Страница 14 из 58
Биоэтика оказывается другой сферой крайне острого общественного интереса, требующей от социальных наук, по выражению Жака Ревеля, «технической экспертизы». Разработка законодательства о клонировании в развитых европейских странах, в том числе во Франции, часто происходит с привлечением законодательными инстанциями для консультаций исследователей из разных сфер, например биологов или социологов. Право социальных наук на существование, поставленное под сомнение двадцатью годами их непрерывного кризиса, кажется восстановленным.
Итак, речь идет о технической экспертизе в точном смысле этого слова, когда интерес к определенному и достаточно случайному (с точки зрения внутренней логики развития самого социального знания) явлению непосредственно определяет предмет будущего исследования. При этом представления эксперта о значимости и статусе обсуждаемого явления, а также его моральная, политическая и т. д. оценка происходящего не имеют решающего значения и в пределе могут быть вынесены за скобки. Характерно, что с таким распределением ролей согласны, как мы видели, и интеллектуалы, и «работники социальных наук».
Однако можно привести и другие примеры, которые заставляют гораздо осторожнее высказываться не только о способности социальных наук ограничиться ролью «объективного эксперта», но и об их желании взять на себя эту роль[72]. Речь идет об участии историков в процессах над нацистскими преступниками, происходивших во Франции в середине 90-х годов[73], в ходе которых историки ощутили себя в новой и непривычной роли экспертов, владеющих документальным знанием о прошлом, в частности о коллаборационизме. Им пришлось превратиться из «исследователей» в «свидетелей», вынужденных предоставлять обвинению дополнительные косвенные улики, а иногда и прямые доказательства виновности (или невиновности) обвиняемых. Попав в центр общественного внимания (а интерес французского общества и средств массовой информации к процессам был огромным), историки были вынуждены высказываться по поводу болезненной и актуальной политической темы.
Многие сочли, что от историков в этом случае потребовалось больше, чем от них можно было бы ожидать как от профессионалов. Этот аргумент послужил поводом для некоторых из них отказаться от участия в процессах в качестве экспертов[74]. Превращение историков-профессионалов в экспертов натолкнулось, таким образом, на неожиданные трудности, связанные с нежеланием историков покинуть уютную атмосферу академической нейтральности, выйти за пределы замкнутого профессионального сообщества с его привычными требованиями. Вместе с тем, по словам Франсуа Артога, история сегодня интересует общество только постольку, поскольку она касается актуальных вопросов современности.
На пути социальных наук к роли объективного, компетентного и независимого судьи встают и другие трудности. По свидетельству многих моих собеседников, исследователи, становясь экспертами, вовлекаются в те же отношения со средствами массовой информации, что и медиатизированные интеллектуалы: они также сталкиваются с необходимостью крайне упрощать, вульгаризировать свой дискурс в угоду публике и с давлением публики на выбор предмета исследования. По меткому выражению Люка Болтански, роль социальных наук теперь сводится к роли посредника, чья социальная и интеллектуальная функция — «озвучивать» дискуссию, но отнюдь не определять ее предмет — оказывается крайне схожей с ролью ведущего телепередачи:
«Огромная часть социологии, которой занимаются в университетах, — это прикладная социология, огромные лаборатории, которые существуют благодаря локальному муниципальному финансированию. Социологи превратились в таких посредников, которые делают то же, что менеджеры, или же то, что делают журналисты, а именно озвучивают дебаты в средствах массовой информации. Это не очень интересно интеллектуально, но это имеет достаточно большое социальное значение. Аналогична и роль психологов, которые занимаются решением конфликтов в муниципалитетах».
Способна ли роль эксперта стать панацеей для социальных наук? Как влияет она на положение социальных наук в обществе и каковы ее последствия для их идеологического проекта? Ибо амплуа эксперта присущи внутренние противоречия, идущие вразрез с устоявшимися представлениями о социальных науках.
Мы уже упоминали о том, что роль эксперта не предполагает свободу выбора сюжета, по которому ему предстоит высказаться. Исследовательская программа навязывается эксперту обществом, формулируется в «социальном заказе». Вот как понимает эту проблему Франсуа Артог применительно к истории:
«Особенность современной ситуации состоит в том, что историк больше не является хозяином положения. Не он определяет вопросы, не он фиксирует повестку дня. Что ему делать? Вернуться в Сорбонну и сказать себе: „Я буду заниматься чистой наукой“? Может ли он это сделать? С другой стороны, как и на каких условиях он может выступать в публичной дискуссии, не превращаясь просто в эксперта или просто в журналиста? Он разрывается между разными амплуа — журналиста, свидетеля и судьи».
Несколько неприятных для социальных наук следствий вытекает из такого положения дел. Действительно, если не сами социальные науки выбирают те вопросы, на которые они должны дать ответ, а вся научная проблематика определяется конъюнктурой общественной жизни, то объективность их подхода неизбежно оказывается под сомнением. В самом деле, больше не всеобъемлющий метод социальных наук и их внутренняя логика позволяют отличать важные сюжеты от сиюминутных. Напротив, весь выбор исследовательской программы подпадает под власть общественных настроений, пристрастий и фобий. Позиция эксперта принципиально изменяет положение исследователя: он должен находиться в постоянной готовности ответить на чужой вопрос, сохраняя при этом видимость полной независимости.
Слово «эксперт» спасает будущее социальных наук только до тех пор, пока мы безропотно отдаемся во власть иллюзии. Ибо оно ассоциируется с представителем «точных наук» — физиком, математиком, инженером или биологом, т. е. с тем, кто наверняка обладает «объективным знанием». «Научная беспристрастность», «открытие законов», «познание истины» — эти обломки наивного сциентизма 60-х годов — могут только имплицитно присутствовать в идее экспертизы, потому что попытки эксплицитно отстаивать их сегодня, исходя из традиционных способов зашиты идеи объективности, основательно скомпрометированы. Образ эксперта, возникший из отрицания «великих нарративов», связан с идеей фрагментарного знания, которая плохо укладывается в обычное понимание научности. В то же время сама идея объективности и есть один из тех «великих нарративов», спастись от распада которых должна была помочь социальным наукам сомнительная панацея экспертизы.
Аутизм посвященных
В своей научной деятельности в полном смысле этого слова историк адресуется к публике, состоящей из специалистов в данном домене. Только это сообщество ученых способно признать или отвергнуть то новое знание, которое он предлагает, и только после этого новое знание может, благодаря преподаванию, стать достоянием широкой публики.
Предложить новое обоснование объективности познания было бы вполне достаточным, чтобы вернуть социальным наукам их былое место в обществе. Но на чем может основываться идея объективности?
Распространенная среди новаторов точка зрения состоит в том, что новым фундаментом объективности социальных наук может стать распознание истины сообществом экспертов, подлинными профессионалами своего дела. Замкнутость профессиональной среды, куда нет доступа непосвященным, соблюдение чистоты рядов — такова позиция, которую исследователи должны занимать по отношению к публике. Именно так, например, историки-новаторы обосновывают «новую концепцию научности истории» в надежде вернуть этой дисциплине право считаться наукой[76]. По мнению Ж. Нуарьеля, вместо того чтобы искать эпистемологическое обоснование научности истории, надо обратиться к истокам исторической профессии. Отправным пунктом его рассуждений является отрицание идей современных «историков-релятивистов», которые считают, что нельзя обнаружить никакого несомненного теоретического критерия научности истории и потому делают вывод о кризисе исторического познания. Согласно Нуарьелю, такой критерий есть: истина устанавливается коллективом «компетентных исследователей»:
72
Об историках-экспертах см.: Dumoulin О. Le role social de l’historien. De la chaire au prétoire. Paris, 2003.
73
Среди них особенно известным стал процесс Мориса Папона (1998), генерального секретаря региональной префектуры во времена режима Виши, обвиненного в соучастии в преступлениях против человечества, и процесс Люси и Ремона Обрак, обвиненных в предательстве Жана Мулена — канонизированного героя Сопротивления. Супруги Обрак, известнейшие участники Сопротивления, были заподозрены в предательстве Жана Мулена; их ответ на обвинения на страницах газеты «Либерасьон» перерос в подлинный процесс над ними.
74
Rousso Н. La hantise du passé. Paris, 1998.
75
Noiriel G. Sur la «crise» de l’histoire…, p. 88.
76
Главными виновниками этих напастей обычно считают М. Фуко, Р. Арона и П. Вейна (см.: Noiriel G. Op. cit. P. 321–322).