Чаша и Крест

Я остановился на очередной поперечной улочке, восстанавливая дыхание, и в который раз открыл одну из книг. Сверху в нее был вложен узкий листок бумаги, на котором орденской тайнописью было написано следующее:

"Я прочитала одну из ваших книг, Торстейн — хронику о Баллантайне и Гвендолен. И я поняла, почему вы единственный там на палубе заговорили о милосердии. В нашей валленской библиотеке есть еще кое-что о временах основания — может быть, это вам пригодится для следующей книги. Если когда-то судьба забросит вас в Валлену, что вряд ли, или в Ташир — я там теперь бываю даже чаще — буду рада побеседовать с вами. Рандалин".

Признаюсь, я уже начинал забывать это странное лицо с кошачьим оскалом вместо улыбки и нелепо торчащие короткие рыжие волосы, и был не совсем рад вспомнить о ней. Хотя книги были действительно редкие, в эмайнской библиотеке при Ронане вообще не поощрялось собирание старых книг, ограничивались временем Тридцатилетней осады и расцвета Ордена.

Непонятное это было письмо. Кто она такая? Кем приходится Скильвингу? Почему написала мне? Вряд ли я мог поразить ее женское воображение — с трудом отклеивающийся от борта и поднимающийся на дрожащие ноги, не способный удержать шпагу в руках. Она блестяще умеет писать на тайном языке — раньше я даже не мог представить, что все эти сложные комбинации знаков могут удержаться в женской головке. Она держит клинок как орденский воин или, еще хуже, наемный убийца. Что она сказала Ронану, от чего он шарахнулся как от призрака?

Это была еще одна история, тесно связанная с историей ордена, может быть, она могла бы стать основой для моей хроники. Но я не хотел во всем этом разбираться. Я боялся ее. Я вообще не очень стремился иметь дело с женщинами, и клятва не вступать в брак, которую давали воины Ордена, далась мне легче, чем кому-то бы ни было.

Наконец я дошел до главных ворот резиденции, сапоги мои гулко простучали по камням под сводами, я вышел на площадь и свернул налево вдоль стены, направляясь к орденской библиотеке. Это был мой настоящий дом, и, поднимаясь по винтовой лестнице на второй этаж, я уже немного успокоился.

Все кабинеты верхней анфилады, уставленные книжными шкафами, выходили окнами на залитую солнцем площадь перед Домом Магистрата. Но шторы были полузадернуты, и поэтому внутри было слегка темно, прохладно и пыльно.

В последнем кабинете я нашел того, кого ожидал здесь найти. Темная голова склонилась над огромным томом. Читающий задумчиво грыз перо и даже не сразу услышал мои шаги. Судя по бесчисленным огаркам свечей на столе, он вряд ли ложился спать, и не совсем понимает, что скоро полдень.

— Вы окончательно загубите свою легенду, Гвендор, — сказал я, отодвигая тяжелый стул и садясь напротив. — Валорские воины никогда не отличались чрезмерной тягой к наукам, предпочитая упражнения с мечом.

Не поднимая головы, он пробормотал не очень внятно, потому что во рту у него все еще было перо:

— Просто они никогда не попадали в эмайнскую библиотеку.

Я попытался догадаться, какую книгу он читает. На вид это был явно один из трех томов "Слияния веществ".

— Никогда бы не подумал, что вы станете увлекаться алхимией.

— Рад служить для вас бесконечной загадкой и источником откровений.

Гвендор наконец оторвался от книги и устало потянулся, потерев покрасневшие глаза. В который раз я невольно отвел взгляд от его левой щеки. Когда-нибудь, наверно, я к этому привыкну. Да и шрамы немного побледнеют, они и сейчас выглядят уже не так страшно, как первые дни, когда бинты только сняли. Но все же я помнил его лицо до горящей мачты. С одной стороны оно осталось таким же — правильные точеные черты потомка королей из-за моря. С другой стороны три грубых рубца пересекали щеку, почти полностью ее закрывая, один, самый длинный, касался угла глаза. Из-за стянутой щеки его улыбка стала совсем странной — он усмехался одним уголком рта, и в правом глазу загорались искры смеха, а вторая половина лица оставалась неподвижной. Удивительно, что последнее время он стал улыбаться гораздо чаще, словно собственное увечье искренне его забавляло.

Я вспомнил, как он посмотрел в зеркало, встав первый раз с постели, уже в Эмайне, и эта полуулыбка медленно возникла на его лице.

— Вот теперь я полностью заслужил право на новое имя. Во-первых, узнать меня прежнего теперь довольно трудно, а во-вторых, мне всегда казалось, что имя Гвендор должно принадлежать какому-то несомненно ущербному человеку.

Я невольно подумал о том, что у старшего магистра, чье имя он нечаянно выбрал, не было одной ноги, и слегка похолодел.

Теперь мы уже три месяца жили в Эмайне, но было понятно, что отпечаток горящего дерева останется на его лице навсегда.

— Кстати, — продолжил Гвендор, словно не замечая моих спрятанных глаз, — в недостатке любви к упражнениям с мечом меня тоже тяжело упрекнуть. Я вчера четыре часа бездарно провел время в фехтовальном зале с Крэгом. Правда, Дерек и Жозеф опять выучили новый прием.

Он упомянул имена младших воинов, из тех, которых было на занятия не затащить силой — они вообще всем занятиям предпочитали пиво в портовых тавернах, а битвам — кулачный мордобой за веселых девушек в тех же тавернах. Но теперь все они таскались за Гвендором, как свита, преданно заглядывая в глаза. А Крэг три месяца назад считался лучшим фехтовальщиком Ордена.

— Крэг опять вас вызвал на единоборство?

— Он упорный юноша, — рассеянно заметил Гвендор.

"Юноша" Крэг был как минимум на пятнадцать лет старше самого Гвендора, но такая уж у него была манера разговаривать. Впрочем, я ведь до сих пор так и не знал, сколько ему лет. Так же как и все остальное — откуда он родом, как его зовут на самом деле, где он научился так владеть шпагой. Он блестяще знал несколько языков — помимо круаханского, еще валленский и айнский. Он очень быстро дополнил свое знание единственной фразы орденского языка многими другими — по крайней мере, он прекрасно понимал, что говорят вокруг, а ему самому демонстрировать знания публично в общем не приходилось. Мы были во многом предоставлены сами себе в течение всего дня, только изредка, когда приезжали какие-нибудь послы или важные купцы, или собирался магистрат, мы стояли за креслом Ронана в качестве его личной свиты, дополненные еще несколькими родовитыми бездельниками и наемными телохранителями. Личная гвардия Ронана представляла собой довольно пестрый отряд, в котором тот не особенно нуждался. Поэтому все свободное время Гвендор делил между библиотекой и Морским домом на берегу бухты — там жил старый магистр Ньялль, знаток кораблей и моря, своими руками построивший несколько орденских фрегатов. О чем они говорили, я не знаю — Ньялль меня с трудом терпел, как белоручку, страдающего морской болезнью — но по крайней мере, он не собирался обличать Гвендора как самозванца.

Гвендор залпом прочитал все орденские хроники, быстро запомнил имена и порядок чередования всех Великих Магистров, легко разобрался в запутанных картах орденских владений и сложных традициях наших отношений со всеми династиями правителей разных стран. Задал мне несколько коротких вопросов о текущем состоянии орденских дел — а состояние было неважное, в первую очередь с финансовой стороны. Раньше у нас, по крайней мере, была монополия на торговлю с Круаханом, а сейчас границы открылись, и туда хлынули все желающие быстро обогатиться. Содержание орденских резиденций в должной пышности требовало огромных расходов. Далеко не все города и островные княжества на Внутреннем океане соглашались на сопровождение их торговых судов и вообще на усиление нашего влияния. Дела в восточной резиденции, Ташире, шли совсем плохо — в битвах с горцами мы потеряли уже три командорства. Тем более, что там все чаще стали появляться чашники на своих быстрых мелких кораблях, скупать таширские пряности и ткани и втридорога торговать ими в свободном городе Валлене. Одним словом, Ронан последнее время все чаще скрипел зубами и кидал в стену тяжелыми подсвечниками, когда ему приносили записки и счета от кредиторов.