Кандидатский минимум

Но, разумеется, закладка яхт была далеко не единственным делом из тех, что звали молодого царя в северную столицу. Нет, программа предстояла не менее обширная, чем в прошлый визит.

Первым делом следовало лично проинспектировать, каких успехов добился Василий Нулин на ниве добычи информации. Затем посетить дорогого гостя, то есть Карла Фридриха Гогенцоллерна, причем в компании с Платоном Воскобойниковым. Сергей помнил, сколь точно и быстро тот разобрался, о каком идеале тоскует душа тогда еще майора, а ныне лейб-гвардии полковника Шепелева, и подыскал среди бабкиных девиц подходящую могиканскую княгиню. Теперь сему достойному мужу предстояло оказать похожую услугу будущему прусскому королю.

Само собой, в будущем Сергей читал материалы, изобличающие Фридриха Великого в гомосексуализме, причем пассивном, но считал, что еще не все потеряно. Ведь всё это относилось к зрелым годам короля. Вполне возможно, что тяжелое детство в тени отца-тирана, молодость, существенная часть которой была проведена в заключении, и первые неудачи с женщинами в конце концов и привели к столь печальному финалу. Здесь же за дело возьмутся специалисты, так что по крайней мере про неудачи можно не беспокоиться, да и отсидеть парень успел совсем немного. А там, глядишь, место рядом с королем и займет какая-нибудь башкирская, чукотская или алеутская княгиня, у нас это не дефицит. Если же окажется, что предрасположенность к своему полу у принца врожденная — жаль человека, конечно, но это еще не повод опускать руки. В конце концов, в России тогда найдется какой-нибудь ямало-ненецкий или даже вовсе альдебаранский князь.

Глава 3

С самого утра ученик первого класса Славяно-греко-латинской академии Михайло Ломоносов пребывал в несколько расстроенных чувствах. Причин тому было несколько, но меж собой связанных. Главное огорчение вызывал, конечно, невесть куда пропавший серебряный рубль. Прямо напасть какая-то! Михайло отлично помнил, что, когда они с Пашкой Хромовым выходили из кабака, он был. А потом — вроде и дрались-то всего ничего, и падать оземь не привелось, однако рубль исчез! Пятак на месте, два полугроша тоже, а его, серебряного, как не бывало. И на что теперь жить, кто бы подсказал?

Налицо была и вторая причина для не самого радужного настроения. Или, если немного точнее, то на лице. А если сказать уж совсем прямо, хмуро думал Ломоносов, рассматривая себя в отполированную бронзовую пластинку, заменявшую ему зеркало, то на харе. Потому как назвать иначе эту образину с подбитым глазом, расцарапанной щекой и порванной губой просто язык не поворачивается. И что за придурь такая у столичных — лезть в драку, не сняв перстней? Прямо хоть кастет начинай носить, право слово.

Однако только этим поводы для кручины не ограничивались. Потому как Михайло до сих пор толком не знал, кого он бил этой ночью. Нет, то, что эти невежи получили от души, оно, конечно, правильно. Нечего на такого безответного, как Пашка, задираться! Вот только говорил потом Хромов, что вроде это были не совсем простые людишки. Один из них служит не то в лейб-регименте, не то вовсе в кавалергардии, приходилось его Павлу видеть в охране государя. Так ведь он теперь, в себя придя, может самому царю нажаловаться! Не помешают ему, гаду, зубы выбитые, разве что царь его не с первого раза поймет.

Ломоносов с сомнением посмотрел на свой левый кулак. Костяшки были сбиты, и одна почти до кости. Мало того, там, кажется, уже началось воспаление. Это что, у поганца зубы были не только гнилые, но еще и ядовитые?

Ох, выгонят меня, как есть выгонят, хмуро думал молодой человек. Вот только продолжалось это совсем недолго, потому как в келью без стука вломился коридорный смотритель.

— Добегался, злыдень? — ласково спросил он. — Допрыгался? По душу твою поганую курьер прибыл аж от самого государя! Да с тремя семеновцами. Иди, глаза бы мои на тебя не глядели. Хватит тебе академию позорить! У молодого государя не забалуешь, он тебе мигом объяснит, как кулаки-то распускать.

Хоть и был Михайло отнюдь не робкого десятка, почувствовал он холодок меж лопаток. Быстро нажаловался, паскуда, надо было ему не зубы выносить, а шею сворачивать! А вдруг еще откроется, что он самовольно назвался при поступлении в академию дворянином, на самом деле будучи сыном простого помора, хоть и весьма зажиточного? Тогда тут уже не каторга светит, а сразу плаха. Бежать, что ли, пока вроде еще можно?

Нет, решил Михайло, вставая. Некуда мне из своей страны бежать. Ладно уж, чему быть, того не миновать, а государь, может, и помилует.

В Лефортовском дворце Ломоносова встретил разодетый в пух и прах господин — причем, судя по тому, с какой скоростью выполнялись его приказы, очень важный. Он внимательно посмотрел на лицо Михайлы, потом на его руки, покачал головой, но сказал только:

— Следуйте за мной, сударь.

И повел гостя по коридору к лестнице, далее на второй этаж, там опять по коридору. Путь закончился в небольшой комнате, где за столом сидел молодой парень в ливрее, а у двери, ведущей куда-то вглубь, стояли два солдата с фузеями.

При виде гостей сидевший привстал, повернулся к стене, передвинул на ней пару каких-то небольших рычажков и дернул за свисающий сверху шнурок. После чего раздался переливчатый звон, как будто от нескольких маленьких колокольчиков. Вскоре эти колокольчики зазвонили снова, но уже несколько по иному. Солдаты расступились, провожатый сделал шаг вперед, распахнул дверь и почтительно сказал:

— Прошу, господин Ломоносов. Государь ждет вас.

Вообще говоря, поначалу планировалась несколько иная встреча, но император, когда ему стали известны подробности ночного происшествия, сразу и довольно резко изменил ее сценарий.

Ломоносов немного ошибался — его противник был не из кавалергардии и не из лейб-регимента. Бил Михайло преображенского поручика, а сам получил от унтера того же полка. Правда, потом и тому тоже досталось. Второй унтер, быстро оценив ход битвы, побежал вроде как за подмогой, но привести ее не успел. Да и не очень хотел, потому как главной задачей было пожаловаться Павшину, с которым он вроде как приятельствовал, а на самом деле просто состоял у капитана на жаловании.

Как раз наутро Тихон Петрович делал очередной доклад царю, в конце которого и сообщил, что трех его агентов отмутузил какой-то студент из академии, в результате какового прискорбного события в ближайшее время свои обязанности они выполнять не смогут. В силу чего оного студента не помешало бы примерно наказать.

— Хорошо, давай разбираться, — кивнул Новицкий. — Итак, три гвардейца ночью встряли в драку. Это входило в их обязанности, хоть служебные, хоть те, что они перед тобой исполняли?

— Нет, — вынужден был признать Павшин.

— Двигаемся дальше. Насколько я понимаю, лейб-гвардеец — это человек, основной задачей которого является защита трона. А эти трое не смогли защитить даже себя! Всего от одного противника. И что будет, если на меня нападут хотя бы двое, при такой-то охране?

— Воины, они, конечно, никудышные, но зато исправно осведомляют нас о всем, в полку происходящем, чем заслуживают милости вашего величества.

— Вы так считаете, господин капитан?

При этих словах даже левая половина лица царского собеседника слегка изменилась, а уж правая выразила совершенно откровенную панику. Потому как нынешний император, в отличие от своего дела, никогда ни на кого не кричал, со всеми был вежлив, а с доверенными людьми — подчеркнуто дружелюбен. И величал он всех на "ты", за исключением тех случаев, когда они в чем-то не оправдывали его доверия. А вот тогда обращение менялось. И, например, чем-то проштрафившийся поручик Семеновского полка после подобной беседы просто исчез. Вообще, как будто никогда и не было такого человека.

— Да, ваше величество, — собрал остатки мужества Павшин. Он уже успел неплохо узнать царя и понимал, что отстаивать свое мнение сейчас небезопасно, но куда опаснее будет от него сразу отказаться.