Страница 17 из 27
— Тогда действуйте по инструкции. Два первых пункта обязательны: осмотреться и ознакомиться с собственным телом. А после… после делайте что хотите, только останьтесь в живых.
Повернув голову, Одинцов бросил взгляд в зал. Техники исчезли, но медичка — кажется, ее звали Ольгой — все еще трудилась над саркофагом, подсоединяя к нему гроздья разноцветных кабелей. На балконе появился Шахов. Его окружал народ чинов повыше — психолог Гурзо, Сидней Браун, Федор Борхонов, бурят могучего сложения, спец по рукопашному бою, и другие инструкторы. В задних рядах толпились ходоки, и среди них — Костя Ртищев и Вася Шостак. Ртищев, заметив, куда он смотрит, помахал рукой.
— Вопрос, Хейно Эмильевич. — Одинцов снова повернулся к старику. — Что с этим носителем будет? С этим существом, в которое я, так сказать, переселюсь?
Морщины на лбу Виролайнена сделались глубже.
— У меня нет готового ответа. Скорее всего, ваша индивидуальность подавит его разум. Полностью и навсегда.
— То есть я его убью, — уточнил Одинцов.
— Это будет не первый случай в истории познания. Наука требует жертв. — Виролайнен помолчал, побарабанил пальцами по крышке стола и добавил: — Или вы его пересилите, или он вас. Не буду скрывать, что тут возможны всякие коллизии… Придется трудновато, если вы попадете в мозг существа, обладающего суперразумом. Но статистика на нашей стороне — таких созданий, если они существуют, наверняка в Галактике немного. Они ведь никак не проявили своего всемогущества.
— В Галактике… — повторил Одинцов. — Вы уверены, что я окажусь где-то в нашей Галактике?
— Не уверен, — буркнул старик и отвел глаза. — В чем тут можно быть уверенным, полковник? Это ведь не полеты в ближний космос, где все известно — куда летим, на чем летим, и ракета проверена до последнего винтика. Мы имеем дело с неизмеримо более тонкими материями, с сознанием и непонятной средой, в которой оно способно перемещаться. Что за среда? Неизвестно… Как происходит перемещение? Тоже загадка… Каков результат? — Он выдержал паузу. — Ну, об этом, надеюсь, вы нам расскажете по возвращении.
— Если вернусь, — заметил Одинцов.
— Вернетесь, если останетесь живы. — Виролайнен показал взглядом на балкон, где сгрудились испытатели. — Судя по тому, с какой резвостью они выныривают, с возвратом нет проблем. Надеюсь, Гурзо обучила вас нужным ментальным приемам?
Одинцов кивнул:
— Разумеется. Расслабиться, закрыть глаза, абстрагироваться от окружающего, представить свое тело, лежащее в саркофаге, сделать мысленное усилие… Ничего сложного. Похоже на медитативный транс, практикуемый в восточных единоборствах. Это у меня всегда получалось.
— Если даже не получится, я вас вытащу, — произнес Виролайнен. — Не сразу, полковник, но вытащу. Если вы задержитесь Там, — он поднял глаза к потолку, — мы, изучив характеристики ДС-перехода, что-нибудь придумаем. Возможно, удастся создать аппаратуру, посылающую сигнал возвращения… Ну, не буду фантазировать! Есть пара неплохих идей, однако… — Он замолчал. Потом, не выдержав вопросительного взгляда Одинцова, буркнул: — Не все эти идеи вас касаются.
— А те, что касаются?
— Идеи, мой любезный, не эксперимент и не теория, подкрепленная математикой. Идеи всего лишь пар над океаном знаний. Либо рассеются без следа, либо, сгустившись в тучи, прольются живительным дождем… Кто знает?
— Но все-таки? На Той Стороне и пар может пригодиться.
Виролайнен хмыкнул:
— Не хотелось бы ни обнадеживать вас, ни пугать, но если вы настаиваете… Могу предположить, что с вероятностью три к одному вы переберетесь в тело максимально близкого по физиологическим параметрам носителя. Это, разумеется, неплохо, но есть и дурная новость: почти наверняка вы будете страдать от амнезии. Скажу даже больше — данный факт уже проверен. Ходоки, очутившись Там, в первые секунды не осознают себя как личности, в них борются подсознательный ужас и заложенная тренировками способность наблюдать и запоминать. Но амнезия проходит. Возможно, вы и страха не испытаете, если он будет вытеснен каким-то сильным чувством. Например, стремлением выжить или чем-то в этом роде.
— Благодарю, — сказал Одинцов. — Вдруг это мне поможет.
В других местах помогало. Особенно в Сомали, в камере пыток, под кнутами из кожи носорога. Он терпел, а когда кончалось терпение — орал, сохраняя уверенность в том, что он сюда еще вернется. И вернулся, вполне здоровый, с автоматом и кубинскими командос. Стремление выжить и отомстить несомненно было полезной эмоцией, спасавшей всюду и всегда. В Никарагуа, когда он полз в джунглях с раздробленным коленом, в Иране, во время танковой атаки, и во Вьетнаме, когда разбомбили его БМП. Сильное чувство — ненависть! Только любовь сравнится с ней, но знают ли о любви по Ту Сторону Неба? В этом Одинцов сомневался. Ненависть казалась ему более универсальной.
Огни на пульте застыли, прекратилась пляска кривых на экранах, раструб колпака опустился ниже и замер прямо над саркофагом. Глухо рявкнула сирена. Люди за перегородкой больше не суетились, стояли по местам, словно расчет орудия, готового к выстрелу. На балконе тоже воцарилась тишина.
— Можете раздеваться, — сказал Виролайнен.
Одинцов расшнуровал кроссовки, снял тренировочный костюм, майку и трусы. Потянулся к махровому халату, переброшенному через спинку стула, влез в рукава, запахнул полы. Его лицо было абсолютно бесстрастным.
Виролайнен с кряхтением встал, потер ладонью поясницу.
— Ну, двинулись… Как говорили в старину, вперед, на подвиг, во имя родины, партии и народа! Или партия шла раньше родины?
— Определенно раньше, — молвил Одинцов. Его, как всех советских офицеров, зачислили в партию еще в курсантах. Но партийных собраний он не посещал и решений съездов не зубрил, пребывая в краях отдаленных и столь опасных, что замполиты туда соваться боялись. На родине тоже было не до собраний, здесь в основном приходилось то разводиться, то лечиться.
Вслед за Виролайненом он зашагал к саркофагу. Пол холодил босые ступни, под сердцем вдруг кольнуло — проклятая железка напоминала о себе. «В добрый путь, полковник!» — донеслось с балкона, и тут же раздался грозный окрик Шахова: «Молчать! Тишина в зале!»
Страха Одинцов не испытывал. Пожалуй, любопытство и эмоциональный подъем, как всякий человек, которому предстоит дальняя дорога к неведомым доселе городам и странам. Не то чтобы он слепо верил Виролайнену — просто считал, что ожидавшее его являлось наилучшим выходом из всех возможных. Змея, пережившая свой яд, волк, потерявший зубы, одряхлевший призовой скакун… Жалкий жребий! Точно так же и у человека, лишившегося своего предназначения.
У контейнера его поджидала доктор Ольга. Оля или Алена, он в точности не помнил, встречал ее несколько раз в парке, у криотронного блока, в компании других врачей. Приятная девушка. А еще приятней, что память о ее милом личике он унесет с собой на Ту Сторону, где, возможно, не будет ни мужчин, ни женщин, ни вообще людей. Хотя Виролайнен думает, что это не так…
Оля или Алена протянула руку:
— Ваш халат, Георгий Леонидович…
Одинцов сбросил халат и полез в саркофаг. Увидев его спину, медичка ойкнула:
— Где это вас так?.. Кто?..
— Ягуар, — сказал Одинцов, устраиваясь поудобнее в контейнере. — В амазонской сельве. Свалился с пальмы прямо на меня, зараза! Я правильно лег, Оленька?
— Я не Оля, я Аля, — сказала медичка, надув пухлые губки. — Голову, пожалуйста, сюда… в эту выемку… Вот теперь правильно.
Она накрыла его простыней и отошла. Теперь Одинцов видел только внутреннюю часть колпака, ребристую и отсвечивающую металлическим блеском. Голоса Виролайнена и его помощников звучали глухо, как в пещере: «Сорок процентов мощности… сорок пять… пятьдесят…» «Нарастает без флуктуаций…» «Проверьте седьмой канал, Доронин. Что-то там…» «Седьмой в норме, Хейно Эмильевич». «Шестьдесят процентов, шестьдесят пять…» «Началось послойное сканирование…» «Восемьдесят процентов мощности, восемьдесят пять, девяносто… Мы в красном секторе…» «Нарастание равномерное…» «Девяносто пять… Полная мощность!» «Стабилизация поля?» «В пределах нормы. Команда на запуск?» «Даю команду». «Пошел отсчет! Девять, восемь, семь…»