Страница 98 из 116
А в один из ближайших дней Ефиму суждено было узнать потрясающую новость.
... В редакцию явилась немолодая, с интеллигентной наружностью женщина, спросила Сегала, извинившись, попросила его выйти в коридор «на пару слов». Ефим последовал за ней. Озираясь по сторонам, незнакомка вынула из сумки сложенную вдвое довольно толстую пачку бумаг, сунула в руки Ефиму и, не сказав больше ни слова, очень поспешно удалилась. Ефим оглядел объемистую пачку, хотел вернуться в редакцию, но передумал: «Что сие такое, надо посмотреть без свидетелей». Он, как всегда, пошел в читальню парткабинета. Удостоверившись, что она безлюдна, забрался в самый дальний угол огромной комнаты, расправил бумаги, глянул на титульный лист, пробежал глазами несколько строк и обомлел: перед ним была копия напечатанного на машинке протокола особо секретного заседания парткома завода.
Из протокола явствовало: по настоянию одного из глав аппарата ЦК ВКП(б) Дьякова, с ведома министра, треугольник завода рапортовал товарищу Сталину об освоении - впервые в Советском Союзе - и запуске в серию сверхмощного двигателя для военной техники. Товарищ Сталин щедро наградил орденами и премиями комсостав и кое-кого из рядовых, не зная и не ведая, что ему, великому, всевидящему, бессовестно втерли очки.
Тем временем, чудо военной техники, пока что не доведенное до кондиции, кряхтело, пыхтело и мыкалось на испытательном стенде. Сталин срочно, без промедлений требовал новое стратегическое оружие, торопил Дьякова и министра. На спасение агрегата, а стало быть, себя самих, было брошено все. Но, как следовало из протокола, объявленное новорожденным дитя никак не покидало чрева матери, несмотря на отчаянные потуги и всевозможные стимуляторы.
Протокол кричал, бранился, неистовствовал: парторг Смирновский метал громы и молнии в главного инженера Гаинджи, генерал-директор Мошкаров пообещал к чертовой матери выгнать с завода начальника производства. Главный диспетчер обозвал начальника сборочного цеха словами, которые ведущий протокол обозначил многоточием. Гаинджи обругал главного испытателя «курдючным бараном, который и на шашлык не годится»... Не заседание парткома - Содом и Гоморра!
В конце концов порешили: во избежание огласки - страшной для всех катастрофы - довести двигатель для передачи его в серийное производство за три дня.
Ефим был ошеломлен. Рызгаловская афера по сравнению с этой выглядела детской забавой... Много кой-чего нагляделся он за годы работы в печати, но такое?! Надуть самого Сталина?! Что же предпринять? Как действовать? Кто та незнакомка, вручившая ему протокол? И почему именно ему? Голова шла кругом.
Прежде всего он, разумеется, поделился новостью с Надей. Она была поражена не меньше его.
- Кто эта женщина? Откуда? Как к ней попал протокол? Ты хоть запомнил ее внешность?
- Не успел... Внезапно появилась - внезапно исчезла.
- Как думаешь поступить с этой бомбой?
- Надеюсь подорвать с ее помощью Смирновского, Мошкарова и иже с ними. Шутка ли, наврать Сталину! Узнает — наверняка всем головы поотрывает. И, разумеется, не ради справедливости, она великому кормчему неведома. Он поразит их булавой из царской амбиции. И доверенного своего, Дьякова, не пощадит.
Подумав, Надя спросила:
- Ты веришь, что будет так? Допустим... Но как дать знать обо всем этом Сталину?
- Ты хочешь сказать, как обойти Дьякова? - Ефим задумался. - Послушай, - заговорил он с воодушевлением, - ведь я собираюсь на прием к человеку, который занимает положение не меньшее, чем Дьяков. Ему и передам протокол. А рызгаловское «мясо» пойдет довеском. Что скажешь?
- Поступай, как знаешь. Меня, откровенно говоря, тревожит одно: как бы еще больше не осложнилось наше положение... А что, если тот самый деятель приятель Дьякова?
Ефим махнул рукой.
- Всего не предусмотришь. Бог не выдаст, свинья не съест, ничем другим утешить не могу. Сейчас же отвезу протокол помощнику. Посмотришь, после этого буду немедленно принят: тот человек захочет меня увидеть.
Ефим не ошибся.
Минут за пятнадцать до назначенного времени Ефим пришел в приемную. Помощник глянул на часы, вышел из-за стола, скрылся за начальственной дверью. Вскоре появился и кивком пригласил Ефима в кабинет.
С неприсущей ему робостью, как-то неуверенно двинулся он в раскрытые перед ним двери. Сердце билось учащенно, ноги плохо слушались. «Что со мной? Кого я испугался? Волнуюсь, конечно...» В таком состоянии он переступил порог сравнительно небольшого, очень светлого кабинета. Навстречу поднялся высокий худощавый человек. Сквозь старомодное пенсне он смотрел на Ефима внимательно, казалось, с несколько повышенным интересом. Серьезный, умный на вид, глаза - не злые и не добрые, - изучающие. Тщательно выбритые щеки прочерчены морщинами, скорее от худобы, чем от старости.
- Здравствуйте, проходите, садитесь, - услышал Ефим негромкий баритон. Крупный деятель производил впечатление человека сдержанного, чем-то располагающего к себе. - Прежде чем говорить о деле, с которым вы ко мне обратились, я хотел попросить вас рассказать о себе, вкратце вашу биографию. Кто вы? Откуда родом?
Ефим не удержался, рассмеялся:
- «Эх, расскажи, расскажи, бродяга, чей ты родом, откуда ты?»
- Допустим, - скупо улыбнулся Леонид Николаевич, так звали хозяина кабинета.
Коротко изложив свою биографию, Ефим заключил:
- Продолжаю воевать, теперь с внутренней нечистью.
И не автоматом, хотя иногда не мешало бы... В награду, как водится, не пироги да пышки, а синяки да шишки. От них на моем богатырском теле, кажется, и живого места не осталось... Всё! Иначе не могу. Это правда.
- Так-так, так я и предполагал... - тихо, как бы самому себе сказал Леонид Николаевич. Он вдруг вышел из-за стола, неслышно по ковровой дорожке подошел к двери, потрогал, плотно ли закрыта, на мгновение глянул чуть смущенно на Ефима, вернулся и сел, не за стол, а возле Ефима, на стоящий рядом стул. Посмотрел ему в глаза, снова бросил мгновенный взгляд на дверь, вполголоса спросил:
- Почему вы обратились ко мне, лицу, не наделенному непосредственно властью. Не прямо в ЦК или лично к товарищу Сталину? А материалы об операции «Мясо», как вы ее точно назвали - прямая компетенция прокуратуры.
- Почему я обратился к вам? Можно сказать, шестое чувство. Оно меня еще никогда не подводило.
- Допустим, - снова еле заметная улыбка тронула губы Леонида Николаевича.
- Прокуратура? - вслух рассуждал Ефим. - Наш районный прокурор, например, на всестороннем обеспечении Рызгалова. Это предопределяет его действия, вернее, бездействие. Аппарат ЦК? Но ведь сами материалы говорят о невысокой порядочности руководящего лица из аппарата. Рядовые вряд ли рискнут осуждать над ними стоящего... Вот мне и подумалось, что ваше личное вмешательство будет наиболее эффективным. Ваша независимость, личная непричастность - и, как следствие, высокая объективность.
- Да-а! Смелый вы человек! «Безумству храбрых поем мы песню». Вот именно, безумству. - Леонид Николаевич пересел за письменный стол, вынул из ящика папку, развернул ее. - Это ваши материалы... Начнем с рызгаловско-го дела. Представленные факты убеждают: оно состоялось. Не возражайте и не удивляйтесь, скажу прямо: ввязываться в эту грязную историю мне бесполезно. Ваш Рызгалов - не простак, приходилось заниматься такими в свое время... У него предусмотрено все, вплоть до могущественных покровителей. Не исключено, что в этом деле замешаны имена, должности... Подумайте, что такое пятнадцать тонн мяса в сравнении с реноме партийных и хозяйственных номенклатур? Бросить на них тень? А не проще ли обвинить вас в клевете и подвести, как говорится, под монастырь?
Неожиданно откровенный монолог Леонида Николаевича ошеломил Ефима, ему показалось на миг: вот-вот разверзнется пол, и он рухнет куда-то... Он интуитивно ухватился рукой за стул, едва не потерял сознание. «Как же так? Как же так?» - стучало в голове.