Год французов

— Что верно, то верно. — Купер в замешательстве начал теребить большим пальцем медную пуговицу. — Протестанты составляют большинство в отрядах йоменов.

— Разве есть и католики?

— Нет, но это, скорее, дань местным обычаям. Самое лучшее, когда религия остается личным делом.

— Поймите меня правильно, капитан. Я не собираюсь ставить свою религию выше чьей бы то ни было, да и призвание к армейской жизни во мне до сих пор не проснулось.

— К вам меня привело другое. Вы, без сомнения, слышали о серьезных волнениях в Килкуммине?

— Нет. Какие еще волнения? — спросил Мур.

— Опять Избранники подняли голову. Теперь Избранники Киллалы, как они себя называют. Они уже искалечили немало скота. В том числе и моего. И угрожают всякому помещику, кто землю под пастбище отдаст.

— Да, похоже, дело нешуточное, — согласился Мур. — А с чего все началось? — Он вновь наполнил рюмки.

— Думается, все из-за меня закрутилось. Арендовал у меня землю некто Косой О’Молли, никчемный, доложу вам, хозяин. Сам не из наших краев. Несколько лет назад с острова Экилл приехал. Задолжал мне изрядно. И вот две недели тому я приказал управляющему выселить его.

— И поступить иначе не могли?

— Не мог. Неужто вы думаете, мне по душе пускать по миру пахаря с семьей? Дело в том, что мне самому платежи по закладным вот-вот хребет переломят, я тоже в долгу как в шелку. В марте я съездил к самому суровому кредитору, и он прямо заявил: «нужны гарантии, что Холм радости платежеспособен». А платежеспособным я буду, лишь если разведу скот. Так что кредитор прав. Выбора у меня нет.

— Может, Избранники здесь ни при чем, — предположил Мур, — может, это просто месть О’Молли?

— Нет, в этом я уверен! О’Молли отпадает. Я слышал, он сейчас в Эррисе, там у брата его жены клочок земли. Это козни Избранников, и они никому из нас скот развести не дадут.

Он сунул руку в карман, вытащил письмо, развернул и протянул Муру. Мур отодвинул книги, положил письмо на стол, расправил его длинными белыми пальцами. Достал из футляра очки. «К помещикам и арендаторам графства. Участь Купера — урок остальным». Прочитал все письмо, раз оторвался, взглянул на Купера, и снова углубился в чтение. Несколько раз улыбнулся, хотя в общем держался, как всегда, спокойно и невозмутимо.

— Прелюбопытнейший документ, — заключил он. — В жизни подобного не читал.

— Еще бы! Ни в Лондоне, ни в любом другом цивилизованном краю такие письма не пишут. А у нас, в глухомани, они и раньше были не в диковинку.

— Вы неверно меня поняли, — поправил Мур. — Написано оно как раз выразительно, со знанием риторики. Вот хотя бы «…Хамское, беспородное отродье, у тебя тучнеют стада, а у нас пухнут с голоду дети».

— Это про меня, — признал Купер. — Меня поносят, а мне что же, радоваться: «Ах, какая риторика!»

— «И пусть возмездие Куперу послужит уроком для других. Крестьяне Тайроли потом своим полили каждый возделанный акр. Восходит солнце и застает их уже за работой, а луна по ночам заглядывает в дверь их убогих хижин». Писал это, конечно, не пахарь.

— Конечно, нет! — раздраженно бросил Купер. — Любой из двадцати учителей в округе мог бы написать такое. Сукины дети эти учителя!

— Пожалуй, вы правы, — оживился Мур. — Может, кто из учителей. По стилю напоминает перевод.

— Была в свое время управа на учителей, и хорошая управа! К чему вообще крестьян-папистов учить читать и писать!

В голубых спокойных глазах Мура льдинками засверкал гнев, но льдинки тут же растаяли.

— Дело и впрямь может принять серьезный оборот, — сказал он. — Если я правильно вас понимаю, вы приехали ко мне верхом в Баллинтаббер за советом?

— Не только. Конечно, и за добрый совет спасибо, но нам нужна и ваша помощь.

— «Нам», как я понимаю, это Гибсону, Сондерсу и прочим соседям?

— Именно. Всем мелкопоместным Килкуммина и Киллалы. Нам эти Избранники докучали и встарь, как с ними управляться, мы знаем. Нам бы только заручиться поддержкой Денниса Брауна.

Мур провел кончиками пальцев по лбу.

— Я что-то, капитан Купер, никак не пойму. Если вам нужен Деннис Браун, то и следовало обратиться к нему, а не ко мне. Впрочем, зачем он вам? Если в Тайроли начались народные волнения, доложите об этом генералу Хатчинсону в Голуэе.

— Зачем впутывать в это дело солдат? Мы и сами смутьянов усмирим, была б наша воля.

— Такими вопросами занимаются в суде. Ведь вы и сами мировой судья? Да и Гибсон тоже.

— Все верно. — Купер в душе уже усомнился в мудрости своей половины. В делах житейских Мур дурак дураком, ум его в книгах, точно в трясине, утоп. — Но мы не хотим превышать полномочий, данных нам законом.

— Весьма похвальное стремление со стороны слуг закона. Я надеюсь, вы простите, что я, папист, высказываюсь по столь важному вопросу.

Вот все они, паписты, в этом. Копни любого, и наткнешься на уязвленное самолюбие. Неважно на каком поприще — будь то место в парламенте или кресло мирового, — во всем, в чем закон отказал католикам.

— Ну при чем здесь религиозные разногласия? — Купер говорил, как мог, примирительно. — Сейчас нам угрожают Избранники, и мы оба понимаем, чем это пахнет. А стоит изловить пару-тройку этих головорезов, привязать их к телеге да пустить лошадь галопом или исполосовать шкуру плеткой — и вновь будет тишь да гладь и «волнения» улягутся, так и не начавшись. Я так разумею.

Мур скептически посмотрел на него.

— Так вот какова «ваша воля»! Я правильно понял? Вы пришли за тем, чтобы я, развязав вашим йоменам руки, напустил их на крестьян графства?

— Ну, не вы лично, господин Мур. Но вы в добрых отношениях с Деннисом Брауном. Всякий знает, что ваши семьи дружат испокон веков.

— Глупый вы человек, — только и сказал Мур.

— А по-моему, глупец — вы, Мур. — Купера задело не столько обидное слово, сколько небрежный тон Мура. — И наших краев вы не знаете совсем.

— Того, что я знаю, хватит, чтобы прийти в ужас. И Деннис Браун, если я в нем не ошибаюсь, тоже не остался бы равнодушным, как и любой благоразумный и порядочный человек. Вам бы поговорить с Джорджем Фолкинером. Он, похоже, человек здравомыслящий.

— Не знаете вы Мейо, — упрямо пробубнил Купер.

Он полдня скакал сюда, а зачем? Чтобы выслушать оскорбления от католика, не имеющего никакого представления об этом крае. Толкует о благоразумии, о порядочности, а здешняя порядочность — это дюжина дворянских ружей, арендаторская плетка со свинчаткой да крестьянские дубинки.

— Вы, капитан Купер, как и ваши приятели, мировой судья, и власть у вас в руках такая, о которой я бы и мечтать не мог. Так и пользуйтесь ею, а тайролийских йоменов не впутывайте. Не ко времени сейчас в графстве каратели-протестанты в красных мундирах.

— Ах, протестанты? — Купер с радостью ухватился за слово. — Вот вы и выдали себя с головой!

Мур вздохнул.

— Что толку читать вам нравоучения или призывать к законности. Напрасная трата сил. Вы говорили, что вам и совет мой пригодится, так слушайте. Только что по разным графствам прокатилось восстание. Оно еще может вспыхнуть вновь. Да и вдруг французы снова пришлют флот. У нас в Мейо спокойно, и это наше счастье. Так берегите же его. Конечно, Избранники должны получить по заслугам, но не подливайте масла в огонь, это безрассудство. Уверен: то же, слово в слово, посоветовал бы вам и Деннис Браун.

— Нечего сказать, хорош совет. — Купера, словно тугой воротничок мундира, душил гнев. — Я, выходит, сиди и жди, пока меня с собственной земли прогонят?

— Уверен, не так уж ваши дела плачевны, — сказал Мур. — Времени хватит, чтобы действовать спокойно и по закону. Неужели из-за того, что одному помещику не заплатили по закладной, нужно поднимать вверх дном все графство, да еще в столь смутные времена?

Вновь Купера кольнул невыносимо спокойный тон Мура.

— Подумать только! А я-то по доброте душевной приехал к вам поделиться бедами нашего графства.

— Спасибо за душевную доброту, — ответил Мур. — Я откликаюсь на беды нашего графства, насколько позволяют мне ваши законы.