Страница 54 из 58
Б
Мы движемся к катастрофе, ведомые искаженным образом нашего мира, и никто не знает об этом. <…> Рано или поздно они доберутся до молекулярных основ сознания, и тут они в лоб в лоб столкнутся с новым мышлением, порожденным квантовой физикой. Нам неизбежно придется пересмотреть постулаты сознания, да и само понятие реальности, и следовало бы уже сейчас подготовиться к этому в эмоциональном плане.
Объективное, линейное, непрерывное и необратимое время прогресса лежало в основе видения общества и истории, которое в культуре Нового времени было неразрывно связано с социальными науками. Плавное однонаправленное перетекание прошлого в настоящее и в будущее обеспечивало единство всемирного исторического процесса. Время прогресса скрепляло ход общественного развития жесткими причинно-следственными связями, позволявшими социальным наукам объяснять прошлое и предсказывать будущее. Объективность времени служила гарантом объективности познания. Не менее важно, что представление об «объективном времени» выступало отличительным признаком «цивилизованности», рассматривалось в качестве важного атрибута европейской культуры.
«Но мы знаем, что их представления (примитивных народов. — Д.Х.) о времени отличаются от нашего. Они не могут представить себе этой прямой линии, простирающейся бесконечно в воображении, всегда равной самой себе, на которой располагаются события, могущие быть представленными в виде единообразной и необратимой серии, линии, на которой события с необходимостью выстраиваются друг за другом. Время не является для дикарей, в отличие от нас, особой интеллектуальной интуицией порядка последовательности. Еще в меньшей степени оно представляется им гомогенной субстанцией. Оно скорее ощущается качественно, чем репрезентируется (рационально. — Д.Х.)»,
— писал Люсьен Леви-Брюль, отсылая к не подлежащим сомнению представлениям своей эпохи[288].
Сегодня очевидно, что с этим образом времени что-то случилось. Симптомы неполадок с восприятием времени заявляют о себе не только работами историков и социологов с такими говорящими названиями, как, например, «Неполадки с темпоральностью»[289]. И не только прочтение Пруста сквозь призму Хайдеггера Юлией Кристевой[290], прочтение «Пиковой дамы» сквозь призму «Игрока» Достоевского Александром Эткиндом[291], чтение из современности, к которому призывал экспериментатор Борхес, свидетельствуют о «неполадках с темпоральностью». Успех концепции презентизма[292], которая обобщила сомнения и гипотезы, многократно высказывавшиеся историками, социологами, антропологами, но никогда не становившиеся предметом самостоятельного исследования, позволяет судить о масштабе «неполадок», об их размахе и их значении.
По мнению создателя этой концепции Франсуа Артога, в восприятии времени наступил резкий перелом. Особенностью нового восприятия времени, характерного для наших дней, является подавление настоящим двух других членов временной триады. Поглощение настоящим прошлого и будущего превращает настоящее в собственный самодостаточный горизонт и делает невозможным выход за его пределы «в другое время»[293]:
«Отсюда, возможно, и происходит этот современный опыт вечного, неуловимого и квазинеподвижного настоящего, стремящегося во что бы то ни стало создать изнутри самого себя свое собственное историческое время. Все идет так, как если бы не существовало ничего, кроме настоящего. <…> Таковы главные черты этого многоликого и многоголосного настоящего: это настоящее-монстр. Оно является одновременно всем (нет ничего, кроме настоящего) и практически ничем (тирания происходящего непосредственно сейчас (de l′immédiate)…). Мы не перестаем вглядываться назад и вперед, но не находим выхода из настоящего, которое мы превратили в наш единственный горизонт»[294].
Другая особенность нового восприятия времени, которую подчеркивает концепция презентизма, — это распад связи времен, разрыв непосредственной преемственности между прошлым, настоящим и будущим[295]. Концепция презентизма точно диагностирует переживаемый нашей эпохой кризис восприятия времени, заостряя внимание на переходе от одного способа восприятия времени к другому[296]. Но она оставляет открытым вопрос о том, какие перемены с неизбежностью влечет за собой новое представление о времени. Механическое усечение временной триады, предполагаемое концепцией презентизма, заставляет задуматься о том, не скрывается ли за попыткой оставить неизменным настоящее — пожертвовав прошлым и будущим — стремление сохранить, пусть в сильно измененном виде, привычную модель темпоральности?
Конечно, спокойнее всего было бы предположить, что такое видение времени вызывает проблемы только у озабоченных методологической рефлексией парижских интеллектуалов или физиков-теоретиков. Однако привычка рассуждать о разрыве между прошлым, настоящим и будущим, о прекращении плавного течения необратимого времени, давно превратилась в достояние массовых представлений[297]. Утрату терминами «прошлое», «настоящее» и «будущее» всякого «объективного, физического» смысла ученые растолковывают читателям в словарных статьях энциклопедий, с удовольствием цитируя знаменитое место из письма Эйнштейна:
«Для нас, убежденных физиков, разница между прошлым, настоящим и будущим является иллюзией, хотя бы и весьма навязчивой»[298].
Идея прерывности времени, которая никогда раньше не воспринималась социальными науками всерьез, теперь не только сделалась фигурой мысли, освоенной историками, социологами или антропологами. Она широко распространилась в элементарной справочной литературе, школьных учебниках и газетах, став неотъемлемой частью современного дискурса о времени. В результате отказ от представления об объективном характере времени превратился в банальность[299], а мысль о существовании такой физической величины, как «психологическое время каждого наблюдателя», приобрела в массовом сознании статус очевидной истины[300].
Важно подчеркнуть, что новый способ восприятия времени рождается не в последнее десятилетие. Его «предвестники» появляются в разнородных и не соотносимых между собой направлениях мысли конца XIX — начала XX в. Символические разрывы в традиционном образе времени обнаруживаются в столь далеких друг от друга областях, как физика и литература. Поэтому попытка построить их общую интеллектуальную генеалогию, найти между ними «идейную преемственность» кажется обреченной на провал. Конечно, Пруст знал о теории относительности Эйнштейна и читал Бергсона, но было бы преувеличением сказать, что они определили направление его «Поисков»[301].
Были ли эти идеи предсказаниями, четко уловившими «дух времени», или первыми опытами деконструкции, провокациями, подтолкнувшими распад объективного времени науки? Ответ на этот вопрос гораздо менее значим, чем факт появления первых трещин в привычном для «модерности» представлении о времени. Характерно, что в концепциях большинства мыслителей, о которых будет идти речь, время играло сугубо подчиненную, инструментальную роль: оно еще не представляло собой столь болезненную проблему, как в наши дни, а следовательно, привлекало внимание в основном не само по себе, а в связи с решением других задач, казавшихся гораздо более важными.
287
Уэльбек М. Мир как супермаркет…, с. 47.
288
Lévy-Bruhl L. La mentalité primitive. Paris, 1976. P. 29.
289
Malaise dans la temporalité…
290
Например: «Читатель, который захочет постичь Пруста в свете Хайдеггера, обнаружит…» (Kristeva J. Le temps sensible. Proust et l’expérience littéraire. Paris, 1994. P. 529).
291
Эткинд А. Новый историзм, русская версия…, с. 20.
292
Франсуа Артог рассматривает презентизм как диагноз современного кризиса восприятия времени, улавливать, описывать и объяснять который становится важнейшей задачей историка (Hartog F. Régimes d’historicité. Présentisme et expériences du temps. Paris, 2003. P. 27).
293
Hartog F. Régimes d’historicité…, p. 27.
294
Ibid., p. 28, 217.
295
Ibid., p. 13.
296
«Современный опыт вечного настоящего, обремененного долгом как по отношению к прошлому, так и будущему, означает, вероятно, переход от одного режима историчности к другому»: Ibid., р. 218.
297
Вспомним для примера хотя бы идею «распада связи времен», крайне популярную риторическую фигуру в дискурсе российских средств массовой информации, которая позволяла осмыслять происходящее в начале 1990-х гг., а именно сравнивать российскую современность и Запад, с одной стороны, и советское и дореволюционное прошлое с другой: Хапаева Д. Время космополитизма…, Гл. «Запад настанет завтра».
298
Письмо Эйнштейна, адресованное после смерти М. Бессо к семье покойного (21.03.1955) (Е. Klein. «Temps»: Dictio
299
Например: «Одно из следствий теории относительности Эйнштейна состоит в том, что не существует абсолютного времени, равного для всех наблюдателей вне зависимости от их положения в пространстве и их движения», — писала газета «Ле Монд» (Le Monde. 1977. 23 novembre).
300
Например: «Из теории Эверетта следует масса ошеломляющих следствий. <…> Она объясняет многие странные явления — от НЛО, призраков до всяческих полтергейстов. И самое загадочное, здесь надо сосредоточиться: не только Будущее обладает вероятностью, но даже Прошлое! Для этого надо ввести понятие „психологическое время“ для каждого наблюдателя. Не исключено, что теория Эверетта сможет объяснить некоторые болезни как, например, синдром Вернера, когда человек катастрофически быстро стареет из-за редкого генетического сбоя. И еще следствие: квантовая механика объясняет, почему история так запутана и неоднозначна», — писала газета «Известия» (Лесков С. Призраки из двойной Вселенной // Известия. 2002. 20 декабря. С. 2).
301
Как известно, Ницше был внимательным читателем трудов Больцмана, Леви-Стросс — Эйнштейна, Бергсон пытался полемизировать с теорией относительности Эйнштейна, и т. д. Не случайно в заключении к «Эссе о непосредственных данных сознания» Бергсон прямо ссылается на разрушение традиционного представления о реальности современными ему достижениями физики: См.: Bergson Н. Essai sur les do