Год французов

Записи эти принадлежат человеку, работавшему в школе под открытым небом, либо в сарае, или под навесом: до недавнего времени образование простых ирландцев вверялось попечению таких «педагогов». Подобных учителей можно встретить в любом уголке страны, сам Мак-Кенна держал торговлю полотном и жил безбедно, однако большинство пребывало в крайнем убожестве. Кое-где в провинциях Манстер и Коннахт преподавание велось на гэльском языке, хотя наиболее передовые учителя вроде Мак-Кенны проводили уроки и на английском. Из его дневника явствует, что он отдавал предпочтение родному языку. Мудрое и благородное деяние нашего правительства — Закон об образовании 1831 года — положило конец невежеству этого дикарского племени, но до конца жизни сам Мак-Кенна оставался его противником, хотя по закону вместо мертвой латыни и путаной «родной истории» предлагались арифметика и основы английского языка. Ваш покорный слуга и сам обучался в национальной школе нового типа, и, слушая, как босоногие, но опрятного вида дети поют хором «Столь горд и счастлив буду я, с английским мальчиком дружа», понимаешь, что цивилизация медленно, но верно проникает в каждый уголок этого острова.

Увы, наряду с вредоносными и пагубными ушли в прошлое и яркие, исконно национальные черты. Учителя вроде Мак-Кенны появились впервые, когда суровое и несправедливое законодательство препятствовало образованию людей, проявлявших тягу к знаниям. Рядовой учитель знал латынь и древнегреческий, был знаком с литературой того времени. Часто им становился неудачливый или, как говорили в простонародье, «порченый» священник. В большинстве случаев «порча» эта происходила от злоупотребления спиртным и, конечно же, сказывалась и на новом поприще. Так что среди учителей водилось немало пьяниц и распутников. Но было много и подобных Мак-Кенне, кто хоть и любил выпить, но слыл человеком спокойным и работящим, и о высокой нравственности его можно судить по страницам дневника.

Лишь единожды попал этот мирный бытописец в водоворот исторических событий. Он жил в Каслбаре и в 1798 году явился свидетелем восстания в Мейо, дружил с Оуэном Мак-Карти, сыгравшим не последнюю роль в восстании. Сам Мак-Кенна не участвовал в бесчинствах, однако в душе даже такого законопослушного кельта можно обнаружить следы смуты. Поэтому записи в его дневнике, относящиеся к последним летним дням 1798 года, представляют исторический интерес, их я перевел полностью. В последнее время наблюдается неумеренное превозношение событий девяносто восьмого года, чему потворствует заблуждение деятелей из партии «Молодая Ирландия» и открытая измена господина Митчела, чье перо талантливо, но ядоточиво. В балладах, стихах и песнях все чаще встречаются названия вроде «Запад пробуждается» или «Каслбарские мужчины». Мак-Кенна показывает нам в истинном свете и всеобщую сумятицу, и примеры жестокости, трусости, злобы, а порой и ненужной храбрости заблудших людей. Записи его еще более убедительны, так как втайне, может сам полностью не сознавая, сочувствовал восставшим и своему другу Оуэну Мак-Карти.

Мак-Карти тоже учитель, из прибрежной деревушки Киллалы, там-то и высадились французы. Происхождения он самого что ни на есть низкого, сын батрака из графства Керри. Учитель он был иного, нежели Мак-Кенна, склада, таких мы встречаем чаще: любитель выпить, побуянить, напроказить. Почти невероятно, что этот никчемный человек — едва ли не самый тонкий и сложный из поэтов, пишущих на ирландском языке, впрочем, подобное противоречие присуще и другим народным сказителям того времени, например земляку Мак-Карти по Керри Оуэну О’Салливану. Ваш покорный слуга уже начал подборку уцелевших стихов Мак-Карти в достойном переводе. В стихах его, как будет явствовать из дальнейшего, много изящества и чувства, будь то спьяну сочиненные экспромты или тщательно продуманные и выписанные элегии, из которых наиболее выразительны три песни-плача: по отцу, по герою преданий О’Салливану Бэру и один с многозначительным названием «Плач по вождю».

Вполне вероятно, что этот способный, хотя и порочный человек пристал к восстанию из-за своей неуемной тяги к приключениям да из-за необузданного нрава. Несомненно, он мало причастен ко всем подвигам на поле брани, коими ныне его наделяют в балладах горлодеры в дублинских пивных: «Любимый сын Ирландии — отважный Оуэн Мак-Карти», «Бесстрашный парень из Трейли». Сам он терпеть не мог «английских пустозвонных» песен и, услышь эти хвалебные баллады, несомненно, лишь презрительно фыркнул бы. Очевидно, поначалу он лишь отирался подле мятежников, не решаясь пристать к ним, но после Каслбарской битвы — ошеломительного и позорного поражения Британской армии, — осмелев, как и прочие повстанцы, сделал окончательный выбор. В битве при Баллинамаке он уже проявил себя наравне с остальными мятежниками — печальный пример того, как калечит беспутная жизнь человека, щедро наделенного творческими задатками.

Ну а теперь, более не отвлекаясь, я открою перед вами эту диковинную рукопись, дневник Шона Мак-Кенны. Стиль его то прост и безыскусен, то поднимается до напыщенности и пафоса, столь свойственного кельтам. Я старался без ущерба для духа повествования для каждого случая подобрать подходящие английские слова.

Начало сентября года 1798-го. Вернувшись из Слайго, Оуэн навестил меня. Принес бутылку для нас, три изящных наперстка для Брид, конфет для Тимоти. О каждом подумал! Береги его, Господь! Из рассказа его я мало что понял. Он теперь со знанием дела говорит о маневрах войск, линиях атаки. Стоит Оуэну хоть одним глазком что увидеть, вмиг поймет, что к чему, до тонкости разберется, да и других еще научит. С моей Брид он всегда так обходителен, словно она красавица из красавиц в Коннахте. Предложи ему стакан — выпьет, покажи женщину — переспит. Ничто его не удерживает. Я, конечно, не верю слухам про его связь с дочкой старого Махони, что вышла замуж за оранжиста. Мне кажется, ухаживать за женщинами ему велит долг поэта.

Я рассказал ему, что Каслбар похож на сумасшедший дом, О’Дауд, Мак-Доннел и Джон Мур провозгласили себя Республикой Коннахт и денно и нощно пишут воззвания. А по деревням рыщут бандиты вроде молодчиков Мэлэки Дугана, сводят старые счеты с помещиками, грабят, что еще не разграблено. Мики Кью из Тэрлоха забрал из усадьбы Холм Лоренса старинные часы, да поставить в своей хибаре не смог — потолок низок, так и положил плашмя на пол, всякому перешагивать приходится. В самом Каслбаре французы поддерживают порядок, поймали несколько человек, которые хотели ограбить лавку Джеки Крейга, да капрал всыпал зачинщикам по десять плетей. Чтобы понять смысл воззваний Джона Мура, их надобно прочитать, а для этого необходимо знать английский язык, поэтому многие граждане его «республики» просто стоят, любуются красивыми буквами, а высокие устремления автора остаются неведомы людям. Несколько раз навещал Джона его старший брат, Джордж Мур, владелец Мур-холла. Медленно и спокойно ехал он по Крепостной улице. Но раз из открытого окна здания суда долетели до меня их возбужденные голоса: братья, видно, жарко спорили. Относительно республики Джордж Мур придерживается тех же взглядов, что и я, и, хотя мнениями мы не делились, очевидно, что умные люди мыслят схоже.

Оуэн разительно изменился, и, к сожалению, не в лучшую сторону: в глазах зажегся бандитский огонек, как и у Избранников, а разговор его вскорости сведется к описанию побоищ. Вместе с Эллиотом он ходил на доклад к Эмберу, причем самолюбие его не пострадало. Он все твердит: «Вот если придет второй флот; вот если поднимется народ в центральных графствах…»

— Оуэн, — ответил я ему, — вот если бы у меня было побольше волос на голове да зубов во рту, был бы я сейчас в Киллале, сидел бы в гостях у Кейт Купер.

Я чуть улыбнулся жене, дескать, никогда б так не поступил, и подмигнул Оуэну, дескать, чем черт не шутит. Но он промолчал, и я так и не узнал, правду о нем болтают или нет. Потом он прочитал отрывки из поэмы, которую еще не завершил. Странная, ни складу ни ладу, все о луне да о всяких пустяках. Мы затеяли спор о стихосложении.