Страница 13 из 62
Образцовый для читателя характер любовных и семейных взаимоотношений Ольги и Штольца подтверждается их местоположением в романе — во-первых, в заключительной четвертой части, а во-вторых, в ее четверичных же главах: четвертой (любовь) и восьмой (супружество). Ведь, согласно уже цитированному Словарю символов, число четыре издавна связывается с завершенностью и «воплощением идеи», что и объясняет его присутствие в фигуре четырехликого индуистского божества Брахмы, в четырех знаках Зодиака, четырех природных стихиях (воздух, огонь, вода, земля), четырех сторонах квадрата, четырех концах креста, четырех человеческих темпераментах и т. д.[29] Рассказывая о любви и семейном укладе Штольца и Ольги Ильинской в четверичных структурных компонентах «Обломова», Гончаров тем самым превращает последние в другую композиционно-содержательную вершину произведения — и параллельную любовной «поэме» Обломова и позитивно ее печальному итогу противостоящую. Так уже общее построение романа отражает и выявляет для читателя его авторскую позицию.
Объединение частей и глав «Обломова» посредством параллелизма и антитезы, внешнего подобия и внутреннего контраста дополняется в нем повторами или вариациями ряда опорных ситуаций и сцен. Яркий пример варьирования целой сцены — дублирование знаменитого обломовского монолога о «других» в том разъяснении «неудобств женитьбы» («Слушай, я тебе объясню, что это такое»), которым Обломов отвечает Захару на его «равнодушное» замечание, свадьба, мол, — «дело обыкновенное»: «Не вы одни, все женятся» (с. 252). При сущностном отличии между ними ситуативным повтором связаны описания весенне-летних прогулок Обломова на даче («Он с Ольгой с утра до вечера; он читает с ней, посылает цветы, гуляет по озеру, по горам…») и — после перенесенного «удара» — в огороде дома Агафьи Матвеевны: «Дорожка сада продолжена была в огород, и Илья Ильич совершал утром и вечером по ней двухчасовое хождение. С ним ходила она, а нельзя ей, так Маша, или Ваня, или старый знакомый, безответный <…> и на все согласный Алексеев» (с. 152, 369). Несколько разные, но одинаково неадекватные реакции Обломова начальной части романа на «неприятные» письма его деревенского старосты («по первому <…>, полученному несколько лет назад», он «уже стал создавать в уме план разных перемен <…> в порядке управления своим имением»; второе лишь породило в нем «не то страх, не то тоску и досаду») повторяются у героя в части третьей (гл. V) с получением двух писем от Ольги Ильинской — сначала с приглашением встретиться в Летнем саду, а затем с вопросом, почему Илья Ильич не приехал на условленное свидание в доме девушки (с. 10, 256, 264). Если в ответ на первое обеспокоенный Обломов все же преодолел свою инертность и встретился с героиней, то следующее побудило его, как мы помним, только к сетованиям на постоянные «волнения да тревоги» и малодушному обману (с. 264). Неизбежный при его неподвижно-сонном образе жизни «паралич» Илье Ильичу был предсказан еще в заключительной главе первой части, где спящий в пятом часу вечера герой на попытки Захара разбудить его всего лишь «повернул немного голову и с трудом открыл <…> один глаз…». «Однажды, — читаем в части четвертой (гл. IX), — после дневного отдыха и дремоты, он (Обломов. — В.Н.) хотел встать с дивана и не мог, хотел выговорить слово — и язык не повиновался ему» (с. 118, 369). Как эхо первого упоминания о солнечном закате «за четырехэтажный дом», ежедневно печально-задумчиво провожаемом Ильей Ильичом в его квартире на Гороховой улице, отзовется следующее финальное сообщение романа, где его заглавного героя уже три года нет в живых: «Прошло пять лет. Многое переменилось и на Выборгской стороне: пустая улица, ведущая к дому Пшеницыной, обстроилась дачами, между которыми возвышалось длинное, каменное, казенное здание, мешавшее солнечным лучам весело бить в стекла мирного приюта лени и спокойствия» (с. 56, 376). И еще одна перекличка связывает воедино «пролог» (7, с. 407) и эпилог «Обломова». Уже при первом своем появлении в нем Захар призывает свою смерть («Ах ты, господи! — ворчал Захар… Что это за мученье? Хоть бы смерть скорее пришла!») — здесь из лености лишний раз подняться с лежанки, т. е. комически (с. 12). В заключительной сцене произведения Захар, выжитый «братцем барыни» из дома Пшеницыной, нищенствует и как спившийся человек, действительно, обречен скорой смерти. В чем, несмотря на неравенство своего общественного положения социальному статусу Обломова, повторяет его судьбу.
Композиционному единству «Обломова», наконец, активно служат и его лейтмотивы. Многие из них прямо или намеком обозначены уже в начальной части произведения. Это не только помянутые выше конфликто- и сюжетообразующие мотивы «внутренней борьбы» (с. 10) между сознанием Ильей Ильичом своего человеческого «назначения» и его сонно-неподвижным «образом жизни», а также — халата (дивана) и арии Casta diva, предсказанной (пусть в несколько пародийном варианте) двустишием модного романса «Напрасно я забыть ее стараюсь / И страсть хочу рассудком победить…», — напетого суетным светским франтом Волковым (с. 10, 18).
Реплика Обломова «Ведь есть же этакие ослы, что женятся!», — вынужденного съезжать с квартиры в связи «со свадьбой хозяйского сына» (с. 16), не без юмора вводит в произведение непростую для героя тему супружества, а многократное упоминание Екатерингофа (в переводе с немецкого — Екатерининский дворец) и слова Тарантьева о Выборгской стороне «Там Безбородкин сад <…>, Нева в двух шагах» (с. 17, 40) задают лейтмотивы парка / сада и реки / озера. В набросанной тем же Волковым «превеселой» картине «Начинается лето; Мише дают отпуск, поедем к ним, в деревню, на месяц…<…> У них отличные соседи, дают bals champêtres (сельские балы. — В.Н). С Лидией будем в роще гулять, кататься в лодке, рвать цветы…» (с. 19) узнается та «мечта» самого Ильи Ильича о жизни в сельском имении с «царицей всего окружающего, его божеством… женщиной! женой!» и «маленькой колонией друзей» поблизости (с. 62), которую Обломов эстетически обогатит во второй части романа и назовет своим «поэтическим идеалом» бытия. Восклицание «И это жизнь!<…> Где же тут человек? На что он раздробляется и рассыпается?» (с. 20), навеянное Илье Ильичу светской, чиновничьей или литературной «деятельностью» его визитеров, закладывает в романе мотив существования, узко специализирующего или нивелирующего человеческую личность. «Как колесо, как машина», пишет свои статейки «о торговле, об эмансипации женщин, о прекрасных апрельских днях <…> и о вновь изобретенном составе против пожаров» (с. 26, 24) журналист с говорящей фамилией Пенкин. Но отсутствие самобытных внутренних интересов и механистичность поведения будет отличать в последующих частях «Обломова» и гостей «золотопромышленника», к которому привезет Илью Ильича Штольц, и тетку Ольги Ильинской Марию Михайловну с бароном фон Лангвагеном, которые любили «быть вместе», но между которыми «не проглядывало ни тени какой-нибудь <…> особенной симпатии», и банальных взяточников Тарантьева и Мухоярова, и даже Агафью Пшеницыну с ее «постояльцем»: первую до пробуждения ее любви к Илье Ильичу, а последнего — с окончательным погружением на Выборгской стороне в «вечный покой, вечную тишину и ленивое переползание изо дня в день…» (с. 173, 377).
Зачин девятой главы «Где мы? В какой благословенный уголок земли перенес нас сон Обломова? Что за чудный край!» (с. 79) открывает фундаментальный для произведения образ Обломовки как одного из «коренных» укладов и способов человеческого бытия, а вместе и «образа жизни», в детстве и отрочестве Ильи Ильича укрепившего свойственную его натуре «обломовщину». С основным в ней мотивом сна, который из бесконечного лежания героя вскоре обретает в романе многозначный смысл «и сна-грезы, сна-мечты, сна-утопии»[30], но в последнем счете — ничем не возмутимого жизненного покоя. В свою очередь комическим заявлением Захара «А где немцы сору возьмут!.. Вы поглядите-ко, как они живут!» и врачебным предписанием Обломову во избежание «удара» пожить «в Швейцарии или Тироле» (с. 14, 68) читателю предсказывается тема жизни, альтернативной «обломовщине» и олицетворяемой, как покажет развитие произведения, русским немцем Андреем Штольцем. Присутствует в начале «Обломова» и сквозная в нем идея человеческого противостояния, подчинения судьбе (с. 78), а также общий в русской литературе середины XIX века вопрос «что делать?» (с. 38), с которым Илья Ильич обращается к Захару, Тарантьеву, доктору, а затем и Ольге, Штольцу, даже Мухоярову.
29
Там же. С. 571–573.
30
Мельник В. И. «Обломов» как православный роман // И. А. Гончаров. Материалы международной конференции, посвященной 185-летию со дня рождения И. А. Гончарова. Ульяновск, 1998. С. 144.