Страница 63 из 130
— Я тоже рада, что вас вижу, — сказала Гвендолен неожиданно искренне. Она вдруг поняла, что скучает по времени на корабле, по их постоянным перебранкам, по двенадцати парам сощуренных светло-голубых глаз, неотрывно следящих за ее полетом в небе. — Я почти закончила новую хвалебную песнь для Данстейна. Вы передадите ему?
— Конунг выбрал себе достойного скальда, — важно кивнул Улли. — Несмотря на то, что у него уже был такой прекрасный повелитель слов, как я. Ты ведь знаешь, что этот дом окружили люди, что хотят тебе зла, скадьд конунга? Они ждут, пока вы ослабнете без воды и пищи, а потом пойдут на приступ. Мы сами это слышали.
— Это будет позорным деянием, — пожала плечами Гвендолен, — и все его запомнят.
Улли и Лейвхар переглянулись.
— Достойно удивления, что ты родилась не на Песчаном берегу, — сказал наконец предводитель дружины. — Ты говоришь как одна из нас.
Гвендолен тихо вздохнула про себя. Ей тоже стало жаль, что она не могла появиться на свет в Вандере, с детства носить за поясом тяжелую секиру, звать корабль "скакуном моря" и проводить на его спине шесть дней из семи. Водить за собой такую же дружину с выгоревшими на солнце волосами, преданную ей до конца мира. Правда, это уже была бы не Гвендолен Антарей, но может, и к лучшему?
— Люди запомнят и другое, — произнесла она вслух, слегка нахмурившись. — Что дружина конунга Данстейна была рядом и не притронулась к мечам, чтобы помочь своему скальду.
— Ты ошибаешься, скальд конунга. Мы хотим помочь тебе.
— Только мне, но не моим друзьям. А значит, я вашу помощь принять не могу.
— Скажи ей, Улли, — пробормотал Лейвхар, опуская глаза.
— Все наши жизни в руках Длинноволосого, — торжественно и чуть нараспев заявил Улли. — Но ваши он уже выпустил из ладоней. Маленький человек, что торгует дурной травой, договорился с правителем этой страны, что он выведает у вас важную тайну, а потом убьет. Только поэтому воины правителя не пришли вас схватить. Но они стерегут неподалеку. Ни один корабль в порту вас не примет. Вам никогда отсюда не уехать — только в ту страну, где не тает лед.
— Тогда зачем воины Данстейна понапрасну тратят время на разговоры со мной?
— Мне всегда почетно поговорить с тобой, скальд конунга. Но мы пришли не только за этим. Вы можете бежать не за море, а наоборот.
— Наоборот — это как? — Гвендолен слегка растерялась.
— На юге, где это ужасное солнце никогда не заходит, возле озер растут деревья с большими красными цветами. Там селятся люди, что называют себя свободными и не подчиняются правителю этой страны. А он придет их покорять еще очень не скоро. У него слишком много своих трещин на щите. Мы дали караванщикам три меча и булаву, и они согласились отвезти вас к тем людям. Конечно, вы никогда не вернетесь, но это лучше, чем смерть. Длинноволосый сказал — пока ты жив, ты этим посрамляешь своего врага.
— Должно быть… — пробормотала Гвендолен без особой уверенности.
Почему-то в первую очередь она живо представила Эбера, с выгоревшими на солнце волосами и глазами, совсем светлыми на фоне загара, прислонившегося к стволу дерева, и себя саму, выходящей из какой-то плетеной хижины, с деревянной миской, полной бледно-желтых плодов. Картина была настолько яркой, что вселяла абсолютную уверенность в своей реальности. Гвендолен встряхнула головой, так и не определившись, нравится ли ей увиденное.
— Перед рассветом дружина подойдет ближе к воротам. Воины маленького человека станут отдыхать перед штурмом, и нам будет легче прорваться. Предупреди своих друзей, скальд конунга, чтобы были наготове.
— Почему мы должны довериться тем, кто не расположен ни во что вмешиваться?
— Во-первых, у вас нет особого выбора, — Лейвхар спокойно оперся на секиру, не выказывая ни малейшей обиды. — Во-вторых, конунгу будет больше удачи, если ты останешься в живых.
— Но он же никогда больше не услышит моих песен.
— Ты будешь рассказывать их ветру, и он перенесет твой голос через море, — совершенно серьезно ответил Улли.
Гвендолен обхватила себя руками за плечи, словно ей внезапно стало холодно. Никогда не вернуться назад — это слишком странно. Они навсегда останутся в далеких песках, на берегу мелкого соленого озера. А многие из воинов, готовые отдать жизнь за то, чтобы они благополучно выбрались из города, с рассветом останутся на этой улице, упав ничком в лужу собственной крови и сжимая рукоять меча. Всего лишь ради того, чтобы она каждое утро, повернувшись на север, произносила слова, понятные по отдельности, но вместе звучащие довольно смутно.
Но при этом она будет вместе с Эбером. Навсегда. Каждое утро она будет просыпаться, видя его рядом с собой. Ради этого она научится вставать с восходом солнца.
— Когда я поставлю на окно свечу, это будет знак, что мы готовы, — сказала она хрипло.
— Пусть твоя судьба будет сильнее, чем у твоих врагов, — кивнул Лейвхар и пошел обратно, считая разговор законченным. Некоторое время Гвендолен растерянно глядела в их широкие спины в железных кольцах, нашитых на грубую кожу, так и не осознав до конца, что они ей предложили. Потом поискала глазами Аллария, но того давно уже не было рядом. Она стояла одна во внутреннем дворике, и удлинившаяся в сумерках тень протянулась от ее ног к воротам. Тень была характерно изломана на спине — как всегда в моменты глубокой задумчивости Гвендолен неосознанно пыталась расправить крылья.
Она поспешно прижала их как можно плотнее, радуясь, что никто не видит, и медленно побрела к дверям, глядя себе под ноги, так что чуть не прошла мимо Баллантайна, стоящего в проеме.
— Неужели воины Данстейна предлагают нам помощь? — он усмехнулся углом рта, и в его глазах промелькнуло несколько выражений, но все не особенно радостные.
— Не задаром. Им нужна хвалебная песнь для своего конунга.
— И что ты собираешься делать?
— Пойду сочинять, — она пожала плечами. — Полагаю, на голодный желудок она получится особенно вдохновенной.
— Вполне достойное занятие на всю ночь,
— Не менее достойное, чем составление планов мятежа, которому ты собирался посвятить время. Я не права?
— Я думаю, мы оба правы, Гвендолен.
Эбер наполовину отвернулся, и она могла сколько угодно смотреть на его профиль. "Ты будешь теперь только моим. Навсегда. Вот странно — раньше я и мечтать не могла об этом. А сейчас оно сбывается само собой. Разве стоит ненавидеть Гарана, раз из-за него случилось такое счастье? Ты научишься любить меня, хотя бы так, как ты можешь. Я буду веселой, печальной, гордой, нежной, каждый день разной, чтобы тебе никогда не стало скучно со мной. Я буду твоим отражением и твоей противоположностью. Ты сам забудешь, как когда-то мог жить без меня".
Гвендолен спрятала лицо и поспешно взбежала по ступенькам, чтобы никто, даже Эбер, не видел, как засверкали ее глаза. Но на верхней площадке застыл Алларий, словно никуда не уходил, и в обращенном на Гвендолен взгляде светилось что-то похожее на понимание, или по крайней мере на легкое сочувствие.
— Дева крылатая сделала также свой выбор дороги, — провозгласил он, неожиданно подмигнув. — Сила желанья ее такова, что спасется любой, даже тот, кто спастись не стремится особо.
Наверно, в середине ночи Гвендолен все-таки задремала, свернувшись в некое подобие кокона под лестницей — положив подбородок на колени и обхватив себя освобожденными, пусть ненадолго. крыльями. Некоторое время она честно боролась с приходящими в голову строчками, пытаясь отобрать самые чеканные, но не находя. Видимо, истории про скальдов, выкупавших свои головы сложенными за ночь стихами, были красивым преувеличением. Или же древним конунгам было безразлично, что перед ними городили, лишь бы отдаленно походило на хвалебную песнь. Гвендолен сотню раз пожалела о своем опрометчивом обещании потратить ночь на сочинения. На сто первый раз она ткнулась носом в колени. На сто второй долго терла руками глаза, ничего не добившись, кроме ощущения, что сунула лицо в песок. На сто третий она прижалась щекой к грубой ткани штанов и блаженно улыбнулась. Но спала она неспокойно — крылья постоянно вздрагивали, то ли стремясь унести ее подальше, то ли укрыть. Сон был наполнен мельканием теней и посторонними звуками — шагами, стуком, шепотом, окриками и шелестом. И когда два голоса над головой зазвучали особенно четко, Гвендолен не сразу осознала, что не спит.