Большое время

Тут Док, сидевший у бара, воздвигся, похожий на Эйба Линкольна в своем цилиндре и шали и прочей рванине из XIX века и поднял руку, призывая к тишине. Затем он сказал что-то вроде:

— Интраверш… инверш… перчш… — и вдруг его дикция стала просто превосходной: — Я абсолютно точно знаю, что нам следует делать.

И тут любой желающий мог бы убедиться, какие же мы все простофили, потому что на Станции мгновенно стало тихо, как в церкви, а все застыли там, где стояли, и ждали, затаив дыхание, пока бедный пьянчужка не укажет нам путь к спасению.

И он сказал:

— Инверш… яш-ш-ч… — еще несколько мгновений мы ждали продолжения. Но затем вдохновение его покинуло, он выплюнул свое привычное «Nichevo», потянулся через бар за бутылкой и начал переправлять ее содержимое в свое горло, не переставая при этом соскальзывать на пол вдоль стойки бара.

Не успел он еще плюхнуться на пол, в тот миг, когда все наши взгляды были прикованы к бару, Брюс вскочил на стойку, так быстро, что казалось, будто он просто возник там ниоткуда, хотя я видела, что он только что был за роялем.

— У меня вопрос. Кто-нибудь из присутствующих привел в действие эту бомбу? — спросил он звучным и громким голосом. — Ну так ей не с чего взрываться, — продолжил он после правильно выдержанной паузы, и его легкая усмешка и непринужденная манера держаться вселили в меня немного надежды. — И более того, даже если бы ее запустили, у нас еще оставалось бы полчаса. Я правильно понял, у нее ведь такая задержка?

Брюс ткнул пальцем в Каби. Она кивнула.

— Верно, — сказал Брюс. — Тому, кто притащит эту штуку в парфянский лагерь, останется именно столько времени на то, чтобы убраться. Есть и еще одна граница безопасности. Второй вопрос. В этом доме найдется слесарь?

Несмотря на всю непринужденность речи Брюса, мы внимали ему, как оракулу, и Бур, и Мод утвердительно кивнули, не успев ни возразить, ни уклониться от ответа.

— Очень хорошо. При некоторых обстоятельствах вам двоим придется повозиться с сундуком. Но до того, как рассматривать этот вариант, надлежит решить третий вопрос: есть среди нас атомщик?

Тут голоса зазвучали громче; Илли пришлось заявить, что да, конечно, древние луняне знали атомную энергию — как бы иначе они уничтожили все живое на своей планете и сотворили эти жуткие кратеры? — но он-то сам не ядерщик, он «вещитель» (я подумала сначала, что его скрипучий автопереводчик зашепелявил); что такое вещитель? — ну, вещитель — это тот, кто манипулирует вещами таким образом… это совершенно невозможно описать, но нет, вещить ядерные устройства абсолютно невозможно, это просто смешно. Поэтому он не может быть атомным вещителем — эти два понятия более чем противоречат друг другу! А Севенси, с высоты своего двухмиллионолетнего преимущества перед лунянином, пробурчал, что его цивилизация не использует вообще-то каких-либо видов энергии, а вот просто двигает сатиров и всякое барахло, крутя вокруг них пространство-время «или думать им кругом если мы это надо. Не можешь думать им в Пустота, жалко. Ты должна иметь — ну, не знать чиво. Все равно здесь эта нет».

— Так что нет у нас здесь ядерщиков, — резюмировал Брюс, — поэтому пытаться залезть в сундук — более чем бесполезно, и даже скорее опасно. Мы не знали бы, что нам делать, если бы даже вскрыли его. Еще один вопрос, — он обратился к Сиду. — Насколько далеко назад во времени мы можем что-нибудь отсюда выкинуть?

Сид, который выглядел слегка уязвленным, но тем не менее благодарным за то, как Брюс справился с этим раскудахтавшимся курятником, начал было объяснять, но Брюс, похоже, не собирался терять контроль над публикой и, как только Сид дошел до слова «ритм», гусар тут же оборвал его.

— Короче, только когда мы сможем снова точно настроиться на космос. Благодарю вас, магистр Лессингем. Это по крайней мере пять часов — или две еды, как верно отметила военачальница критян, — и Брюс улыбнулся Каби. — Так что, отправится бомба в Египет или куда-либо еще, нам ничего не нужно с ней делать еще пять часов. И очень хорошо!

Он сверкнул улыбкой и сделал пару шагов туда и обратно по стойке бара, как будто измеряя пространство, которое ему было отведено. Два или три коктейльных стакана соскользнули и разбились, но он вроде бы даже не заметил этого, да и все остальные, кажется, тоже. Меня бросило в дрожь от того взгляда, каким он вперивался то в одного, то в другого из нас. Нам приходилось смотреть на него снизу вверх. За его лицом, с развевающимися вокруг золотыми кудрями, была только пустота.

— И очень хорошо, — внезапно повторил он. — Нас здесь двенадцать Пауков и два Призрака, и у нас есть время побеседовать. Все мы сидим в одной поганой лодке, воюем в одной и той же поганой войне, так что все поймут, о чем разговор. Я начал было его некоторое время назад, но меня сильно завела эта перчатка, и все это вылилось в посмешище. Ну и ладно! Но теперь перчатки сняты!

Брюс вытащил перчатки из-за пояса и швырнул под ноги; в очередной раз шествуя по бару, он сшиб их носком сапога на пол, но никого из нас это почему-то не насмешило.

— Потому что, — продолжил он, — я пытался понять, что же несет война Пауков каждому из нас. О, конечно, это прекрасный захватывающий спорт — шляться туда-сюда по пространству и времени, а потом, когда операция закончена, собраться на буйную пирушку — вне пространства и вне времени. Сладостно сознавать, что не найдется щелочки настолько узкой, тайны столь интимной или священной, стены, которая была бы — или будет — столь крепкой, — чтобы мы не могли пролезть, раздавить, сокрушить. Знание — это такая притягательная вещь, оно сладостнее, чем похоть или обжорство или упоение битвой — чем все это вместе взятое; этот голод невозможно утолить. Приятно ощущать себя Фаустом, даже в стае других Фаустов. Это так сладостно — заставлять действительность плясать вокруг тебя, изменять направление жизни человека или развития культуры, вычеркивать прошлое и царапать свои каракули по зачеркнутому. И ты единственный знаешь об этих изменениях, и наслаждаешься ими — ха! Убить мужчину или украсть женщину — разве это не помогает утолить жажду власти? Сладостно ощущать, как Ветры Перемен дуют сквозь тебя, и ты знаешь прошлое, которое было, и прошлое, которое есть, и прошлое, которое будет. Приятно обладать Атропосом и срезать какого-нибудь Зомби или Нерожденного с его жизненной линии; или посмотреть на лицо воскрешаемого Двойника и увидеть, как жизнь возвращается к нему, и завербовать его в свои собратья, пригласить новорожденного Демона в наши ряды, а потом решить, кем ему лучше стать — Солдатом, Развлекателем или еще кем. А бывает, он не может перенести Воскрешения, оно жжет его или замораживает; и тогда ты должен решить, вернуть ли его назад, на его жизненную линию и в его тусклые сны, только теперь они будут еще более тусклыми и омерзительными, чем прежде; но если это женщина, и в ней есть это таинственное и неуловимое нечто, ты еще можешь взять ее оболочку с собой, чтобы сделать из нее девушку-призрак — и это тоже приятно… Приятно ощутить, как Ветер Смерти дует над твоей головой, и знать, что прошлое совсем не так уж необратимо, как тебе некогда казалось, и что нет никакого неизбежного будущего, если вообще можно говорить о будущем; знать, что нет в действительности ничего святого, что сам космос можно выключить щелчком тумблера и не останется ничего, кроме ничего.