Страница 87 из 116
Ефим протянул Козырю свидетельство о браке:
- Разве это не есть приятное событие?
- Тэ-эк-с! - почесал в затылке Козырь. - Ловко, ничего не скажешь! Оперативно! На полном законном, - он не скрывал досады. - Что ж, заходите ко мне через месячишко, может, и пораньше.
Ефим нашел Надю в парткабинете что-то сосредоточенно пишущей, не стал мешать, присел рядышком. Через минуту-другую она оторвала взгляд от исписанного листа бумаги.
- Над чем ты так усердно трудилась?
- Письмо писала маме и папе... Что хорошего сказал Козырь?
Ефим изобразил сладко дремавшего Козыря, его растерянность при пробуждении, Надя рассмеялась.
- А потом? - спросила она.
- Потом все то же: загляните через месяц. Врет, конечно. Посмотрим, ждать недолго. Почему у тебя усталый вид? Или мне показалось?
- Ничего тебе не показалось. Трудно было писать. Наш с тобой брак для папы и мамы - гром среди ясного неба. Не знаю, как встретят эту новость, как перенесут. Ведь я им еще ничего не писала. И вдруг, на тебе: «Дорогие мои! Ваша доченька и т.д.... Поздравьте...» Хорош подарочек от единственной доченьки? Вот я и вымучила из себя. На, почитай.
Она внимательно следила за выражением его лица. Он кончил читать, не поднимая глаз, молчал, осыпая себя запоздалыми упреками. Как это он до сих пор не подумал о Надиных родителях?! Действительно, одобрят ли они скоропалительный и наверняка, по их мнению, необдуманный роковой шаг дочери?
- Согласен? Все правильно?
- Верно все! Но не ты, а я виноват перед твоими родителями. Свинство, да еще какое, с моей стороны.
- Оба порядочные свиньи, - добавила Надя, - но больше все-таки я, я - дочь. Очень хочу чтобы вы породнились, чтобы понравились взаимно.
- Надеюсь. И постараюсь понравиться. Ты их предупреждаешь, что скоро приедем в отпуск, вот там все и прояснится.
Очередной отпуск молодоженам предоставили через две недели. После расплаты с долгами, они отложили деньги на проезд в Озерки и обратно, отоварили продовольственные карточки на месяц вперед, кроме хлебных (на них взяли открепительные талоны), закупили на специальные талоны четыре пол-литры водки - для маленькой свадебки.
С набитыми вещмешками за спиной, с авоськами в руках Надя и Ефим отправились в следующую часть своего свадебного путешествия - в Озерки, к Надиным родителям. Из ее рассказов известно Ефиму было немного: чета Воронцовых бедна, предельно честна, родители очень любят дочь, она отвечает им тем же.
Дорога до Озерков, совсем не дальняя, крайне нудна и утомительна из-за двух пересадок с поезда на поезд. Первые сорок километров их мчала электричка. На этом удовольствие кончилось и начались мытарства. На станции «Раменское» предстояло пересесть на пригородный поезд - «рабочий»... Июльское солнце сияло в зените безоблачного неба. Жара. С опозданием минут на двадцать прибыл на посадку состав из небольших, видавших виды вагонов. Нечеловеческих усилий стоило Ефиму и Наде втиснуться в набитый битком тамбур, откуда, не раз перевернутые вправо и влево, они были втолкнуты в вагон, все места в котором были заняты, проход плотно забит людьми, мешками, корзинками, сумками, узлами... Духота, смрад. Стиснутые по рукам и ногам, около трех часов промучились до следующей узловой станции, где предстояла новая пересадка. На втором дыхании добежали они до поезда, что направлялся в Озерки. В вагоне Ефим увидел два свободных места. Тут было не до соблюдения приличий: по-солдатски, броском, занял их. Рассовали вещмешки, сумки; счастливые, уселись рядышком у окна. Отсюда до Озерков - тридцать километров. Дребезжащий тарахтящий состав из ветхих вагонов паровоз тащил по разболтанным рельсам почти два часа. Надина головка, устало покачиваясь, тяжело прижалась к жесткому плечу мужа. Его веки тоже свинцово смыкались. Но он, как некогда на фронте, в окопах, боролся с наседающей дремотой. Уснуть опасно: вдруг стащат их бесценный груз - продукты, месячную норму по карточкам!.. Тогда - катастрофа, хоть ложись да помирай с голоду...
Поглядывая в окно, Ефим любовался непрерывной лесной стеной, подступающей почти к рельсам. Свежий ветерок, наполненный ароматами трав и зелени, помогал одолевать дрему. Невеселые думы теснились в голове. Как-то встретят тесть и теща? Он не тешил себя иллюзиями - наверняка неприветливо, настороженно: откуда взялся, неважно, что расхваленный дочкой человек, на их бедную голову?.. Возможно, старые Воронцовы вдобавок недолюбливают евреев?.. «Дела...» - вздохнул Ефим. Скосив глаза, с болью смотрел на утомленное, бледное личико Надюши. Усыпанное веснушками, оно казалось ему прекрасным, бесконечно дорогим. Э-эх! До чего же тягостным с первых же шагов оказалось их свадебное путешествие... А что еще впереди? Лучше не думать...
Наконец-то состав подполз к станции Озерки.
- Приехали, Наденька, проснись.
Пассажиры заторопились к выходу. Среди встречающих на перроне четы Воронцовых не было. Все еще яркие лучи склоняющегося к западу солнца освещали растерянное, раздосадованное лицо Нади. Напрасно она перебирала глазами толпу.
- Нет их, нет, - сказала она не скрывая разочарования, - может быть, маме стало плохо от жары - у нее гипертония?
Не по себе было и Ефиму.
- Не вешай нос, - сказал он бодро, - пошли. Далеко до дома?
- Километра три. Транспорта никакого.
Оставалось навьючить на себя нелегкую поклажу и шагать... Через час с лишним они дошли до маленького домика. Надя с тревогой заглянула во дворик, сплошь покрытый картофельной ботвой - никого. У калитки стояла коза и аппетитно похрустывала ветками рябинника. Поднявшись на невысокое, в три ступеньки, крылечко, Надя потянула на себя дверь. Заперто. Постучала. Не сразу отозвался глуховатый мужской голос.
- Кто?
- Это мы, папа, открой.
Пожилой, худой мужчина с серо-голубыми, точь-в-точь как у Нади, глазами появился на пороге, простер навстречу Наде жилистые руки:
- Приехала! - воскликнул радостно. - Приехала!
Надя расцеловала отца.
- А где мама?
- Дома... там.
Отец вскользь, сбоку бросил взгляд на Ефима, на узлы, сумки, нагроможденные у двери, молча начал носить кладь в дом.
«Тэк-с! - подумал Ефим, - встретил меня новоявленный папа куда как радушно!» От него не ускользнуло восклицание тестя: «Приехала!» Будто его, Ефима, здесь и не было...
Вошли в переднюю. Собственно, тут, на каких-нибудь двенадцати метрах, совмещались передняя, столовая да крохотная кухонька за фанерной, не достающей до потолка, перегородкой. Слева от двери вешалка, платяной славянский шкаф кустарной работы. Справа - черная лакированная этажерка, тоже кустарной работы, доверху забитая книгами. Рядом - квадратный обеденный стол, несколько венских стульев, на стене - диск репродуктора «Рекорд», возле него на гвоздике семиструнная гитара.
Чистая, но изношенная рубаха с расстегнутым воротом, облезлые, дудочкой, штаны из хлопчатобумажной диагонали, тупоносые, на босу ногу, калоши - туалет тестя вполне соответствовал обстановке.
- Надюша! Доченька! - раздался голос то ли радостный, то ли болезненный из смежной комнатенки. Ефим повернул голову в сторону бросившейся туда Нади.
- Мама! Мамочка! Что с тобой? Ты больна?
- Ничего страшного, немножко раскисла от жары, - отвечала с постели еще нестарая, с широконосым лицом женщина, опираясь на локоть.
Пока Надя целовалась с матерью, Ефим топтался среди узлов и авосек, не зная, что делать. Тесть, повернувшись к нему вполоборота, с умилением наблюдал трогательную сцену у кровати. Ефим, и без того подавленный красноречивой нищетой сей обители, чувствовал себя сейчас тем самым незваным гостем, который, как гласит старая русская пословица, хуже татарина.
А Надя почему-то не спешила представить мужа родителям. Положение Ефима становилось невыносимым. Он перешагнул узлы в направлении тестя, протянул руку, как мог приветливо, дружелюбно сказал:
- Давайте знакомиться, меня, как вам уже известно, зовут Ефимом, Фимой.