Страница 18 из 58
С точки зрения Лорана Тевено, современные социальные науки не могут дать ответ на вопрос о том, как люди связаны с предметами и какие формы реализма описывают эти связи[103]. Поэтому требуется начать исследование форм реализма:
«Давайте с этой целью продолжим то намеченное выше смещение, которое начинается с рамок исследовательского понимания и идет вплоть до рамок понимания самого актора, поскольку те действия, которые являются предметом наук об обществе, основываются на отношениях актора с миром и на тех различных форматах благ и реальности, на которых фокусируются эти действия»[104].
Вопрос о том, как создается доступ к «различным реальностям» или к множественным реальностям, о плюрализме реализмов представляется новаторам особенно важным.
«Нужна концепция реализма, совместимая с реализмом естественных наук, который включал бы не только социолога и социальных актеров, но и предмет, по поводу которого возникает конфликт. Вместо единого плана реальности, который провозглашают Делез, а за ним и Латур, который первым из социологов увидел и человека, и предмет в процессе социального действия, нужно задуматься об исследовании разных форм реализма и разных способов доступа к реальности. Главный для меня вопрос — это вопрос о том, как осуществляется доступ к множественным реальностям»,
— говорит Лоран Тевено.
Вместо того чтобы снять болезненные вопросы, поставленные перед социальными науками кризисом последних десятилетий, проект возрождения реальности лишь обнажает те глобальные проблемы, которые не в силах преодолеть современные социальные науки в своих попытках вернуть свой докризисный образ. Парадоксальность демарша новаторов заключается в стремлении возродить реализм, не отказываясь от конструктивизма, в котором они нуждаются ничуть не меньше, чем структуралисты. Неудивительно, что новаторство было прочтено многими как новая форма социального конструктивизма, правда, более наполненная реальностью, но остающаяся в рамках все той же эпистемологической модели. Конечно, такая интерпретация очень обижает новаторов.
«Они очень часто принимают нас за старых левых. Я могу показать статьи в „Le Débat“, где нас смешивают с Бурдье и с социальным конструктивизмом, что есть самая чудовищная несправедливость…»
— жалуется один из новаторов.
Плюрализм реализмов — или даже, в более мягкой формулировке, плюрализм режимов реализма — влечет за собой вопрос о плюрализме «режимов объективностей» и истин. Следовательно, он подрывает традиционную идею объективности — при том, что вера в объективность науки и в способность научного сознания объективно изучать «объективную реальность», является необходимой предпосылкой размышлений новаторов. Объективизм в разных формах — часто весьма непоследовательных и компромиссных — остается неизбежным спутником их «жажды реальности».
3. Рецидив хронического позитивизма
За оригинальными идеями, которыми так богаты работы новаторов, прослеживается вполне определенный выбор направления теоретических размышлений, указывающий на важную особенность их проекта возрождения социальных наук: в нем трудно не уловить позитивистские мотивы. «Позитивистский пафос» всегда подспудно присутствовал в практиках даже тех направлений социальных наук, которые, как, например, в свое время школа «Анналов», превратили позитивизм в главную мишень для своих атак. Конечно, было бы нелепо пытаться обнаружить влияние философии Огюста Конта на исследовательскую программу новаторов[105]. Речь идет о позитивизме в том расширительном и метафорическом смысле, в котором это слово часто фигурирует в повседневной речи в академической среде, а именно о смеси объективизма, сциентизма, реализма. Его иногда называют «тривиальным»[106] или «имплицитным позитивизмом», справедливо подразумевая, что осознанный или эксплицитный позитивизм гораздо реже встречается в наши дни. Эти настроения, среди которых стремление сблизить методы гуманитарного и естественно-научного знания и попытка вывести объективность познания гуманитарных наук из материальной реальности изучаемых ими объектов играют особую роль, легко соединимы с другими, зачастую противоречащими им идеями.
Чтобы показать, что сегодня для многих выглядит привлекательным в стремительно распространяющемся позитивистском пафосе, процитируем часто воспроизводимый пассаж одного из отцов-основателей французской историографии Габриэля Моно. В 1876 г., формулируя требования к статьям в новом журнале «Ревю историк», он характеризовал как новый режим научности, так и предшествующий период в терминах, крайне сходных с теми, которые можно встретить у сегодняшних новаторов:
«<Исторические работы> должны быть строго научными. Каждое утверждение должно сопровождаться доказательствами, ссылками на источники и цитаты, категорически исключая глобальные обобщения… Мы осознали всю опасность преждевременных обобщений, глобальных систем, созданных априори, которые претендуют на то, чтобы все объяснить и все охватить… Мы ощутили, что история должна быть предметом медленного и методического исследования, где происходит постепенное движение от частного к общему, от детали к целому… Только благодаря таким исследованиям можно выводить, исходя из серии точно установленных фактов, более общие идеи, снабженные доказательствами и поддающиеся проверке»[107].
Конечно, любое из новаторских течений «прагматической парадигмы» будет избегать говорить о позитивизме применительно к себе, справедливо акцентируя оригинальность многих предлагаемых решений, что делает особенно странным рецидив этой хронической болезни социальных наук в творчестве новаторов. Критике позитивизма удалось закрепить за этим понятием оттенок архаизма, методологической наивности, так что требуется определенная смелость — или истинная преданность идее, — чтобы принять такое определение на свой счет. Некоторые защитники позитивистского пафоса в истории (например, Жерар Нуарьель) искренне считают, что философы специально изобрели термин «позитивизм», чтобы «издеваться» над историками[108]. Именно поэтому в 1990-е годы ту школу историографии, которую прежде было принято называть позитивистской, спешно переименовали в «методическую»[109]. В работах, посвященных этому сюжету, подчеркиваются различия между позитивизмом Огюста Конта и историческим подходом Габриэля Моно, Эрнеста Лависса и др.[110]
В условиях кризиса социальных наук, когда их роль в обществе, как и сама ценность научного познания, стала восприниматься крайне скептически, возврат к позитивизму, приобретающий в последнее время все больше сторонников[111], не может не заставить задуматься. Совсем недавно казалось, что позитивистский пафос глубоко дискредитирован, изгнан «с переднего края» гуманитарного знания (что не мешало сохраняться анклавам позитивизма в практике различных научных школ). Такого рода уверенность питалась не только беспощадной критикой, которой многократно подвергался позитивизм, и не только пониманием архаичности этого течения. Важные предпосылки позитивизма, и прежде всего эпистемологический, научный и социальный оптимизм, были перечеркнуты историей Европы XX в., погребены под обломками двух мировых войн и «концентрационной вселенной». Последний всплеск научного оптимизма, пришедшийся на 60-е годы, закончился разочарованием в возможностях науки предсказывать грядущее. Постмодернизм, прозвучавший как реакция на эти сциентистские иллюзии, спровоцировал общий кризис доверия к научному познанию.
103
Новый реализм, адекватный современному этапу развития социальных наук, по словам Лорана Тевено, должен быть отличен от «классического реализма, от позитивистского, натуралистического реализма и от реализма естественных наук». С его точки зрения следует предусмотреть режим реальности не только для человека и человеческих отношений, как это делали социальные науки в прошлом, до кризиса, но и режим реальности предмета. Должны быть найдены разные режимы реализма — для человека, для социальных отношений и для материального предмета, по поводу которого эти отношения возникают.
104
Тевено Л. Наука вместе жить в мире…, с. 11.
105
Было бы преувеличением также пытаться отыскать в этом пафосе безусловную веру в познаваемость мира и в общественный прогресс как главный двигатель истории и науки, которые находятся в сердце построений Огюста Конта и его последователей.
106
Oexle O. G. L’histoire en débat: de Nietzsche à Kantorovitch. Paris, 2001. P.28.
107
Noiriel. G. Sur la «crise…», p. 62.
108
Ibid., p. 113.
109
Delacroix Chr., Dosse F., Garcia P.. Les courants historiques en France. XIXе — XXе siècles. Paris, 1999. P. 249, 277, 273.
110
Noiriel G. Op.cit. P.55 ff., Dosse F. L’Histoire: Cursus. Paris. 2000. P. 24 ff. Чтобы защитить своих предшественников от упрека в позитивизме, они противопоставили влиянию позитивизма на французскую историографию конца XIX в. попытки «историков-методистов» подражать немецким истористам (прежде всего Леопольду фон Ранке).
111
Если в конце 1980-х гг. призывы вернуться к «образцам социального знания», к основам профессионального мастерства таким, какими они были во второй половине XIX в., раздававшиеся как в Европе, таки за океаном, еще носили случайный, разрозненный характер (см., например: Stanford М. An Introduction to the Philosophy of History. Oxford, 1988), то сегодня они находят все более массовый отклик в сердцах историков, социологов, антропологов.