждому всаднику нужен хороший напарник.
Отпустив это загадочное замечание, Ильтар вышел из палатки. Чос задумчиво смотрел ему вслед.
— Хотел бы знать, мой господин, — наконец произнес ратник, — про что он тут толковал? Про какого всадника и какого напарника?
— Скоро узнаешь, — усмехнулся Одинцов, у которого были определенные догадки на сей счет. — Что-то меня жажда мучит, Чос. Кажется, Ильтар упомянул про пиво?
Освежившись парой кружек, он сел на волчью шкуру, вытащил из-за пояса свиток и стал разглядывать затейливые письмена. Похоже на арабский куфический шрифт, который он видел в Ираке, на берегах Евфрата, но, разумеется, ни один из земных языков тут ни при чем… Опять же в арабском буквы слитны, так что неопытному глазу одной от другой не отделить, а тут каждый знак заметен, и писали твердым четким почерком. Только вот что?
Одинцов бросил взгляд на Чоса, обнимавшего бочонок с пивом.
— Скажи-ка мне, парень, обучен ли ты грамоте?
— Конечно, мой господин Рахи. Могу имя свое написать и вывески различаю, где цирюльня, где кабак, а где иное заведение. Знаю, какие надписи бывают на монетах и винных кувшинах. А еще…
Велев ему заткнуться, Одинцов снова уставился в пергамент. Конечно, бар Занкор, его почтенный восприемник, мог бы это прочитать, но обращаться к нему с признанием, что позабыл письмо, очень не хотелось. Многое пришлось свалить на Рата и его кулак; пожалуй, еще один груз им не выдержать. Это с одной стороны, а с другой, что-то ведь осталось в его памяти от Рахи, беспутного сына старого Асруда! Он, Георгий Одинцов, свободно владел двумя языками, хайритским и айденским, и, может быть, какими-то другими; он смутно вспоминал огромный замок у дороги, прямой как стрела, девичье лицо в золоте волос, гавань, забитую плотами, и серые башни дворца на высоком холме. Сознание Рахи исчезло, растворилось в небытие, но малая частица памяти была еще жива, и если воззвать к ней, сосредоточиться…
Знаки на гладком пергаменте вдруг ожили, заговорив с ним в полный голос. Еще не веря собственным глазам, Одинцов прочитал:
«Рахи, сын мой!
Если ты держишь в руках это письмо, значит, свершились два дела, радостное и печальное: Лефури соединила вас с Лидор, а я ушел на Юг, в чертоги Айдена. Не мсти за мою смерть; в случившемся больше людского невежества и глупости, чем злого умысла и неприязни. Все, чем я владею, отныне ваше. Грамоты ты найдешь в моем кабинете, а ключ, как всегда, лежит на столике в моей опочивальне. Но запомни: ключ не так важен, как фатр. Фатр должен быть с тобой во всякий день и час. Поручаю тебя и Лидор милости богов.
Спрятав письмо, Одинцов несколько минут сидел, уставившись в свои колени и тщательно допрашивая память. Но она, одарив его знанием букв и письменного языка, очевидно, решила, что стоит теперь помолчать. В записке старого Асруда были намеки на нечто такое, о чем он беседовал с сыном, что было понятно Арраху Эльсу бар Ригону, но не пришельцу с Земли. Грамоты, ключ и этот фатр… фатр, более важный, чем ключ… фатр, который должен быть всегда при нем… Тот маленький приборчик? «Зажигалка»?
Повернувшись к Чосу, Одинцов спросил:
— Ты знаешь, что такое фатр? Ты слышал когда-нибудь такое слово?
Ратник пожал плечами.
— Не слышал, но Айден сейчас меня вразумит. — Он приложился к бочонку, забулькал пивом, потом сказал: — Не на ксамитском ли это? Или на кинтанском? Говорят, что в Катраме, самой дальней из кинтанских стран, водится зверь по имени фатар, способный высосать из человека три кувшина крови. Особенно охоч он до девиц, еще не познавших мужчины, потому как…
Одинцов расхохотался, и Чос обиженно умолк.
Военный вождь вернулся, когда солнце перевалило за полдень. С ним пришел юноша-хайрит, тащивший мешки и прочее снаряжение двух бывших ратников десятой алы пятой орды. Одинцов, вспомнив про таинственный фатр — может быть, «зажигалку», спрятанную в лямке мешка, — облегченно вздохнул.
— Все в порядке, хвала Семи Ветрам, — сказал Ильтар, кивнув парню на стойку с оружием. Юноша принялся развешивать на ней мешки, кольчуги и шлемы гостей. — Твой капитан доволен — считает, что айдениты победили северян. До прибытия в Тагру ты числишься в моей тысяче, а там я поговорю с этим вашим великим полководцем… Как его? Бар Нурат?
Он подошел к столу и заглянул в бочонок с пивом:
— Ого! Вы, я вижу, зря времени не теряли!
Одинцов ухмыльнулся:
— Это все Чос! На вид-то он тощий, но пьет, как… как шестиног после двухдневной скачки.
Ильтар отхлебнул пару добрых глотков и заявил:
— Пусть пьет. Пиво успокаивает, а парню скоро предстоит поволноваться. — Он неопределенно махнул рукой куда-то на север. — Значит, так… Плоты ваши будут стоять тут еще четырнадцать дней. Пока разгрузят товары, что привезли нам в оплату, пока пересчитают, поделят между Домами да запрячут в склады, мы свободны. Товар принимают мастера, назначенные старейшинами, а воины разъедутся на это время по домам. Пива попить, поохотиться, женщин своих согреть… Поедем и мы, поедем ко мне в Батру. Тебе, брат, там есть с кем познакомиться. Но сначала… — Он сделал широкий жест в сторону занавешенного дверного проема, за которым Одинцов уловил чье-то мощное ровное дыхание.
Втроем они вышли из шатра. У коновязи, толстого бревна, прихваченного железными скобами к двум вкопанным в землю стоякам, стоял вороной тарх. Огромный, могучий, длинноногий, с остроконечным рогом и глазами цвета тропической ночи.
— Вот зверь, — сказал Ильтар, кивнув в сторону шестинога, — вот всадник, — он ткнул пальцем в грудь Одинцова, — а вот и его напарник, — широкая ладонь вождя опустилась на плечо замершего в ужасе Чоса.
Бывший ратник Береговой Охраны что-то жалобно пискнул. Одинцов хлопнул его по другому плечу.
— Ты же мечтал о свободе и хайритских степях, Чос, — с усмешкой сказал он. — Что ж, хайриты приняли тебя! Но каждый хайрит должен ездить на шестиноге. — Он повернулся к своему скакуну. — Вот она, свобода, Чос!
Твердыми шагами Одинцов подошел к сказочному зверю и положил ладонь на его косматый круп.
— Я буду звать тебя Баргузином, малыш, — прошептал он.
Глава 7
Горы Древних
Георгий Одинцов брился. Перед ним блестело лезвие челя, всаженного острием в пень; за ним стоял верный Чос с котелком теплой воды в руках и полотенцем (или тем, что его заменяло у хайритов) через плечо. Бритье осуществлялось с помощью острейшего кинжала, который, как и чель с зеркальным серебристым лезвием, был подарком Ильтара. Военный вождь и кузен Рахи оказался щедрым человеком, и в результате его новый родственник щеголял в сапожках тонкой кожи, синих полотняных штанах и того же цвета рубахе с вышивкой серебром по вороту — одежде знатного хайрита.