Тигр в дыму

Чарли Люк воздержался от комментариев. Это совсем не та тема, о которой он предполагал рассуждать. В его ясном сознании мелькнула мысль, что старина мог бы с тем же успехом обратиться к нему по-древнегречески.

— Ладно, шеф, — отозвался он. — А вас-то что бы устроило?

— Я думаю об этом целый день, — задумчиво начал Эйврил, усевшись у камина и глядя, как умирающее пламя обращается во прах. Его безмятежное лицо сохраняло то властное и в то же время отрешенное выражение, какое появляется у мастера, с головой погруженного в работу. Позади его всклокоченной головы темнеющий книжный шкаф создавал подобие некоего гобелена приглушенных тонов. И неожиданно в затянувшемся молчании Люк почувствовал, как его инквизиторский пост превращается в обычную школьную парту. Наконец старый священник поднял глаза, и его светлая улыбка разрушила наваждение.

— Я-то ведь занимаюсь чисто технической стороной, — проговорил он, как бы извиняясь, — я не вижу, чем бы я мог вам помочь, кроме разве вот этого, простите мне такое нахальство. Я бы никогда не заговорил о том, что не по моей части, и хотя вы вольны проигнорировать мой совет, он может оказаться полезным именно теперь. Бойтесь гнева. Из всех помех, она наиболее трудноустранимая. Ведь он подобен алкоголю, и главное его зло — что он притупляет остроту ощущений.

Говорил он так искренне, с таким очевидным желанием помочь, что обидеться было невозможно. Люк, ожидавший чего угодно, кроме этого, оказался в полной растерянности. Глаза, глядевшие на него, были не менее проницательными, чем у самого заместителя комиссара.

Эйврил поднялся.

— Вам нужно поесть, прежде чем вы уйдете, — сказал он. — Похоже, эта страна за свои грехи обречена на бессрочный пост, но уж в кладовке-то наверняка что-нибудь найдется. Пойдемте посмотрим!

Люк отказался с искренним сожалением. И не только потому, что и вправду проголодался. Эйврил просто покорил его, и он бы с удовольствием продолжал бы ему изумляться снова и снова, но на Крамб-стрит ждала ночная работа. И старший инспектор незамедлительно устремился в туман, все еще не вполне понимая, какое предупреждение заключалось в той последней, неприятной для него фразе про гнев.

Он не думал о том, что острота его ощущений притупилась, не мог себе даже и представить, где он сделал неверный шаг, хотя был уже почти готов признать, что все-таки пропустил нечто важное. Но тут не было на самом деле его вины. Никто не позаботился предупредить его, что каноник никогда не говорит «несчастный» про человека только потому, что того более нет в живых. Ведь подобное словоупотребление в устах представителя его профессии задело бы Эйврила как бестактное и ошибочное.

Все его домашние знали это так хорошо, что старику настоятелю и в голову не пришло объяснять все это Люку. Когда дядюшка Хьюберт называл кого-либо «несчастным», то это означало, что тот случайно или преднамеренно поступил дурно.

Глава 16

Решение

Каноник отправился удостовериться, что парадное заперто, чем несказанно удивил дежурившего у дверей сержанта Пайкота, и пошел спать, точнее, пошел бы, если бы не мисс Уорбертон, возникшая на его пути с чашкой дымящегося молока.

Она была в неглиже, но так настроилась не смущаться, что даже впала в некоторую игривость, не вполне уместную в данных обстоятельствах.

— А, вот и вы, старый бражник! — заявила она громко. — Засели неизвестно где и болтаете себе с полисменом. Вот, возьмите-ка и выпейте до дна! Я туда кое-что добавила, чтобы вы поспали, потому что если не выспитесь как следует, вы завтра совсем вымотаетесь, и Бог знает что еще может быть, если только пронесет сегодня!

Эйврил взглянул на ее доброе простоватое лицо — в ее смягчившихся вдруг чертах вспыхнул румянец затянувшейся юности — и благодарно улыбнулся. Как бы ему хотелось, чтобы хоть одна из его сестер хоть чуточку ее напоминала! Милая Десятичная Точка! Как она к нему добра!

Он высокопарно поблагодарил ее за молоко, пить которое вовсе не собирался, но все же осторожно понес его в свою спальню, находившуюся на втором этаже позади маленькой гостиной, в то время как она остановилась в дверях, умирая от желания поболтать, но не смея переступить порога.

— Хьюберт, — обратилась она бодреньким голосом, — а что если этот убийца заявится сюда за письмом Мартина? О, понимаю, его сразу же схватят. Дом кишит сыщиками! Но — все-таки это же будет не очень-то приятно, правда?

— Смотря для кого, — он не удержался от соблазна подразнить ее, уж слишком у нее был превсезнающий вид.

— Ну, зачем вы? — в этот миг ей вполне можно было бы дать лет десять, а ему — одиннадцать. — Я и сама знаю, что к таким вещам я отношусь немного старомодно, но пока что в газетах не было ни слова о Сент-Питерсгейт-сквер, и представьте себе, я этому искренне рада. А кроме того, — добавила она с живостью, не омраченной мало-мальским воображением, — он же может нас всех убить!

— Сюда этот человек не придет!

Каноник говорил со всей силой убеждения, но ей совсем не хотелось, чтобы на этом вопрос оказался закрыт.

— А вы откуда знаете?

Эйврил поднял брови. Он попытался вообразить ее реакцию, скажи он, что знает, почему Хэйвок не придет, — потому что он сам, Эйврил, все устроил так, чтобы тот не пришел. Он представил себе, как изменится ее лицо, точно так же, как изменилось оно у миссис Кэш, когда он постучался к ней сегодня утром с беспрецедентной просьбой помочь ему обшарить дом в поисках каких-то бумаг, положенных не на место.

Он так и видел перед собой эту широкую самодовольную физиономию с выражением сперва недоверия, а затем страха, и его душа снова содрогнулась от боли, когда он вспомнил последовавшую ухмылку и вновь услышал омерзительные слова.

— Нет, каноник, выйти я не смогу. Я простыла. Но вы не волнуйтесь. Мы вам и на слово поверим. Мне там у вас нечего читать!

То как быстро она поняла особенный смысл его просьбы, истолковав ее по-своему — как проявление слабости — его до сих пор коробило.

И в то же время заставляло сомневаться. Уж не сделал ли и сам он этот шаг, потому что догадался о том, чего никак не мог допустить, боясь за судьбу домочадцев? Или же подсознательно понимал, что капкан непременно будет расставлен в его доме и не смог смириться с тем, что зверь, будь он хоть самый кровожадный, в него попадется? Или же он просто подчинился столь мощному импульсу, что действовал даже помимо воли? Честно говоря, он и сам не знал. Он и в мыслях не держал никакого предварительного плана, уж это-то точно, потому что, когда эта мысль пришла ему в голову, письма в доме все еще было, хотя он сам про него и не знал. Идея предпринять столь неординарный шаг родилась у него безо всякой внешней подсказки, едва он услыхал всю историю Джеффри из уст своего племянника, и каноник принялся за дело по горячим следам, сказав Кэмпиону, что должен сходить посетить кое-кого. И лишь после странноватой реакции миссис Кэш он удивился — в том числе и себе самому.

Мисс Уорбертон смирилась с его молчанием, но выражение его лица истолковала неправильно.

— О, неужели вы в самом деле так беспокоитесь? — произнесла она участливо. — Вот почему я и хочу, чтобы вы поспали. Выпейте это. А то боюсь, вы засядете читать. Что вы собирались читать сегодня на ночь, Хьюберт?

Он чуть не сказал «Приключения Шерлока Холмса», но спохватился, поскольку это было бы просто немилосердно. Как многие другие достойные леди в ее годы, она находилась под сильным влиянием того, что ей нравилось именовать «Теорией Сущего», и он знал, что ей страсть как хочется узнать, как же он подойдет к проблеме Хэйвока с профессиональных позиций.

Теология и христианская мораль, мрачно подумал старый Эйврил, и все они накрепко заперты в огромных фолиантах, число которых все прибывает. Если бы в них была правда. Если бы вправду можно было кому-то что-то поведать. Если бы из чужого рассказа было возможно хоть что-то узнать.

— Скажите мне, ну Хьюберт, — мисс Уорбертон сделалась такая миленькая.