Засада. Двойное дно

Именно поэтому Гриша Зимних шел по дороге, не таясь. Со своими он всегда поладит, а для противника есть разные бумажки.

Сначала он собирался пройти в Еткульскую по Троицкому тракту и, не доходя до Синеглазова, повернуть налево. Но потом передумал и выбрал путь через челябинские копи на Селезян. Это значительно увеличивало расстояние до Еткуля, но у Гриши имелись свои соображения.

Дело в том, что на окраине Селезяна проживал подходящий человек, на которого вполне можно было положиться. Человека этого звали Петька Ярушников, он был круглый сирота и понимал Советскую власть и международную обстановку.

В прошлый раз Ярушников сообщил чоновцам много важных сведений, и это помогло нанести большой урон дезертирам.

Петька был типичный нищий бедняк, и ему приходилось работать по найму, сильно гнуть спину на кулаков.

Казак Ярушников, Петькин отец, погиб в Северной Таврии; он был красный комэск, хотя и беспартийный. Мать умерла еще раньше от тифа, и Петька, как уже говорилось, жил не очень роскошно, горбом добывая на пропитание.

Одним словом, это был исключительно надежный, верный человек.

При всем этом Ярушников имел одну неистребимую странность: он обожал голубей. Во дворе, огороженном пошатнувшимся забором, стояла довольно большая голубятня, и в ней укали, били крыльями и ворковали десятка полтора птиц.

Не глядя на то, что Петьку тиранили за это насмешками, а некоторые бабы даже считали свихнувшимся, он продолжал водить голубей и всякими способами исхитрялся доставать им корм.

Надо было поглядеть на парня, когда он начинал гонять птиц! Только-только закраснеется заря — голуби уже на крыше. Взмах палкой, истая начинает кружиться, точно волчок, тянет все выше и выше, пока совсем не сделается точками.

Густые черные волосы Петьки треплет ветерок, большущие, тоже черные глаза горят, голова запрокинута — и весь он там, под облаками, со своей стаей.

Особенно любил Ярушников кидать птиц вдали от Селезяна и потом сломя голову мчаться домой: вернулись или нет в голубятню?

Лучше других шли с нагона два багровых голубя, голоногих, с большими бугринками на носах. Петька говорил, что эти птицы происходят от почтовых и легко возьмут расстояние в пятьдесят верст.

Вот таков был Петя Ярушников, ради которого сотрудник губчека Зимних избрал кружной путь через копи.

Гриша надеялся хорошенько расспросить дружка, выяснить обстановку и только тогда идти в самое логово бандитской «голубой армии». А именно туда и лежала дорога работника Челябинской губернской чрезвычайки.

Петька, которому было года на два меньше, чем Грише, сильно обрадовался появлению приятеля. Он долго тряс Грише руку и весь светился от радости. Потом вскипятил гостю чай, положил на стол кусок не очень засохшего хлеба, полдюжины морковок и луковицу.

— Вовсе буржуйская закуска, — похвалил Зимних.

— А что? — засмеялся Петька. — Ешь, поправляйся, Советская власть.

Пока Гриша ел, Ярушников, сияя, молча разглядывал его. Наконец не выдержал:

— Ты зачем сюда пожаловал, лапотник?

— А так, — откликнулся Гришка. — Воздухом подышать, на травке поваляться.

— Ври! А чего на тебе мундирище этот, и борода, как у попа Иоанна.

— Какого Иоанна?

— А то не знаешь? Того попа, что с Миробицким в одной упряжке бегает.

— А-а... — зевая, сказал Гриша. — Бегает, значит? Ну, ложись спать, утро вечера мудренее.

Кровати у Петьки не было, и оба молодых человека забрались на печь. Под низким потолком пахло не то пылью, не то овчиной, недвижно стоял душный тепловатый воздух, и Зимних блаженно вытянул ноги, освобожденные от промокших портянок.

— Может, ты мне не веришь, Гриша? — неожиданно спросил Ярушников.

— С чего ты взял? Спи.

Петька поворочался, приподнялся на локтях, стал сворачивать цигарку. При этом что-то ворчал сквозь зубы.

— Ты чего бормочешь? — обозлился Гриша. — Спать не даешь и вроде бы ругаешься.

— Ругаюсь, — подтвердил Петька. — Голову ты мне морочишь.

— Чем же это?

— Я давно уже мамкину титьку не сосу, парень... Зачем на тебе балахон этот?

Гриша помедлил,спросил:

— Тебе известна моя должность или нет?

— Откуда же? В прошлый раз ты с чоновцами был, но без формы. Продработник, стало быть.

— Ну вот, и говорить нечего — сам догадался. А знаешь, что по лесам тут бандиты рыскают и Советскую власть норовят спихнуть? Знаешь. Ты как думаешь: они меня, продработника, с оркестром музыки встречать будут?

— Это так, — почесал Петька грудь. Музыки на твою долю не придется. Разве что из обрезов.

— Верно. Пристрелят они меня враз, ежели я в городской одежде тут разгуливать стану. Понял?

Петька промолчал.

— Ну, коли понял, так расскажи мне, что по станицам делается. Кто они — Миробицкий, поп этот, а также Петров с Калугиным?

— Я тебе ничего про Калугина и Петрова не говорил, — усмехнулся Ярушников. — Откуда знаешь?

— Они мне телеграмму отбили, в гости зовут.

— Ну и шел бы к ним. Ко мне зачем пожаловал?..

— Ладно, Петька, ты не дуйся. Рассказывай по порядку.

Картина, нарисованная Ярушниковым, была совсем не радужная.

«Голубая армия» к этому времени основательно разрослась. Правда, и теперь она боялась занимать Еткульскую. Миробицкий и есаул Шундеев держали своих людей в лесу. По слухам, шайка расположилась на восточном берегу озера, в заимке старого казака Прохора Зотыча Шеломенцева. Это — верст десять от Еткульской.

Оттуда бандиты нападали по ночам на станицы — и вспыхивал склад, падал под пулями продработник. Миробицкий даже выкинул политические лозунги: «Долой коммунистов!», «Да здравствует учредительное собрание!», «Долой войну!». Этот — самый последний — лозунг «командующий» придумал специально для дезертиров.

Миробицкий и его «армия» — Петька сам слышал об этом от казаков — имеет довольно продуктов, одежонка и оружие у нее тоже кое-какие имеются, так что соваться туда с голыми руками нет смысла.

— Я не собираюсь соваться, — беспечно отозвался Гриша. — Мне для любопытства знать надо.

— А я тебе и объясняю для любопытства, — проворчал Ярушников. — Еще вот что запомни: старик Шеломенцев им не друг, хотя, конечно, и на них переть ему резона нет. Может, пригодится тебе это, когда за хлеб агитировать будешь.

— Кусаешься? — усмехнулся Зимних. — Кончится гражданская, приедешь ко мне чай пить, тогда все расскажу, и про батьку с мамкой не забуду.

Они повернулись друг к другу спинами, и Гриша мгновенно заснул. Ярушников еще долго ворочался, раза два закуривал, но наконец сморился и тоже затих.

Утром, подав товарищу умыться, Петька сказал, стянув к переносице черные брови:

— На вот тряпицу, утрись. Да пойдем в голубятню, я тебе что покажу...

— Новую птицу завел?

— Пойдем, сам увидишь.

Они направились к полуразрушенному сараю, возле которого желтела сравнительно свежими досками голубятня.

Петька открыл засов на дверце и поднял птиц в воздух.

— Сделай милость — выгляни за ворота, — кивнул он Грише. — Никого лишнего нету?

Зимних пожал плечами, но спорить не стал. Вышел на улицу, осмотрелся и вернулся к приятелю.

— Никого...

— Тогда гляди, Гриша...

Петька ухватился за пол голубятни и потащил его к себе.

Гладко оструганные доски, запачканные голубиным пометом, легко подались и вышли из пазов.

— Скажи ж ты... — ровно произнес Гриша. — Двойное дно, значит? Зачем?

— А ты сам посмотри.

«Чисто ребятенок. Небось, игру какую придумал...» — усмехнулся Гриша, заглядывая в голубятню. И в тот же миг стал сух и серьезен.

Под полом, который снял Петька, был еще один настил, застеленный чистой тряпицей. На ней, поблескивая маслом, лежали почти новенький наган и граната в насеченной рубашке. Рядом белела стопка исписанных листков.

— Закрой! — резко приказал Зимних, бросив взгляд на ворота. — Никто не знает?

— Испугался! Кроме тебя — никто.

Петька быстро поставил верхнее дно на место, и молодые люди вернулись в дом.