Страница 9 из 62
Жизненная «норма», реализовавшаяся в буднях и праздниках Обломова на Выборгской стороне Петербурга, была не чем иным, как возвратом героя к «чуждому движения, борьбы» и духовно-нравственного совершенствования житью-бытью его предков (с. 367). «Он, — говорит романист, — смотрел на настоящий свой быт как на продолжение того же обломовского существования, только с другим колоритом местности и, отчасти, времени. И здесь, как в Обломовке, ему удавалось дешево отделаться от жизни, выторговать у нее и застраховать себе невозмутимый покой» (там же). Вполне естественно, что и самым точным предметным символом этой «нормы» стал в романе обломовский халат, заново возрожденный Пшеницыной и вкупе с шелковыми одеялами подбитый ватой: «Агафья Матвеевна собственноручно кроила <…> и простегивала их <… > и трудилась с любовью <…>, скромно награждая себя мыслью, что халат и одеяло будут облекать, греть, нежить и покоить великолепного Илью Ильича» (с. 365).
Девятая глава четвертой части «Обломова» станет и сюжетной развязкой истории его заглавного героя. Здесь вновь звучит заданный началом произведения мотив человеческого назначения — как отвечающего и «строгим требованиям долга», так и в его итоговом понимании Ильей Ильичом (с. 368). А Обломов, которого воспоминания о «светлом <…> идеале жизни», свойственном его юности, «с летами» посещали все реже, решил, «что жизнь его не только сложилась, но и создана, даже предназначена была так просто, немудрено, чтоб выразить возможность идеально покойной стороны человеческого бытия» (с. 368). Перестав мечтать даже «об устройстве имения и о поездке туда всем домом» и отклонив предложение Штольца и Ольги поселиться вблизи их, он, говорит романист, «тихо и постепенно укладывался в простой и широкий гроб остального своего существования, сделанный собственными руками, как старцы пустынные, которые, отворотясь от жизни, копают себе могилу» (с. 374, 368). Последовал давно назревавший «апоплексический удар», спустя год — второй, и в итоге — неотвратимая, к счастью для героя «Обломова» немучительная, кончина во сне. Впрочем, о ней, как и о дальнейших днях вдовствующей Агафьи Матвеевны, их общего с Ильей Ильичем сына Андрея, а также «братца» Пшеницыной и, наконец, Захара читатель узнает уже из эпилога произведения — его заключительных десятой и одиннадцатой глав.
В сюжетном развитии «Обломова» особое место занимает тот его отрезок, который сам Гончаров назвал «поэмой изящной любви» (8, с. 243). Как уже говорилось, это вторая и третья части произведения, посвященные завязке, перипетиям и развязке «романа» Ильи Ильича и Ольги Ильинской. Квалифицируя их как «поэму любви» (8, с. 238), писатель подчеркивал этим не бытовой, а глубоко психологический и поэтический характер отношений главных героев, с необыкновенной обстоятельностью и художественным мастерством здесь изображенных. «Она, — писал об Ольге Ильинской критик Н. Д. Ахшарумов, — проходит с ним (Ильей Ильичом. — В.Н.) целую школу любви, по всем правилам и законам, со всеми малейшими фазами этого чувства: тревогами, недоумениями, признаниями, сомнениями, объяснениями, письмами, ссорами, примирениями, поцелуями и т. д. Давно никто не писал у нас об этом предмете так отчетливо и подробно…»[19]. Отметив выше невозможность исчерпать в настоящем путеводителе все моменты и нюансы любовной «поэмы» «Обломова», мы указали и те «нити Ариадны», которые романист вручает читателю, входящему в ее лабиринт. Таковы — символика сиреневой ветки и ария Casta diva. Обратимся к ним.
Вот Илья Ильич и Ольга впервые после нечаянного признания героя в чувстве к девушке «сошлись лицом к лицу» в весенней парковой аллее (с. 162). Илья Ильич, считая, что тогда он «испугал, оскорбил» Ольгу, хочет покаяться («Мне отчего-то неловко, жжет меня, — прошептал Обломов, не глядя на нее»), «Она молча сорвала ветку сирени и нюхала ее, закрыв лицо и нос. — Понюхайте, как хорошо пахнет! — сказала она и закрыла нос и ему» (с. 163). Так сирень передала герою как бы воздушный поцелуй девушки, в глубине души вовсе не обиженной на Обломова. Тот, однако, не внял этому знаку и все винится за свое признание, неловко называя его даже «неправдой». И раздосадованная героиня «сильно рванула ветку с дерева, оторвала губами один листок и потом тотчас же бросила ветку и листок на дорожку» (с. 164). В горле Ольги «стояли слезы», отхлынувшие от ее груди только после повторного невольного объяснения Ильи Ильича в любви к ней: «вдруг лицо ее озарилось лучом улыбки», и «она, не оборачиваясь, протянула ему назад руку; он схватил ее, поцеловал в ладонь; она тихо сжала его губы и мгновенно порхнула в стеклянную дверь, а он остался как вкопанный» (с. 166). А затем, пойдя «по той же аллее» и набредя на «ветку сирени, которую она сорвала и с досадой бросила», Обломов задумался «Отчего это она?», стал «соображать, припоминать» и, наконец, обозвав себя «дураком», понял причину Ольгиной досады т. е. что и он любим.
«Но… она, — вскоре тем не менее пугается робкий, не смеющий поверить своему счастью Илья Ильич, — однако ж не сказала, что любит!..» (с. 171). И тут снова и уже окончательно героев выручает ветка сирени, которую на очередной встрече с девушкой Обломов с умыслом держит в руке:
«— Что это у вас? — спросила она.
— Ветка.
— Какая ветка?
— Вы видите: сиреневая.
— Где вы ее взяли? Тут нет сирени. Где вы шли?
— Это вы давеча сорвали и бросили.
— Зачем же вы подняли?
— Так, мне нравится, что вы… с досадой бросили ее.
— Нравится досада — это новость! Отчего?
— Не скажу».
Но слов и не понадобилось. Чуткая Ольга поняла, что не только по-прежнему любима Ильей Ильичем, но и он отныне знает, что она отвечает ему тем же чувством: «Потом лицо ее наполнилось постепенно сознанием; в каждую черту пробрался луч мысли <…>, все лицо озарилось догадкою… <…> Она уже знала мысль Обломова» (с. 172).
Полюбив и объяснившись с любимым, героиня «Обломова», на которую «эти два часа и следующие три-четыре дня <…> сделали <…> глубокое действие, двинули ее далеко вперед» в «развитии всех сторон души» (с. 177), как бы перешагнула, согласно романисту, психологический рубеж, отделяющий женщину от девушки, что и отразилось в более ответственном и вместе с тем спокойном и ровном, чем прежде, отношении к Илье Ильичу. И вновь герой, не поняв этой перемены, сомневается в Ольгином чувстве к нему и несколько дней избегает встреч с любимой.
Но вот, придя по ее зову в парк, он находит ее на скамье «недалеко от того места, где она сорвала и бросила ветку». По словам Ольги, она «нарочно села здесь, в той аллее», полагая, что Обломов «непременно пройдет по ней» (с. 181). Примечателен и узор, который она вышивает: это ветка сирени. Кажется, уже этих знаков довольно, чтобы сомнения Ильи Ильича рассеялись. Однако этого не происходит, и герой даже заявляет об отсутствии у него жизненной цели:
«Для чего, для кого я буду жить? — говорил он, идучи за ней. — Чего искать, на что направить мысль, намерение? Цвет жизни опал, остались только шипы.
Они шли тихо; она слушала рассеянно, мимоходом сорвала ветку сирени и, не глядя на него, подала ему.
— Что это? — спросил он, оторопев.
— Вы видите — ветка.
— Какая ветка? — говорил он, глядя на нее во все глаза.
— Сиреневая.
— Знаю… но что она значит?
— Цвет жизни и…
Он остановился, она тоже.
— И?.. — повторил он вопросительно.
— Мою досаду, — сказала она, глядя на него <…> сосредоточенным взглядом, и улыбка говорила, что она знает, что делает. <…>
— Стало быть, я могу надеяться… — вдруг, радостно вспыхнув, сказал он.
— Всего! <…>
— Он вдруг воскрес. И она в свою очередь не узнала Обломова: туманное, сонное лицо мгновенно преобразилось, глаза открылись; заиграли краски на щеках; задвигались мысли; в глазах сверкнули желание и воля. Она тоже ясно прочла в этой немой игре лица, что у Обломова мгновенно явилась цель жизни» (с. 184).
19
Роман И. А. Гончарова «Обломов» в русской критике. С. 163.