Страница 10 из 28
— Какой вы придира, Олег. Дайте мне повоображать, что Корсаков нарушил свои правила из-за меня.
Николай стал искать встреч с Тамарой. Что влекло его к этой немного взбалмошной, красивой девушке? Может быть, стремление как-то заполнить непривычную душевную пустоту, укрыться от сомнений и раздумий?
Слишком поздно он поймет тщетность своих попыток и когда-нибудь, оглянувшись назад, убедится, что настоящая любовь приходит к тому, кто избирает себе самую беспокойную, трудную, страстную жизнь.
Они оба любили далекие прогулки по набережной Невы, любили добираться до самой гавани, где начинается портовый Ленинград: заваленные бочками, канатами, тюками берега; ажурные стрелы кранов, поскрипывающие сходни; высокие борта пароходов, пахнущие водорослями и смолой; черные бушлаты, якоря, цепи — необычный, незнакомый город, где вспоминались Петр, адмирал Макаров, дальние морские путешествия. Когда в сумерках зажигались фонари, золотые столбы света, взлохмаченные рябью, протягивались в черной воде, подпирая гранитные парапеты набережной.
Рука об руку они бродили до поздней ночи, потрясенные новой, невиданной ими доселе красотой их города.
Тамара была выдумщица, фантазерка и задира. Она не пропускала мимо ни одного мальчишки, чтобы не задеть его или не огорошить каким-нибудь вопросом.
— Ты зачем дерешься с моим братом? — строго спрашивала она, становясь между двумя «сражающимися сторонами». Стороны испуганно смотрели друг на друга, потом на нее. Оставив их разбираться в родственных отношениях, она брала Николая под руку и важно удалялась.
Сидя где-нибудь на скамейке, закинув руки за голову, она представляла себе, как после защиты диплома поедет на завод. Пусть даже мастером, — так лучше для начала. В высоком светлом цехе выстроились сотни станков. Она обнаруживает, что в цехе отсутствует элементарная автоматизация. Где все то, что им рассказывали на лекциях: приборы автоматического контроля, кнопочное управление?.. Тогда она собирает комсомольцев своего участка, и они договариваются полностью автоматизировать его своими силами.
Она придумывала себе воображаемых противников, нагромождала ворох трудностей и несчастий, — ей обязательно нужны были подвиги.
Николай возвращался домой пешком, ночными безлюдными улицами. Можно было, не возбуждая ничьего любопытства, счастливо смеяться, дурачиться и читать полным голосом стихи:
Существовали две недоговоренности: Тамара избегала расспросов об Олеге, а Николай о своей работе. То, о чем они умалчивали, имело больше значения, чем то, о чем они говорили. До поры до времени ему везло, удавалось сворачивать разговор в сторону, и они начинали спорить о причинах слабости ленинградских футболистов или о проблемах управления самолетами по радио. Но постепенно ему становилось все труднее уклоняться от ее настойчивого любопытства.
Она заметила его уловки; и это навело ее на грустные размышления. Тамара вспомнила, что за все время их знакомства он ни разу не поделился с ней своими институтскими делами, удачами или неприятностями, что у него много свободного времени. Подозрение любит подтасовывать факты. Первоначальный образ Николая, чуть неуклюжего, упорного, сосредоточенного парня, тускнел, заменялся легкомысленным любителем развлечений.
В их последнюю встречу она, взволнованная и гордая, сообщила, что ее назначили на преддипломную практику на завод к Ильичеву.
Его неприятно покоробило такое совпадение. Несмотря на все его старания, она все же вступила в круг его злоключений. С нарочитым равнодушием он заметил:
— Ну, что же, завод как завод, ничем не интереснее остальных.
Девушка возмутилась.
— Я не представляю себе, интересует ли вас что-нибудь кроме плавания. Можно подумать, что после спора с Олегом вы прониклись его мировоззрением.
— Ну, теперь меня некому выручать, — грустно пошутил он.
— Скажите, Николай, нас интересует ваша работа? — в упор спросила она.
Николай замолчал, как бы предлагая оставить разговор неоконченным.
Чем он мог оправдаться перед Тамарой? Он сам не знал, где кроется ошибочность его поведения, в чем он не прав. Что-то знакомое было в его чувстве беззащитности перед лицом этой девушки. Он вспомнил: еще и еще раз ему звонил Ильичев, приглашал приехать на завод, посмотреть машину; Николай вновь отказывался, ссылаясь на занятость, а на самом деле теперь он просто боялся, что Ильичев заметит его равнодушие. До сих пор его жизнь двигалась по простым законам хорошего и плохого, нужного и вредного. Еще не попадал он в такую сложную путаницу событий, когда, осуждая свои поступки, он продолжал совершать их.
Тамара требовала ответа, а он все молчал, словно онемев, и сам видел, что окончательно губит себя в ее глазах. Ему было страшно лишиться ее в такое тяжелое для себя время. Даже мысленно он не произнес еще слово «любовь», но уже где-то далеко, глубокими, затаенными ходами это чувство начинало прокладывать себе путь к сердцу. С каждой минутой молчания он все больше терял ее. Она уходила от него, он искал слов, чтобы задержать, остановить, и не находил.
Они дошли до парадной ее дома и молча распрощались. Она решительно толкнула дверь, обернулась, в ее глазах блестели слезы.
— Я люблю людей, которые борются, а вы? Единственное, с чем вы боретесь, — это со своим желанием бороться… Олег лучше вас, он хоть честно говорит то, что думает!
Шофер признавал только четвертую скорость, изредка он снисходил до третьей и явно скучал при этом. Николай непроизвольно сжимался, когда дорогу перебегали прохожие. На шоссе за городом обстановка еще более осложнилась. Маленькая машина проскакивала с вызывающим ревом под самым носом несущихся навстречу тяжело груженных высоких «зисов».
— Лихач вы! — крикнул Николай шоферу.
— Был я когда-то тихоней, — обиженно сказал шофер, — да Ильичев выдрессировал. Такие скорости, говорит, оставь для извозчиков. Вы бы видели, как он сам машину ведет!
Николай был бы непрочь, чтобы шофер вел машину как извозчик медленно — так медленно, чтобы еще и еще раз подготовить себя к тому, что ему предстояло. Во-первых, Ильичев. Когда Ильичев накануне позвонил ему, он сам неожиданно для себя попросил пропуск на завод, и сразу как бы рукой сняло все его смятение последних дней. Сам еще не понимая почему, он знал, что решение это правильное, что поехать надо было давно. Зайдя к Полякову подписать командировку на завод, он испытал какое-то особое удовольствие, застав там Маркова.
— Ни пуха ни пера вам, — полушутливо, полусерьезно пожелал Марков. И этот намек на известное только им обоим был тоже приятен.
За этими мыслями вставала еще одна — о Тамаре. О встрече с ней, и непременно случайной, где-нибудь в узком проходе цеха, где не разминуться.
Машина неслась, втягивая под колеса серое полотно дороги, и в мягкой тряске неотступно плясали перед ним широко раскрытые глаза с каплями света в зрачках, то ли радостные, то ли недоуменные.
Впечатление быстроты, какого-то иного, ускоренного темпа жизни не исчезло, а усилилось, когда Николай, выйдя из машины, проходил по заводскому двору и дальше — по зданию заводоуправления. Происходило это впечатление не от внешней суеты, мелькания лиц, гудков электрокаров, дрожания земли под ударами паровых молотов. Нет, было ощущение огромного метронома, отстукивающего секунды, причем с каждым ударом этого невидимого маятника что-то создавалось. В движениях, в глазах встречных людей он замечал, что они тоже прислушиваются к этим ударам.
Его сразу провели в кабинет главного конструктора. Ильичев, все в той же кожаной курточке с молниями, стоял за письменным столом, выслушивая какого-то пухлого круглолицего человека, похожего на цыпленка. Посетитель, деловито взмахивая короткими ручками, заваливал стол рулонами чертежей. Ильичев приветливо кивнул Корсакову и снова уставился на хлопотливого посетителя тяжелым взглядом.