Страница 16 из 54
Имя Мэри Стюарт стало широко известно только после выхода в свет ее первого романа артурианской трилогии «Кристальный грот». Несмотря на уже сложившуюся устойчивую традицию в английской литературе, посвященной современной интерпретации мифов о короле Артуре, роман Стюарт произвел впечатление книги весьма оригинальной, необычной и во многом нарушающей сложившиеся стереотипы. И Поупс, и Уайт даже и не стремились дать историческое обоснование артурианы. Ни о каком исследовательском, научно-художественном подходе к кельтским сказаниям здесь даже и не упоминалось. Правда, в отличие от романтической традиции А. Теннисона Поупс и Уайт стремились придать некий реалистический скепсис М. Твена, усложнив и утяжелив эти легенды особенностями мышления и мировосприятия человека ХХ в., находящегося на пороге глобальной исторической катастрофы. Именно об этом и шла речь выше. Эта традиция черного юмора, неизбежно осовременившая кельтские сказания, была до появления книги Стюарт почти неколебима. Она спокойно перекочевала через океан и нашла свое подтверждение как в творчестве Маласлуда («Рожденный для игр»), так и в творчестве Перси («Ланселот»). В своих романах, которые тоже посвящены артуровским легендам, американские писатели рассматривают кельтский миф только с одной целью: показать социально-психологическое состояние самой Америки в определенное десятилетие ХХ в.
М. Стюарт стремиться нарушить эту традицию осовременивания древнего мифа и специально дает к каждому тому трилогии свой авторский комментарий, направленный прежде всего на исторические источники Нанния и Гальфрида Монмутского.
С художественной точки зрения эта нарочитая ориентация на первоисточники призвана, на первый взгляд, увести читателя от всяких современных исторических параллелей и полностью погрузить его в мир V в., в «темные века», когда миф и реальность, легенда и историческое повествование самым тесным образом переплетались между собой.
Ориентируясь на древние источники, М. Стюарт стремится все-таки усилить тот романтический мотив, который присущ и самому Гальфриду. Суть этого мотива заключалась в раскрытии губительных женских чар, вообще деструктивной роли женщины как в жизни героя, так и всего племени или государства. Известно также, что сам Гальфрид короля Артура не придумал, а лишь привел в систему то, что нашел в смутных и скупых упоминаниях предшественников (главным образом Нанния) и, видимо, в устных легендах. Опираясь на романтический элемент самой «Истории бриттов», Стюарт меняет главного героя и вместо Артура особое внимание обращает на мага Мерлина. Таким образом, Мерлин в книге Стюарт становится не столько волшебником или таинственным легендарным существом, сколько простым смертным, наделенным особым даром предвидения. Он, Мерлин, — всего лишь побочный сын легендарного римского полководца Амброзия, родного брата Утера Пендрагона., Таким образом, М. Стюарт определяет особые родственные мотивы для своего героя — мага по отношению к легендарному королю Артуру. Мерлин теперь приходится старшим двоюродным братом — отсюда и повышенная забота и почти отцовская опека.
Следует отметить, что особую роль в повествовании английской писательницы будет играть тема наследия римской культуры. В лице Мерлина перед нами разворачивается своеобразная история жизни средневекового интеллигента, который в результате исторической катастрофы (падение Римской империи и нашествие на Британию саксов)остается один на один с варварством, когда и речи нет о каком бы то ни было объединении Британии под единым флагом, под единой властью справедливого и законного короля.
В этом смысле образ римского полководца Аврелия Амброзия становится чуть ли не центральным в первой части трилогии. Именно он, Амброзий, последний мудрый представитель и защитник идеи Единения, привлекает наибольшее внимание писательницы и дается в возвышенных идеалистических тонах. И в этой логике бастард Амброзия, Мерлин, становится брошенным в будущее семенем, или надеждой на то, что хаос когда — нибудь все-таки будет преодолен. Извечная борьба хаоса и порядка, закономерности, ясности и энтропии являются своеобразной философской подоплекой трилогии М. Стюарт. И здесь все равно дают знать о себе насущнейшие проблемы ХХ в. Правда, писательница не стремиться навязать эти проблемы самому артурианскому циклу, а пытается найти перекличку эпох в древнем тексте Гальфрида Монмутского. И во многом ей это удается. Так, по мнению известного отечественного медиависта А. Д. Михайлова, Гальфрид довольно ясно сам заявляет о своих римских пристрастиях: «Нередко оказывается, что в жилах королей бриттов течет римская кровь. Таковы, например, Аврелий Амброзий и его брат Утер Пендрагон… Точно также писатель делает жену Артура, Геневра, представительницей знатного римского рода. Потомки Энея долго жили в Италии, затем они переплыли на Британские острова. Теперь кольцо замыкается: новые правители Британии (т. е. непосредственные предки и потомки короля Артура) по своим родственным связям и происхождению восходят к знаменитым римлянам. Хотя это, бесспорно, выдумка, появление ее из-под пера Гальфрида понятно: память о могуществе Рима была не просто жива в ХII столетии, представления об этом могуществе были реальностью. Вообще весь рассказ писателя об истории бриттов, об их корнях преследует одну цель: показать, как рядом с великой Римской империей возникает не менее великое и могущественное Британское королевство, которое оказывается и наследником этой империи, и соперником ее, и ее союзником и собратом». (26)
Скорее всего, такое использование древнего источника понадобилось М. Стюарт для того, чтобы в конце шестидесятых, когда на Англию обрушился ирландский кризис, вновь обратиться к идее исторического единения, к идее общенационального мифа и к наследию Великой Империи как продолжательницы деяний Империи Римской.
Получалось так, что, с одной стороны, еще совсем недавно существовала Великая Британия, которая по своим колониальным территориям превосходила даже Рим, которая первая начала войну с фашизмом и выстояла в смертельной схватке, все время находясь между молотом и наковальней, между двумя диктатурами (сталинской и гитлеровской), а с другой — процесс распада и отделение колоний, который перекинулся и на территорию самой страны в лице деятельности ирландских сепаратистов, потомков тех бриттов, которые и породили на свет легенды о короле Артуре.
Современная писательница в своем замысле словно стремится отказаться от прямолинейного исторического мышления и видит ответы на насущнейшие вопросы современности в мифологической идее цикличности, в идее вечного возвращения короля и в этом смысле книга Гальфрида действительно была наиблагоприятнейшим материалом.
Так, известно, что Гальфрид писал свою «Историю бриттов» сравнительно недавно после нормандского вторжения в Британию. Эту экспедицию Вильгельм Завоеватель готовил старательно и долго, и не только в военно-стратегическом плане. У него были предварительные контакты с представителями валлийской знати, он охотно включал в свои отряды потомков тех кельтов, которые вынуждены были переселиться в Бретань и отчасти в Нормандию, постоянно теснимые англосаксами. Так что события 1066 года в какой-то мере возвращали кельтов на их историческую родину. Сторонники Вильгельма могли изображать и толковать эти события и так. Как бы начинала сбываться мечта о том, что король Артур очнется наконец от своего долгого сна и возглавит свой угнетенный, но не сломленный, непокоренный народ. Книга же Гальфрида как раз и удовлетворяла этим чаяниям. (27) В ХХ веке в интересной и художественной интерпретации Мери Стюарт древняя «История бриттов», словно самой своей древностью призвана была подтвердить правильность кельтского мифа о вечном возвращении короля, как о вечном спасении от политического хаоса и надвигающейся всеобщей энтропии.
Следует также сказать, что помимо угаданных глобальных, но скрытых общих тенденций книги Стюарт завоевали читательскую симпатию еще и благодаря своим бесспорным художественным достоинствам. Жизненные, в прямом смысле реалистические характеры надолго остаются в читательской памяти, придавая всему повествованию некий колорит непосредственного свидетельства. Правда характеров, их психологическая достоверность оказываются настолько убедительными, а детальная погруженность в мир Британии 5 века производит впечатление такого стереоскопического видения, что всю трилогию вполне можно было бы отнести к жанру реалистического исторического романа. Но сделать это не позволяет хотя бы тот факт, что ни о какой реальной истории в книгах Стюарт и говорить не приходится.