Год французов

Пресное, сладковатое пиво, холодный окорок, вареная нечищеная картошка. Мур отодвинул тарелку и попросил бутылку бренди.

— Месяц назад куда беспокойней было, — заговорил с ним тавернщик, — со всех сторон смутьяны на город рвались. Слава богу, у нас гарнизон стоял. Отбили солдаты их атаки.

— Новости у вас с душком, — бросил Мур, — как и окорок.

Тавернщик обиделся и тактично убрался с глаз гостя, однако не ушел.

— Вам, сэр, лучше бы переночевать здесь. Вы ведь, кажись, из Англии?

Мур, не отрывая глаз от стакана, улыбнулся.

— Мы как раз сейчас толкуем об этом с братом. Мой брат ирландец. Может доказать это. — Поросшее щетиной лицо, озноб, влажные стены камеры. Уж Джон-то это доказал. — Отец у меня испанец, а брат ирландец. Так кто же я?

— Вы любите бренди? — осторожно спросил тавернщик.

— Смотря какое, — ответил Мур. — У вас ирландское бренди?

— Как сказать, сэр, как сказать. Есть одна ирландская семья, Линч их фамилия, так они бренди и впрямь из Испании привозят. Раньше в смутные времена сколько ирландцев в Испанию подались. А там занялись торговлей. Только домой вот никто не вернулся. Ни одна собака.

— Именно, — кивнул Мур, — ни одна собака.

Он захватил бутылку со стаканом в экипаж, бросил шиллинг Уолшу.

— Сходи выпей чего-нибудь. Ночью замерзнешь.

— Господь с вами, да кто ж из христиан в такую кромешную тьму поедет.

— Если ты этих людей христианами называешь, значит, плохо знаешь их.

Устроившись на сиденье, Мур открыл футляр с пистолетами, лежавший подле него. Дуэльные пистолеты. Еще одна забава этих глупых островитян. Кровавая забава его кровожадных соотечественников. А правила такие дурацкие, что Фруассар[42] сгорел бы со стыда. Дуэлянтам не разрешается: преклонять колени, прикрывать какую-либо часть тела левой рукой, стоять они должны в полный рост. Пусть умирают с голоду бедняки, а эти будут развлекаться, постреливая друг в дружку. И никаких французов им не надо. Он зарядил пистолеты.

Почтовыми дорогами на северо-запад пересекали они Ирландию в ночной мгле. Несколько раз пришлось останавливаться: то солдаты, то пьяные, бредущие домой из кабаков в холмах, то окажется на дороге ушедший с плохо огороженных пастбищ скот. Больше приключений не было. Дважды Уолш сбивался с пути, стучал в придорожные хижины и спрашивал у перепуганных людей дорогу. Из-за крон деревьев светились огни усадеб, сокрытых далеко за каменными стенами.

Мур то и дело спокойно прикладывался к полной бутылке бренди, пил по глотку, точно микстуру, держа бутыль твердой (даже в тряском экипаже) рукой. Дождь унялся. На дорогах стало посуше. У моста через Шаннон часовые остановили карету, посветили в окошко фонарем.

Английские ополченцы. По выговору — из Йоркшира. От внезапного света Мур сощурился. Протянул пропуск, подписанный Деннисом Брауном, Верховным шерифом Мейо, и главнокомандующим, генералом Тренчем. Бумагу сложили и вернули. Все верно: Джордж Мур, дворянин, помещик из Мейо.

— Долго вам еще ехать, сэр.

— Я провожал брата. Он отплыл в Испанию из Уотерфорда.

— За мостом дороги еще хуже, сэр, — предупредил часовой, — имейте это в виду.

Мур спрятал пропуск в карман.

— На ирландца-то совсем не похож, — обратился один из солдат к капралу. — По разговору, похоже, из благородных господ.

— Он и есть из господ, — ответил тот. — И в охранной грамоте Тренча так написано. Только ирландец он чистокровный. Как от него бренди разило, не заметил?

— Жаль, что не заметил, — вздохнул солдат и похлопал себя по бокам, чтобы согреться — ночь стояла холодная.

Вот и западный берег Шаннона. Сюда согнал Кромвель уцелевших дворян-католиков. Но не нас, Муров, мы жили в Мейо испокон веков. При нас холодной зимой потянулись в Мейо повозки с женами и детьми ссыльных, пастухи со стадами, телеги, груженные пожитками из усадеб в Мите и Карлоу. К ним не приставили даже охраны, хотя католики ехали через всю страну безоружные — оружия им носить не полагалось. И пришлось им выискивать из тех земель, что были определены, скудные акры, пригодные для землепашества, — либо при болотах, либо на склонах холмов. Не хуже, чем в других странах. Такова наша история. Одоление невзгод.

Стакан выскользнул из руки. Начал искать его ногой и раздавил. Принялся пить прямо из бутылки. В Испании — гонения на мавров и иудеев, во Франции — на гугенотов, в Америке — на краснокожих индейцев. Человек с кнутом и пистолетом одолеет десяток разутых-раздетых. Повсюду произвол. Мысли его уже заволакивало хмелем, они лишь изредка вспыхивали яркими искорками-догадками и гасли. «Я со всякой был бы счастлив, кабы не старая любовь». Так, кажется, в песне Шеридана говорится. Так кто же Шеридан: ирландец, англичанин?..

По песчаным дорожкам за усадебными серокаменными, гладкими на ощупь стенами едет прочь Джон… Вот он с крестьянами, те что-то тараторят по-ирландски… Шелковое, сотканное во Франции знамя, приманка для глупцов. Попался и Джон. Арфа без главы. Горе. Джона больше нет. Злоба. Тела, разодранные в клочья… Я последний из рода Муров. Сюжет для дешевого романа. Джону бы понравилось. Рядом — футляр с пистолетами. Дурак.

В ночи перед ним простерлись до далеких холмов невидимые болота. От них да от озер веет холодом. Дождлива осень в Коннахте. Вокруг промозглая мгла. Мур поежился и отпил из бутылки. Вспомнилась одна знакомая англичанка. Миссис Софи Джермэн. Виделись они в Лондоне и Уилтшире. Белая кожа, на щеках и груди — чуть смуглее. Семь долгих вечеров на деревенском постоялом дворе. Черные волосы разметались по белой подушке, карие глаза широко раскрыты. Сквозь неплотно задвинутые шторы заглядывает предзакатное солнце. Но и ему сейчас меня не согреть…

«— Много таких ирландцев, как ты?

— Не знаю. У меня мало знакомых ирландцев.

— А как там у вас, в Ирландии?

— Как и везде. Озера, дороги, дома, люди.

— Как в Испании?

— Нет, не как в Испании.

— Ирландия все-таки чуть-чуть запечатлелась в тебе. Ты не такой, как все. Это очень мило.

— А может, Испания?

— Нет, нет, Ирландия.

— У меня ирландский выговор?

— Да. Ты мой. Мой ирландец. Говорят, там больно весело живется.

— Только глупцы могут так сказать. Для них и впрямь лучше страны нет.

— Мой ирландец! — Она погладила его по груди».

Страсть напомнила о себе, но сейчас лишь грустью и болью. Ее ирландец.

Под стук каретных колес воспоминания об этой женщине исчезли. Вот, ворча и хмурясь, ходит меж стен недостроенной усадьбы отец, и рядом он, Джордж. Воскресенье. Тихо. Лишь поют птицы. Кружат над гнездами грачи. За молодой рощицей — манящая прохладой гладь озера Карра, зеленоватая, точно шелковое полотнище, которое отныне уже не соткать.

— Джон женится, — успокаивал себя отец, — он не станет тратить деньги, здоровье на лондонских шлюх.

— Будто я трачу! Мне еще ни одна шлюха не приглянулась.

— Да, я забыл про книги. Книги и проститутки у тебя в голове. Сочетание необычное. Ты все-таки язычник, как и все протестанты.

— Ты неверно судишь обо мне, отец, и всегда неверно судил. Я люблю этот край, это озеро не меньше, чем ты.

— Меня обобрали до последнего гроша и выслали за тридевять земель.

— Но вот мы вернулись. Времена меняются.

— А что это за господин, с которым ты дрался на дуэли в Лондоне? Даже в дублинские газеты попало, стало достоянием всех протестантов. Как его зовут?

— Джермэн.

— Ты, конечно, стрелялся с ним из-за женщины?

— Конечно же нет. Из-за карт. Засиделись допоздна, выпили лишнего.

Как и подобает истинным англичанам. А она: «Мой ирландец!» Да в Ирландии дама примчится в собственной карете, чтоб на дуэль поглазеть.

— Джон вырастет другим.

— Да, он от рождения другой. И ты мне это без устали пытаешься доказать.

— Я люблю вас обоих, святой богородицей клянусь. Обоих люблю.