Страница 3 из 54
Следовательно, можно сделать вполне логичный вывод о том, что только соображениями конкретной социальной реальности современный политик уже не может полностью удовлетвориться. Словно продолжая эту мысль, французский исследователь Мишель Маффесоли прямо заявляет о том, что «… приступить к изучению чудесного в современном мире» можно лишь в том случае, если принять за отправную точку «божественное социальное»(17) — термин, которым Э. Дюркгейм обозначал связующую силу, лежащую в основе общества или ассоциации людей. «Слово „миф“, — продолжает Маффесоли, — также могло бы быть использовано в том смысле, в каком оно употребляется для обозначения того, что объединяет нас с каким-либо сообществом»… (18)
Немецкий исследователь Э. Блох приходит к следующим не совсем привычным выводам по поводу окружающей нас реальности: «Ясно… что сама реальность является неокончательной; что на ее границе расположено то, что наступает и вырывается за ее пределы. Человек нашего времени хорошо ощущает пограничность своего существования за пределами контекста ожиданий, подавленных уже ставшей действительностью. Он больше не видит вокруг себя якобы завершенные факты и вовсе не считает их единственной реальностью; в этой реальности пугающе взошло фашистское „ничто“, а еще реальнее — понимаемый как окончательно завершенный и достижимый в срок „социализм“. Возникло понятие, иное, чем узкое и застывшее понятие реальности, сложившееся во второй половине ХIХ века, иное, чем чуждый процессуальный позитивизм»… (19)
Итак, согласно всем этим весьма авторитетным мнениям, казавшийся столь непогрешимым социум на самом деле давно уже успел превратиться в нашем собственном сознании в некое «Божественное социальное».
Естественно, что после двух мировых войн, после обострившейся экологической проблемы, кризиса коммунизма и других утопических социальных систем у человечества утратилась вера:
а) в абсолютную истину;
б) в историческую закономерность;
в) в абсолютную силу науки.
Философия Разума в виде традиции Просвещения, учения Гегеля, а затем научного позитивизма середины XIX и самого начала ХХ века, уступила место философии экзистенциализма. А вера в абсолютную истину или в Гегелевскую идею сменилась простым утверждением Ортега-и-Гассета: «Есть я и мои обстоятельства». Вслед за отходом от идеи о существовании абсолютной истины рухнул и другой постулат — будто исторический процесс имеет свои строгие закономерности, которыми вполне можно управлять, подводя общество к определенному утопическому идеалу как воплощению в социуме идеала гегелевского. И тогда наряду с историческим мышлением появилось или вновь начало возрождаться мышление мифологическое. Вновь вспомнили о книге Дж. Вико («Основания новой науки об общей природе наций»), об идее цикличности развития цивилизации именно эти мысли оказали огромное влияние на учение Ницше и прежде всего Шпенглера («Закат Европы»). Но не надо забывать, что учение о круговороте, или цикличности развития цивилизаций, является не чем иным, как попыткой логически оправдать одну из древнейших мифологем о Мировом годе. Эта мифологема известна с древнейших времен, еще у индусов она воплотилась в концепции Тримурти, получила идея Мирового года свое развитие и у древних греков. В современной исторической науке идею цикличности продолжили Тойнби и Шарден, Вернадский и Гумилев. В связи же с экологическими проблемами общий кризис веры привел к тому, что ученые постепенно начали отказываться от своего недавнего позитивистского снобизма, от стратегии описательства, механической схематизации и моделирования и вдруг вспомнили о мифе.
Началось это с Фрейда и Юнга, у которых миф занял приоритетное место в вопросах человеческой психологии и подсознания. Далее или одновременно с этим миф перешел в область физики малых величин и в тезис о закономерной неопределенности, выдвинутый в тридцатых годах Нильсом Бором. Оперхеймер, один из создателей атомной бомбы, напрямую заявил о необходимости по-иному взглянуть на мифологическую концепцию зарождения Вселенной. С. Хокинг в своей книге «От большого взрыва до черных дыр. (Краткая история времени)», используя последние данные науки, высказал смелое предположение о том, что наша Вселенная, как и само Время, были сотворены. Иными словами: «Было время, когда времени не было». М. Клайн подорвал в свою очередь незыблемую веру в абсолютную точность математики как науки («Математика. Утрата определенности»).
Скорее всего, именно эти черты и характеризуют особенности менталитета современного человека Запада, что в свою очередь и стало причиной огромной популярности так называемого мифологического направления в современной литературе и, в частности, жанра «фэнтези».
Это мифологическое направление берет свои корни еще в творчестве Т. Манна, когда в конкретных явлениях реальной жизни немецкий автор видел проявление неких «сверхсил», пришедших как из греческой мифологии, мифологии варварских народов, так и мифологии иудейской («Смерть в Венеции», «Волшебная гора», «Иосиф и его братья»).
Параллельно с Т. Манном в литературе модернизма миф также начинает играть ведущую роль и жизнь простого дублинского обывателя чудесным образом превращается в скитания гомеровского героя (Дж. Джойс «Улисс»).
На американской почве также начинает создаваться свой миф. Прежде всего он связан с «рождением нации», с идеей покорения «дикого запада», что в дальнейшем ляжет в основу Йокнапатофской саги У. Фолкнера.
В Англии мифотворчество найдет свое яркое проявление в творчестве Дж. Толкина, который станет одним из родоначальников жанра «фэнтези», получившим столь широкую популярность как в литературе, так и в кино, что и позволило фильму Лукаса «Звездные войны» буквально ворваться в самый центр мировой политики восьмидесятых.
Судя по всему, чтобы продолжить нашу апологию жанра «фэнтези», равно как и всей массовой беллетристики, нам следует на данном этапе обратиться к основным положениям теории метафоры и особенностям утопического мышления, что в свою очередь должно подвергнуть серьезному сомнению всякие утверждения по поводу художественной несостоятельности популярных жанров современной литературы.
Тот же Э. Блох, подвергнув вполне резонному сомнению всякую социальную детерминированность в современных представлениях о жизни общества, таким образом определил глобальную роль искусства: «… вопрос об истине искусства превращается в философский вопрос об отражении мира в прекрасной иллюзорности, о степени ее реальности в отнюдь не однослойной реальности мира, о месте ее объект-коррелята.» Э. Блох утверждает далее, что современное искусство сплошь утопично: «Утопия как определенность объекта и степень бытия реально-возможного становится в блистательном феномене искусства особенно содержательной проблемой утверждения.»(20) Но именно об утверждении в форме «благовестия» и особой космической «радости» и говорил Дж. Р. Р. Толкин и тогда получается, что жанр «фэнтези» напрямую связан с такой древней художественной традицией, как утопическое мышление. Однако саму утопию можно в целом рассматривать как своеобразную художественную метафору тому обществу, в котором и живет тот или иной художник, создающий не реальные, а утопические волшебные сказки.
Как пишет Гудмен в «Языках искусства», все символические системы детонативны в том смысле, что они «создают» и «воссоздают» реальность. Поставить вопрос о референциальной значимости поэтического языка означает попытаться показать, как символические системы реорганизуют «мир в терминах действий и действия в терминах мира.»(21)
В этом отношении теория метафоры стремится к слиянию с теорией моделей (а именно моделированием занимается утопия) настолько, что метафору можно считать моделью изменения нашего способа смотреть на вещи, способа восприятия мира.(22) Так, сутью метафорического мышления, равно как и метафорического языка, по Полю Рикеру, является познание, или «референция», направленная на раскрытие, выявление «глубинной структуры реальности», которая определяется как реальность второго порядка, упраздняющая «обыденную референцию, присущую описательному языку.»(23) «Именно в вымысле, — пишет Рикер, — „отсутствие“, свойственное приостановке того, что мы называем „реальностью“ в обыденном языке, конкретно соединяется и сливается с позитивным прозрением потенциальных возможностей нашего бытия в мире, которые наше ежедневное общение с объектами нашей действительности имеет тенденцию скрывать.»(24)