Год французов

— Жаль мне, Шон, расставаться с тобой. Мало с кем можно поговорить о важном.

— А что станется с той женщиной из Киллалы?

— А ничего, — пожал плечами Мак-Карти, — с чем пришел, с тем и ухожу. Она, хоть и вдова, молода, стройна, святой перед ней не устоит.

— Ох, Оуэн, ты порой так беспечен и думаешь только о себе.

— Мы с тобой разные люди. У тебя жена распрекрасная да сынишка-пострел. Но такая жизнь не для меня. Ты посмотри на Мак-Грата из Клера, карга жена всю поэзию из него до капельки высосала, сыновья — шалопаи. Меня такой удел пугает.

— Плохой пример выбрал, Оуэн, но переубеждать тебя не стану, зачем понапрасну стараться поэту мораль читать.

Мак-Карти обнял друга за полные покатые плечи.

— На будущей неделе вернусь, до утра толковать будем.

— Что ж, значит, до будущей недели. Брид нас накормит повкуснее, а ты новые стихи почитаешь, мне их от автора слышать лестно.

— Если сочиню. Засел образ один в голове, да слов не подберу. А покоя он мне не дает. Странно, скажешь, я стихи сочиняю, будто задом наперед. Поцелуй за меня Брид, обними Тимоти.

Он уже поднялся из-за стола, но его окликнул один из солдат.

— Эй, ты там, Падди.[19]

Мак-Карти обернулся.

— Эй, ты там, красный мундир, что тебе?

— Сержант сказал, здесь хорошеньких девушек полно, где же они?

— Сидят взаперти. А отцы да мужья трясутся: как бы не добрались до их женщин красавцы в красных мундирах.

— А не знаешь девиц, которые и из-под замка убегут?

— Другого кого спросите. Я сам не из Каслбара. А вы-то откуда родом?

— Я из Лондона, а приятель из Дербишира.

— Далековато вас занесло.

Мак-Карти порылся в кармане, нащупал несколько медяков и купил пива для себя и солдат. Те обрадовались и удивились. Лондонец поднял свою кружку: дескать, спасибо.

— Здесь у вас, Падди, народ смирный. Хоть отдохнем немножко. Наш полк сюда из Уэксфорда перевели, а там со смертниками повозиться пришлось.

— Со смертниками? — не поняв, переспросил Мак-Карти.

— Ну да, с повстанцами. Их там все «висельниками» зовут. Да ты, поди, слышал песню «Угомонитесь, висельники».

— Вот они и угомонились, — вздохнул Мак-Карти.

Лондонец кивнул.

— Мы их всех на Горьком холме постреляли. Правда, на душе муторно как-то было. Ведь они такие же, как мы с тобой. Почти все по-английски говорят.

— Дикари проклятые! — пробурчал дербиширец. — Ишь, против короля пошли! — Был он крепко сбит и нескор на слово. Лондонец же — сухощав и невысок.

— Всего их тысячи две набралось, — сказал он. — Загнали мы их на вершину, а, кроме пик, оружия у них никакого. Ну, мы по ним из пушек да мушкетов вдарили, а потом сабли наголо — и врукопашную. Да только ты, Падди, ответь, кому все это было нужно? Ну кому?

Мак-Карти лишь покачал головой.

— Пики да косы против пушек, — продолжал лондонец. — Сами они, что ли, враз решили с жизнью покончить? Не пойму я их, Падди.

А пиво в кружках черное, чернее болотных топей.

— Дураки они, — продолжал лондонец. — Я, положим, захочу вот приятеля побороть, но соваться не буду: от меня и мокрого места не останется.

— Дикарское, сучье отродье, — пробубнил дербиширец. — А может, и ты с ними заодно? — воззрился он на Мак-Карти.

Мак-Карти повернулся к лондонцу и кивнул на второго солдата.

— Ну-ка попроси приятеля кружечку с моим угощением отставить. Хочу посмотреть, как и от меня мокрого места не останется.

— Ну чего ты, чего ты! — добродушно ухмыльнулся лондонец. Зубы у него оказались мелкими и неровными. — Вот весь ваш ирландский норов в этом, лишь бы подраться да повздорить. Приятель обидеть тебя не хотел. Просто чуток лишнего хватил, ему б отказаться от угощения. А королевских солдат ты, Падди, не трогай. Нас тут много. Эй, приятель, — поманил он тавернщика и продолжил: — Мы же здесь не ради себя сидим, вас же защищаем. Неужто тебе охота, чтоб французишки сюда приперлись да ваших баб похватали? Или чтоб всякие смутьяны с пиками по болотам шастали, вас пугали да короля поносили? Ведь король-то у нас с вами один. Думаешь, нам охота этих бедолаг стрелять да колоть? Но что поделаешь, служба. После той мясорубки на Горьком холме кое-кого из наших прямо наизнанку выворачивало.

— А твоего приятеля тоже? — спросил Мак-Карти. — Его, похоже, ничем не проймешь. — Однако принял от лондонца кружку с темным пивом.

— Шкура твоя продажная, папистская, накличешь на себя беду, — пригрозил дербиширец.

— И кликать не надо. Беда за одним со мной столом сидит. Я к вам вроде не набивался, твой приятель окликнул, все честь по чести, вот я и подошел. Пивом угостил, ты что-то не отказался. Сразу кружку ручищей своей сгреб. Пришел в таверну, люди тихо, спокойно сидят, а ты их обзываешь! Сам ты продажная шкура, чурбан дубоголовый.

Дербиширец поставил на стол кружку, готовясь подняться, но лондонец встал меж ними.

— Джо, ты-то хоть будь умнее. Ведь они, что дети, сейчас с тобой шутят, а через минуту огрызаются. — Он покосился на Мак-Карти. — А ты, Падди, ступай-ка лучше копать картошку, покуда и у меня терпенье не лопнуло.

Подошел Шон Мак-Кенна, положил Мак-Карти руку на плечо, но тот стряхнул ее.

— Тебя я не трогал, — бросил он лондонцу, — с тобой я хоть каждый вечер готов за кружкой пива сидеть. Душа у тебя, видать, широкая, раз не поленился, из Лондона приехал, чтобы нам помочь. Слышишь, Шон? Этот парень из Лондона приехал, чтоб о нас, бедных, позаботиться. Заботился-заботился в Уэксфорде, теперь вот в Мейо приехал.

Лондонец посмотрел на Мак-Кенну и ухмыльнулся.

— Они оба перебрали.

— Отсюда обычно и все ссоры, — кивнул Мак-Кенна.

Дербиширец что-то напевал себе под нос.

— Не помню слов, — сказал он, — а называется песня «Утихомирьтесь, смертники».

— Что и говорить, народ вы музыкальный, — не утерпел Мак-Карти.

— Заткни хлебало, Падди, — огрызнулся лондонец.

На улице Мак-Кенна положил руку на плечо приятеля.

— Послушай, я тебе расскажу, каков ты есть. Тебе кажется, раз ты поэт, тебя минуют все беды. Ты можешь нежиться в постели, когда тебя ждут в школе, можешь напиться до беспамятства, тебе ничего не стоит опорочить женщину, нарваться на скандал, причем все равно где. Порой ты чудовищно безответственно ведешь себя и несешь беду своим друзьям.

Мак-Карти, не вслушиваясь, кивнул.

— Страшно мне, Шон, красных мундиров страшно.

— Значит, свою задачу они выполнили, застращали, — произнес Мак-Кенна.

Ежась от холода, Мак-Карти обходил таверну за таверной, искал фермера, обещавшего довезти до Киллалы. Мимо по двое, по трое в обнимку проходили английские солдаты в красных мундирах, возвращались в казармы. Раки вареные, красные морские драконы. Ходят прямо, вскинув голову в высоких шлемах, точно в панцирях. На всхолмлении высокой улицы меж казармами и тюрьмой он увидел эшафот и трех повешенных, с них даже не сняли кандалы, а после смерти обмазали дегтем. Самая страшная смерть. Летом — приманка для мух. Мак-Карти перекрестился и поспешил дальше.

6

КИЛЛАЛА, АВГУСТА 15-ГО

Над равнинами Мейо высится замок Гленторн, огромный, загадочный. Центральная часть усадьбы нарочито тяжеловесна, словно доказательство, что замок будет стоять вечно, переживет и болота, и луга окрест. Вправо и влево, к флигелям, — стройный ряд изящных, легких, но надежных ионических колонн, они скрадывают массивность здания, создают благодаря симметрии некую завершенность. Словно в упрек всему окружающему, дикому и первозданному, — бурым холмам и зеленым полям. Тесаные каменные глыбы — от белых до нежно-желтых и розоватых — ярко блестят на солнце.

Огромные владенья в Мейо, вместе с графством Тайроли, отошли Гленторнам в признание великих, хотя и неведомых, заслуг третьего лорда Гленторна в 1688 году перед герцогом Оранским. Он сопровождал Вильгельма в Ирландию, командуя пехотным полком. На нескольких полотнах, изображающих сраженье на реке Бойн, он рядом с герцогом, в одной руке свернутая карта, другая простерта к реке; мрачное, неулыбчивое лицо, парик — политик и царедворец, преуспевший и на военном поприще. В свои владенья он тогда так и не заглянул. Ему, как и Вильгельму Оранскому, не понравился сырой ирландский климат. Его сын и внук вообще не удосужились приехать в Ирландию. Они довольствовались титулом маркиза Тайроли и доходами со своих земель.