Страница 7 из 146
Или безумие наступило от горя? В мечтах многое выглядит прекрасным, но стоит с ним столкнуться наяву…
– Да послушайте же! – воскликнул гимназист. Он не стушевался от насмешек, как большинство людей, окажись бы они на его месте. Нет. Похоже, он ощутил лишь досаду от людского непонимания и теперь горел желанием убедить толпу в том, в чем свято был уверен сам. – Да оторвитесь вы от забот! Вдумайтесь: раньше вас угнетали, пытались убедить в том, что вы рождены лишь ползать, но сейчас оковы пали, и с исчезновением этой тяжести вы все можете летать. И не только в поэтическом смысле, а и буквально! Отныне человек свободен во всем, и ему по силам исполнение любой мечты. Главное – это захотеть. И больше ничего. Только желание должно быть по-настоящему огромным, и тогда оно непременно сбудется.
– А я вот хочу мильон, да все никак найти не могу! – не выдержал кто-то из слушателей. – Может, хочу мало?
– Бабу, и чтобы в теле!
– Пожрать от пуза!
– Вин господских!
– Царские палаты!
Каждое высказанное вслух пожелание сопровождалось хохотом, и гимназиста на какое-то время стало не слышно. А он все пытался говорить, порывался донести до людей свою безумную и никому не нужную правду.
Наконец собравшиеся отсмеялись, притихли. И тогда вновь над площадью разлетелся ломкий юношеский голос:
– Да что вы такие приземленные?! Бабу да пожрать! Раньше, что ли, этого не могли? По-вашему, мечта – это выпить вина? Да не мечта это, так, желание! А мечта… Мечта – это нечто светлое, радостное, то, что поднимает нас над животным миром, возвышает душу, делает ее чище и добрее.
Гимназист обвел взглядом слушателей, ожидая от них мгновенного перерождения, но тут чей-то голос ехидно поведал:
– Ага! Щас возвысится, взлетит и как нагадит нам всем на головы!
Слушать дальше этот фарс Орловский не стал. С самого начала марта одни непрерывно говорили и превозносили свободу, другие насмехались над говорившими, и, казалось, этой говорильне не будет конца. Словно прорвало плотины, и люди вдруг ощутили потребность непрерывно молоть языком. А так как у многих не было ни запаса слов, ни фантазии, то и их речи сводились к самым простейшим потребностям.
Буквально в течение нескольких дней с людей словно слетела прикрывавшая их шелуха, куда-то напрочь подевались любовь, доброта, героизм, самопожертвование, чувство долга, элементарная порядочность, наконец, и обнажилась подлинная людская сущность.
Орловский вспомнил, как толпа самозабвенно громила их госпиталь, убивала раненых офицеров, каждый раз пытаясь придумать нечто новенькое, небывалое. Вспомнил свой бессильный страх перед ней, невольное ожидание своей участи…
Его спасло лишь то, что он был уже выздоравливающим. Да и погромщики действовали стихийно и не догадались окружить здание со всех сторон. Георгий с тремя соседями по палате выпрыгнули в окно, сумели затеряться в темных улицах и, когда нарвались на каких-то вооруженных бандитов, успели первыми открыть огонь.
Воспоминание нахлынуло с такой силой, словно это все произошло час назад. Орловский шел, расталкивая стоявших, а перед его мысленным взором вновь стояли картины погрома, бессмысленного и беспощадного, в полном соответствии со словами классика.
Внезапный слитный вздох толпы, кое-где сопровождаемый матом, вернул Георгия в день сегодняшний, заставил невольно оглянуться, посмотреть на то, что его пробудило.
– Мать моя!.. – невольно слетело с языка.
Там, позади, над толпою медленно поднимался в воздух давешний гимназист. Он не размахивал руками, подобно птице, вообще почти не двигался и тем не менее каким-то образом взлетал ввысь, словно перестали действовать не только законы общества, но и законы природы.
Это было невероятно, немыслимо, и Орловский помотал головой, стремясь прогнать наваждение.
Тщетно. Все так же поднимался над толпой романтический гимназист, и толпа стояла, почти безмолвно взирая на чудо.
«Я схожу с ума», – мысль прозвучала спокойно, не вызывая ни удивления, ни страха. Скорее, напротив. Раз весь мир вдруг обезумел, то может ли один человек сохранить рассудок?
– Господи… – Стоявший рядом солдат перекрестился дрогнувшей рукой и забормотал молитву.
Может, с ума сошли все, кто в данный момент находится на площади? Или это случилось намного раньше?
Юноша меж тем был уже в добрых трех саженях от земли и продолжал подниматься выше.
– Надо только захотеть… – донеслось сверху, и в этот момент, прерывая голос, раздался оглушительный выстрел.
Природа оказалась сильнее человеческих желаний. Тело гимназиста безвольной куклой рухнуло с высоты, и по толпе пронесся облегченный вздох.
– А неча!..
Рослый солдат деловито забросил винтовку за спину.
Кто-то довольно усмехнулся, кто-то гадливо сплюнул, а один-другой по привычке перекрестился:
– Слава тебе, Господи! Отлетался, гаденыш!
Толпа стала деловито рассасываться, и лишь некоторые пошли посмотреть на тело.
На этот раз Орловский был в числе некоторых. Он был образованным человеком и прекрасно знал, что человек летать не может. То же самое образование не позволяло верить в откровенные чудеса, но, с другой стороны, глазам-то своим верить надо!
Подбитый гимназист лежал на невысоком прогнувшемся кусте. Курточка на груди набухала кровью, а в мертвых глазах застыло недоумение, словно он так и не успел понять, что же произошло.
– Меткий выстрел, – одобрительно заметил кто-то из зевак. – В самое яблочко.
– Это точно. Срезал, как куропатку, – поддержал другой.
О том, как человек мог взмыть ввысь, не прозвучало ни слова. Подумаешь, эка невидаль! Гораздо приятнее убедиться, что не перевелись еще отменные стрелки, одною пулей способные бить влет любую дичь.
Орловский в последний раз взглянул на убитого и усталой походкой двинулся поближе к перрону. Посадку могли объявить в любую минуту, а то и не объявлять вообще, и следовало быть рядом с поездом. Жди потом другой, если он еще будет!
В хорошее Георгий уже не верил. Все, для чего он жил, исчезло, растворилось в памяти вместе со всем прежним миром. Новый же не принимало сознание, и еще больше – сердце.
Пальцы сами скрутили самокрутку, а вот прикуривал Орловский долго. Огонек упорно гас, не успевал перекинуться на завернутый в газету табак. Возникло желание плюнуть на все, выбросить ко всем чертям негодное огниво вместе с цигаркой, но потребность закурить, втянуть в себя табачный дым оказалась больше.
Наконец Георгий добился своего. Он стоял, прислонившись к выщербленной стене, машинально смотрел на ближний вагон, и в голове все крутилось: «Как?»
Вагон перед глазами вдруг вздрогнул и поплыл. Орловский подумал, что от крепкого самосада и переживаний закружилась голова, но тело само метнулось к тамбуру, и свободная от поклажи рука вцепилась в поручень.
Посадку, как очень часто бывало в последнее время, решили не объявлять.
Или, скорее всего, это просто никому не пришло в голову.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Выступили рано утром. Еще раньше вперед на рысях ушла конная разведка. Другие разъезды двинулись в стороны, образуя боковые дозоры.
Потом грянул Егерский марш, и под его бравурные аккорды пришел черед главных сил. Аргамаков хорошо помнил слова Наполеона, что русские одерживали победы благодаря превосходной военной музыке, и всегда старался вдохновить ею и своих бойцов, и окружающих людей.
Звук труб и флейт бодро разливался в воздухе, веселил сердца, говорил, что еще не все потеряно в мире…
В голове колонны сразу за оркестром мерно двигалась первая сводная рота капитана Мартынова, затем – штаб, следом пулеметная рота, артиллерия, вторая сводная рота, большой обоз, в который затесались оба броневика, офицерская рота подполковника Люденсгаузена-Вольфа и замыкающим – эскадрон.
Над землей стлался утренний туман, который еще не был пробит солнцем. Винтовки, шашки, шинели, седла покрылись росой, но свежесть бодрила, люди и кони шли бодро, и даже автомобили исправно пыхтели, не думая ломаться.