Страница 24 из 44
Анализируя содержание повести на фоне общественно-политической жизни страны рубежа 1920–1930-х годов, мы обратили внимание, во-первых, на реалистичность сюжета, образов и необычных действий героев «Котлована», а во-вторых, на иносказательность практически всех этих структурных элементов произведения (назвать ее аллегоричностью или символизмом — в данном случае все равно, потому что у Платонова оба вида иносказательности совмещаются). В первой главе было показано, какой «переносный» смысл с точки зрения повседневности конца 1920-х годов имеет «другой город» и строящийся в нем «общепролетарский дом»: это страна, строящая социализм, и сам строящийся социализм — со всеми их проблемами и особенностями. Дополнительный смысл в сюжет и центральный образ повести вносит литературно-философский контекст. Ситуация путешествия героя из одного города в другой и его там пребывание в ретроспективе культуры могут быть рассмотрены как минимум в двух ключах. Одну из ориентаций этого сюжета на культурный контекст, как мы только что показали, увидел А. Харитонов. Он отметил, что Вощев, достигший того же возраста духовной зрелости и подведения жизненных итогов, что и лирический герой Данте («земную жизнь пройдя до половины»), и также «утратив правый путь во тьме долины», в поисках новых жизненных ориентиров отправляется в «иной» мир. Главное, что объединяет «Котлован» с поэмой Данте, — это изображение человеческих страданий и мук, на которые люди обречены: у Данте — грехом, у Платонова — классовой принадлежностью. Поэтому реминисцентные отсылки к «Божественной комедии», как считает Харитонов, являются в «Котловане» одним из средств выражения авторской позиции и оценки действительности. Но любой платоновский текст, а «Котлован» в особенности, многомерен. И проекция на «Божественную комедию» относится лишь к одному из его дополнительных измерений. За пределами дантовских реминисценций в «Котловане» остается много загадочных образов и тем, имеющих, по всей видимости, книжные источники. К таковым относится содержание искомой героем истины, необычное изображение строящегося социализма (представленного двумя образами: обшепролетарского дома и Насти) и «видение Прушевского». Эти проблемы идейной и образной системы «Котлована» и весь его сюжет получают своеобразное объяснение в свете раннего творчества Платонова, а также тех произведений, которые за ним предположительно стояли.
И. Долгов тоже обратил внимание на особый статус «другого города», в который направляется Вощев. С точки зрения исследователя, этот город лежит не в пространственной, а во временной плоскости — за истиной герой идет «в будущее время»: «Истина понимается <…> как нечто, лежащее за пределами того мира, в котором Вощев себя вдруг обнаружил <…>. Она целиком полагается в план „будущего лучшего времени“, и томимый своей тоской, Вощев направляется в некий „другой“ город <…>. Таким образом, путь Вощева из одного города в другой трактуется здесь как перемещение по временной оси, соединяющей <…> настоящее и будущее»[140]. Мы бы внесли в эту точку зрения некоторые коррективы. Обратим внимание на то, что в начале повести Вощев оказался безработным — знакомое Андрею Платонову состояние; при этом герою столько же лет, сколько в это время и автору: тридцатилетие личной жизни — деталь автобиографическая. И направляется он не куда-нибудь, а в страну юношеской мечты самого писателя — из прошлого в настоящее, которое когда-то было будущим. Из того прошлого, когда Платонов мечтал построить на земле «единый храм общечеловеческого творчества, единое жилище духа человеческого»[141] и «найти истину»[142], писал о близком «осуществлении правды и справедливости на земле»[143] и конце природы, истории и прогресса. Из того прошлого, когда А. К. Воронский провозглашал новый тип современного человека — воина, солдата эпохи, воюющего за светлое будущее и в это будущее устремленного: «Он должен уметь ненавидеть старый мир как своего личного врага <…> Он не имеет „дома“: „не имамы зде пребывающего града, но грядущего взыскуем“»[144]. Поэтому, чтобы понять, в какой город и почему идет Вощев, нужно обратиться к раннему творчеству Платонова — его публицистике и сборнику стихов «Голубая глубина» (1922).
Картина послереволюционного мира, которую изображает здесь Платонов, поражает как своей христианской фразеологией, так и переосмыслением всех основных идей и положений христианства. Настоящее и будущее описано Платоновым в понятиях «отец», «сын», «дух», «жертва», «покаяние», «искупление», «кровавый крест», «спасение», «бессмертие», «Невеста», «храм жизни», «Новый Город», «царство Божие», «спасение», «Страшный суд», «конец истории», «вечное воскресение», «ветхий человек» и «воскресший человек» и т. д. Но каждое из этих основополагающих понятий христианства Платонов перетолковывает. «Отцом жизни, единственной дорогой, ведущей человека на небо», он называет труд[145], и даже прославляет его словами Господней молитвы: «Да святится имя твое»[146]; «Сыном» — пролетариат, будущее человечество[147] и человека-сына земли[148]; «духом» — сознание пролетариата[149]. Платонов много говорит о спасении (спасение — центральное понятие христианства), источник которого он в полемике с евангельским учением видит «не внутри нас, а вне нас»[150]. «Новым евангелием» писатель называет весть о грядущей победе над стихиями, а «страшным судом» — то, что человек устроит над вселенной[151] и т. д. Платонов обращается и к употребительным в богословской литературе метафорам «Жених» и «Невеста»: «Женихом» называют Спасителя, Иисуса Христа; а «Невестой» — Церковь, или Небесный Иерусалим, который, согласно Апокалипсису, есть «Невеста Агнца». В этих же образах трактуют и ветхозаветную «Песнь Песней». Только Платонов полемически переосмысляет эти метафоры — «невестой» он именует вселенную, а «женихом» — пролетария, «сына земли»:
(«Вселенной»)
(«Май»)
(«Дети»)
Полемическая ориентация Платонова на библейскую метафорику особенно видна в «Рассказе о многих интересных вещах», где большевики строят ветрогон и один дом-сад на всех людей, который называют «Невестой» (учитывая любовь Платонова к словесной игре, образ дома-сада с ветрогоном можно рассматривать как альтернативу вертограда, т. е. райского сада). Но самое главное, что то гармонически устроенное общество, которое, как думает Платонов, наступит на земле усилиями «сына»-пролетариата, молодой писатель описывает в терминах будущего «царства». Он называет его «царством сына», «царством сознания» и даже «царством Божиим», «царством Христовым», но имеет в виду, конечно, «царство земное», которое есть альтернатива «Царству Небесному». Новому Иерусалиму, грядущему Граду, который в конце времен спускается с небес, «приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего», Платонов противопоставляет некий Город, который пролетариат строит своими руками: «По земным пустыням строим Новый Город» («Май»); «В душе моей движутся толпы <…> Строят неведомый город» («Топот»), Вот в этот город, когда-то бывший неведомым и грядущим в двух смыслах — как реальное будущее и как альтернатива грядущего Града, Небесного Иерусалима, — и направляется Вощев теперь, когда в постройке ранее неведомого Города «что-то уже прибыло для ее завершения» (26). Этим и объясняется особый статус «другого города», который по-прежнему сохраняет ориентацию на грядущий Град — Небесный Иерусалим.
140
Долгов И. Хронотоп «Котлована». Вопросы истории текста // «Страна философов» Андрея Платонова: Проблемы творчества. Вып. 4. С. 770.
141
«К начинающим пролетарским поэтам и писателям» (1919).
142
«Культура пролетариата» (1920).
143
«Живая ехидна» (1920).
144
Воронский А. Демьян Бедный // Литературные портреты: В 2 т. М., 1929. Т. 2. С. 51.
145
«Луначарский» (1920).
146
«Да святится имя твое» (1920).
147
«Да приблизится царство сына (будущего человечества)»: «Два мира» (1920).
148
«До конца будет Сын с смертью, с тайнами биться»: «Сын земли» (1920).
149
«Новый хозяин земли — пролетариат — еще не выровнял их сознание, не дал им своего духа»: «Воспитание коммунистов» (1920);
«обрести силу сознания, умственную одаренность, т. е. приобрести „дух“ <…> „Дух“ есть наиболее экономное проявление все той же материи <…> Мы <…> завоевали эту материю <…> и обеспечили себе возможность <…> вырастить мощный интеллект — сознание»: «Революция „духа“» (1921).
150
«Пролетарская поэзия» (1922).
151
«Новое евангелие» (1921).