Год французов

— Лучшие арфисты — с севера, — заметил Мак-Карти. — А вот лучшие поэты — из Манстера. Это ни для кого не секрет.

— Среди арфистов сам великий Арт О’Нил был. Но от старости пальцы плохо гнутся, не слушаются, чудесных звуков из арфы не извлечь. Награда досталась другому — какому-то Фоллону. Стыд и позор со старцем связываться!

— Позавчера, — говорил тем временем капитан из Гранарда, — мы, человек тридцать-сорок, вышли на дорогу из Баллинали, я у них был капитаном. Почти все с косами, а у кого лишь жерди, заостренные на конце.

— Матерь божья! — ахнул кто-то. — И с этим вы пошли на англичан?

— У нескольких человек настоящее оружие было, мы его в усадьбе Небесный замок господина Шо захватили. Там-то я пистолет и раздобыл. Так вот, едут нам навстречу из Западного Мита человек восемь йоменов лорда Лонгфорда. Мы их прямо на куски разорвали. Одного здорового такого стащили с лошади, он было подниматься стал, а я ему пистолет прямо в глаз и курок нажал.

— Господи боже мой, — не удержался какой-то крестьянин и оглядел товарищей.

— А он возьми да не выстрели. Курок щелкнул, только и всего. Тогда я давай того парня рукоятью по голове колотить, пока не издох.

— Знавал я О’Нила, — сказал Мак-Карти.

— Только подумай, сколько ему лет! И так же, как и я, слепой. Богом клянусь, лет девяносто, не меньше. Знаешь, его даже раз в Шотландию возили играть для тамошней знати.

— А неужто ты не слышал о том, как он играл для Брайана Бору? Поговори с О’Нилом — всю историю выучишь, и всегда он в гуще событий.

— Да, пожалуй. Я-то знаю лишь то, что он сам мне рассказывал. Как играл и для Муртоха Оге О’Салливана. Не знаю, правда ли, нет.

— Правда, — подтвердил Мак-Карти. — Я и сам об этом не раз слышал. Муртох — человек щедрый, далеко кошелек не прячет.

Сумасбродный, широкой души человек, быстрой чайкой носился он меж берегами Франции и Манстера. Наконец англичане схватили его и уготовили тяжкую смерть: его тащили на аркане за лошадью от Бийра до города Корка.

— Вот люди были, что он, что Арт О’Лири. С ними и кончилась ирландская знать. С тех пор ничего, кроме собственного дерьма, и не видим. А их всех поубивали. Давно уж, лет двадцать, а то и тридцать тому.

«Красив, щедр, храбр» — начертано на могильной плите О’Лири в Килкреахе. Его застрелил близ Макрума англичанин, которому приглянулась его лошадь. О’Лири не знал себе равных в бою, в минуты ярости любого сотрет в порошок, ни одна женщина не могла устоять перед его чарами, однако прославившую О’Лири элегию написала его жена.

— Может, ты и прав, — согласился Мак-Карти.

А может, подумалось ему, все эти герои — полунищие, но с гонором помещики, жившие, как Рандал Мак-Доннел, в грязи. Легенда же облагородила и прославила их.

— О знакомстве с Муртохом О’Салливаном всякому будет охота послушать, — сказал Лаверти.

— Вот бы О’Нил — арфист — и сложил песню, — буркнул Мак-Карти.

— За что ж ты беднягу О’Нила так невзлюбил?

— Невзлюбил, говоришь? Лучше его в Ирландии музыканта не сыскать было, а кончил он тем, что на кухнях господских усадеб играл джигу.

— Говорят, всякий раз, когда он приезжал в Гранард, он останавливался у советника Эджуорта, там его привечали.

— На кухне, — добавил Мак-Карти. И выпил разом полстакана виски. — Уж что-что, а господские кухни мне известны. Теснота. Подадут кружку пива, и на том спасибо.

— Как у Данфи, — вздохнул Лаверти. — Нам всегда последний черед.

В дальнем углу вдруг громко засмеялись. Как они упиваются россказнями этого бахвала из Гранарда! Вот он широко развел руки. На юге, в Гранарде и Лонгфорде, крестьяне толпой набрасывались на конных йоменов, цепляли пиками за поводья, стаскивали всадников наземь. И сейчас в праздной и хмельной беседе этот гранардский Одиссей рассказывал о своих приключениях. Люди сгрудились вокруг, на лицах — возбуждение и любопытство.

— Захожу в усадьбу господина Шо, в Небесный замок, ну, со мной еще человек восемь. Простите, говорю, что нарушил ваш вечерний покой, но дело в том, что Ирландской республике нужно оружие, пора чужаков с нашей земли в море сбросить. А они, значит, всей семьей в зале сидят, комната огромная, такой вовек не увидите, а их только трое: сам, жена да дочка, Анна, девушка тихая, скромная, сидит вышивает. А обставлена зала так, будто человек двадцать живет — столов, стульев столько, на стенах картины, шкаф большущий, доверху книгами забит. «Вы, — сам-то мне говорит, — большую ошибку совершаете». Не вижу, говорю, никакой ошибки, скорее наоборот. Ну, забрали мы у них три охотничьих ружья, мушкет да вот этот пистолет, из которого я йомена пристрелил.

— У нас в Драмшанбо оружия на целую армию хватит, — сказал кто-то из местных. — На усадьбе господина Форрестера, она у него Восход называется.

— Могло б это оружие и благому делу послужить, — заметил капитан.

Пастух пастухом. Его лишь подпоясали ремнем, сунули в руки пистолет и послали воевать. Такие люди Мак-Карти не в новинку. Со старых гравюр, что пылились в манстерских библиотеках и изображали эпизоды елизаветинских войн, на него смотрели те же лица, лица лесных разбойников.

Мак-Карти осушил стакан и положил руку на плечо Лаверти.

— Мне пора идти, Мартин. Домой тебе поможет добраться кто-нибудь из этих парней.

— Подожди! — испуганно произнес Лаверти, нащупал руку Мак-Карти, ухватился за нее. — Сейчас нельзя идти, Оуэн. Ночь, ни зги не видно.

— Скоро рассветет, — ответил Мак-Карти. — Помни, что я тебе говорил. Сиди в школе и никуда не выходи. Утром сюда придут повстанцы из Мейо и французы, а за ними вслед — английская кавалерия. Пощады от них не жди.

— Кто ж ходит ночью по дорогам, — пытался урезонить его Лаверти. — Я слепой и то не пойду.

— Хочу поскорее добраться до родных мест, — сказал Мак-Карти. — Мне бы перейти еще раз через Шаннон, да и на юг, в Керри, а вместо этого, дурак я, дурак, иду в Гранард.

— В Гранард! — изумленно прошептал Лаверти. — Ты и впрямь полоумный. Этот капитан только что оттуда, ты слышал, о чем он рассказывал. В Гранарде кровь льется рекой да головы направо-налево летят с плеч.

— В Керри ведет не одна дорога, — продолжал Мак-Карти. — И по сей день удача мне сопутствовала.

— Удача дураков не любит, — бросил Лаверти. — Боюсь, долго тебе придется до Керри добираться через Лонгфорд.

— Я и до Драмшанбо долго из Мейо добирался. На моих глазах восстание начиналось, может, на моих и закончится.

— Удача твоя вся в том, что ты пока зрячий да живой, — не сдавался Лаверти. — Воистину нужно быть дураком, чтоб самому в петлю лезть.

— Не бойся. Беда меня стороной обойдет. Получишь в один прекрасный день от меня письмецо из Трейли.

— Что толку его ждать. Даже если и получу, прочитать-то не смогу.

— Так у тебя в академии умники из умников, вот и прочитают тебе.

Мак-Карти высвободил руку из руки Лаверти и поднялся.

Тот подался вперед, хотел задержать, но Мак-Карти увернулся.

— Он что зверь дикий, милости не знает, — жаловался кто-то из местных на владельца Восхода господина Форрестера, — я-то не с чужих слов говорю. Сам у него землю арендую. Раз в три месяца он на кухне с нас подать принимает. Со всех в один день. Вот и выстраивается длиннющая очередь от двери по всему двору. В кухню он запускает поодиночке. Сам сидит за столом, а мы стоим, шляпы долой. Прознает, кто крышу новой соломой покрыл, — набавляет цену.

— Ну, сегодня-то он не на кухне, а сидит в своей зале да за свою шкуру трясется, — сказал капитан. — Вам бы к нему заявиться и тоже: «Простите, что побеспокоили вас в собственном доме…»

— Ну, старик Форрестер еще ничего, — возразил другой крестьянин. — Когда совершеннолетие сына справлял, пир на весь мир устроил. Народу съехалось! Нам только успевали бочки портера выставлять. К вечеру никто на ногах не держался. В парке даже памятник по этому случаю поставили: «Николасу Форрестеру по достижении совершеннолетия — от счастливых родителей и благоговеющих крестьян».