Страница 36 из 40
В тот же день Император Николай II встретился с великим князем Михаилом Александровичем. Встреча двух братьев, которой было суждено стать последней, проходила в присутствии Керенского, что являлось очередной оскорбительной демонстрацией со стороны последнего. Хотя, впрочем, может быть, дело было не в демонстрации, а в стремлении Керенского не допустить обмена мнениями между Государем и великим князем по поводу обстоятельств так называемых «отречений» февраля — марта 1917 года.
Никто больше из Августейшей Семьи на встречу с великим князем Михаилом Александровичем допущен не был. Правда, полковник Артабалевский уверяет, что Керенский дал две-три минуты побыть Августейшим братьям наедине.
Наследник Цесаревич упросил полковника Кобылинского встать за дверью и в последний раз увидеть своего дядю, которого очень любил.[300] Император Николай II описывал в дневнике встречу с братом: «После обеда ждали назначения часа отъезда, который все время откладывался. Неожиданно приехал Керенский и объявил, что Миша скоро явится. Действительно, около 101/2 милый Миша вошел в сопровождении Керенского и караульного начальника. Очень приятно было встретиться, но разговаривать при посторонних было неудобно».[301]
Весь день 31 июля шли приготовления к отъезду. «Последний день нашего пребывания в Царском Селе, — писал Государь в дневнике. — Погода стояла чудная. Днем работали на том же месте; срубили три дерева и распилили вчерашние. (…) Стрелки из состава караула начали таскать наш багаж в круглую залу. Там же сидели Бенкендорфы, фрейлины, девушки и люди. Мы ходили взад и вперед, ожидая подачи грузовиков. Секрет о нашем отъезде соблюдался до того, что и моторы, и поезд были заказаны после назначенного часа отъезда. Извод получился колоссальный! Алексею хотелось спать — он то ложился, то вставал. Несколько раз происходила фальшивая тревога, надевали пальто, выходили на балкон и снова возвращались в залы. Совсем рассвело. Выпили чаю, и, наконец, в 51/4 появился Керенский и сказал, что можно ехать. Сели в наши два мотора и поехали к Александровской станции. Вошли в поезд у переезда. Какая-то кавалерийская часть скакала за нами от самого парка. У поезда встретили И. Татищева и двоих комиссаров от правительства для сопровождения нас в Тобольск. Красив был восход солнца, при котором мы тронулись в путь на Петроград и по соединительной ветке вышли на Северную ж. д. линию. Покинули Ц. С. в 6.10 утра».[302]
Перед тем как покинуть Александровский дворец, Царская Семья прощалась с наиболее преданными офицерами. Капитан Матвеев, который пользовался особым расположением Царской Семьи, был приглашен в библиотеку, где его ждали Император Николай II, Императрица, Цесаревич и Великие Княжны. Поблагодарив за службу, Государь передал Матвееву свою фотографию с надписью: «Николай, 1917 г.» и сказал: «Я думаю, что вы не откажетесь принять на память мою фотографию. Карточка эта случайная, которая оказалась у меня под рукой. Я нарочно не написал числа, чтобы вам в случае чего не было лишних неприятностей». Затем Государь обнял и поцеловал Матвеева.[303]
В той же библиотеке Царская Семья простилась с остающейся во дворце прислугой.
В эти роковые часы на прощание с Государем не пришел ни один служитель церкви. «Как ни странно, — писал полковник Артабалевский, — в эти минуты никто из служителей церкви не пришел благословить крестом Того, кто был ее миропомазанным Главою. И никто из них не пошел разделить тяжелые последние дни земной жизни Царя и Его Семьи, так глубоко и полно хранившими в своих душах нашу православную веру».[304]
В 5 часов утра Царскую Семью наконец посадили в машину и повезли к поезду. Когда Императрица вышла к машине, то полковник Кобылинский и полковник Матвеев, по взаимной договоренности, поднесли ей букет из роз, заранее приготовленный по приказу Кобылинского.[305]
Несмотря на ранний час, на станции собрался народ. Внезапно к станции подъехал броневик с развевающимся красным флагом. К нему торопливо вышел начальник станции. «Подавать состав», — послышалась сухая и резкая команда. Вдруг, словно ответом на эту команду, раздался полный отчаяния женский крик: какая-та женщина упала на колени и голосила в голос как по покойнику. Ее поспешили увести в глубь вокзала. В этот момент на станцию приехал Керенский. «Мрачный, сгорбившийся, он исподлобья оглядел состав и толпу. Видимо, о чем-то думал, что-то соображал, что-то силился решить в течение нескольких минут. Потом, отдав распоряжение командиру броневика, рассеял толпу, быстро сел в автомобиль и понесся в Петроград» (Артабалевский).[306]
По другим сведениям, Керенский попрощался с Царской Семьей и сказал Императору Николаю II: «До свидания, Ваше Величество… Я придерживаюсь пока старого титула».[307]
Когда Царская Семья прибыла на станцию, поезда на перроне не оказалось, он стоял далеко на путях. Минут десять Царская Семья шла до своего вагона по песку. «Вся Царская Семья медленно перешла пути и двинулась по шпалам к своему вагону, спальному Восточно-Китайской железной дороги. Поддерживаемая Государем, Императрица, видимо, делала большие усилия, ступая по шпалам. Государь смотрел ей под ноги и вел, поддерживая под локоть, Свою Августейшую верную Спутницу жизни».[308]
Когда Царская Семья дошла до вагона, то оказалось, что между ступенькой вагона и землей было большое расстояние. Поэтому Царской Семье пришлось карабкаться, чтобы попасть в вагон. Тяжелее всех пришлось Государыне. «После больших усилий, — пишет княгиня О. Палей, — бедная женщина взобралась и, бессильная, всей своей тяжестью упала на площадку вагона».[309] Безусловно, что эти издевательства исходили от «гуманного» и «благородного» Временного правительства.
Толпа народа молча без единого слова провожала Царскую Семью. «Царская Семья начала свой страдный путь, и толпа русских людей, их подданных, свидетельствовала его своим священным молчанием и тишиной» (Артабалевский).[310]
Полковник Артабалевский и офицер Кушелев поднялись на площадку вагона, чтобы попрощаться с Государем. Кушелев упал на колени перед Государем, но тот поднял его, обнял и поцеловал. Потом Император подошел к Артабалевскому и протянул к нему руку: «Я до сих пор помню теплоту Его руки, Ее пожатие, когда я припал к Ней губами, целуя. Бледное лицо Государя и Его незабвенный взор навсегда останутся у меня в памяти. Я не в силах передать словами Его взор, но поведаю, что этот взор Государя проникал в самую тайную глубину души с лаской, бодростью и вместе с тем озарял душу Царской милостью. Государь привлек меня к Себе, обнял и поцеловал. В необъяснимом порыве я припал лицом к Его плечу. Государь позволил мне побыть так несколько мгновений, а потом осторожно отнял мою голову от Своего плеча и сказал нам:
— Идите, иначе может быть для вас большая неприятность. Спасибо вам за службу, за преданность…, за все…, за любовь к Нам…, от Меня, Императрицы и Моих детей… Служите России также, как служили Мне… Верная служба Родине ценнее в дни ее падения, чем в дни ее величия… Храни вас Бог. Идите скорее.
Еще раз Государь одарил нас Своим незабываемым взглядом и скрылся в вагоне.
С трудом сдерживая волнение, мы сошли с площадки вагона и прошли через пути на свое прежнее место против вагона Царской Семьи. Молчаливая серая толпа смотрела на нас и точно чего-то ждала. В окне снова показались Государь и Цесаревич. Государыня взглянула в окно и улыбнулась нам. Государь приложил руку к фуражке. Цесаревич кивал головой. Тоже кивали головой Царевны, собравшиеся в соседнем окне. Мы отдали честь, потом сняли фуражки и склонили головы. Когда мы их подняли, то все окна вагона оказались наглухо задернуты шторами.
300
Серафим (Кузнецов), игумен. Указ. соч., с. 247.
301
Дневники Императора Николая II, с. 646.
302
Дневники Императора Николая II, с. 646.
303
Памятные дни, с. 97.
304
Памятные дни, с. 98.
305
Памятные дни, выпуск 1, Таллин — Ревель, 1932, с. 17.
306
Памятные дни, с. 99.
307
«Русскiй Архивъ».
308
Памятные дни, с. 99.
309
Цит. по Платонов О.А. Николай II. Жизнь и царствование. СПб, 1999, с. 423.
310
Памятные дни, с. 99.