Страница 10 из 105
В ОтМП легендарный царь Михаил представлен победителем иноплеменников и устроителем благословенного царства, он правит сначала в Константинополе, а затем в Иерусалиме, где и умирает. Исторический император Михаил, упоминаемый в летописной статье 852 г., в Иерусалиме, естественно, не царствовал. ОтМП относит правление легендарного царя Михаила именно к «последним племенам»: при нем выходят из гор дикие народы, заточенные там Александром Македонским [Истрин 1897а. С. 180–183]. Между тем летописец сообщает в ПВЛ о «заклепанных» в горах диких племенах и об их будущем освобождении и нашествии только под 1096 г., то есть спустя более чем два века после царствования Михаила III. Древнерусский книжник, ссылаясь на ОтМП, ожидает выхода этих племен из горных темниц лишь в неопределенном будущем.
В сознании современников исторический Михаил III, отразивший набег русов и «восстановивший» православную веру, действительно ассоциировался с Михаилом из ОтМП[60]. Однако совершенно неочевидно, что такое уподобление было значимым для составителей ПВЛ, работавших в первые десятилетия XII в.
852 год избран летописцами как начальная точка отсчета исторического времени, так как в этот год Русь якобы становится известна миру, «открывает себя», приходя в столицу Империи — Константинополь. Дополнительное объяснение, связывающее появление этой даты с эсхатологическими мотивами ОтМП, является избыточным, хотя и возможным.
Один из герменевтических принципов, свойственных И. Н. Данилевскому, заключается в выявлении неких таинственных, сокровенных смыслов, якобы присущих древнерусским произведениям (в частности летописям) и находящихся в конфликте с очевидным, эксплицитным смыслом этих же произведений. Древнерусские произведения, действительно, нельзя читать буквально. Впрочем, это относится к любому тексту: чтобы понять его смысл, необходимо знать язык (в семиотическом, а не лингвистическом значении слова), на котором он написан. Рефлексия над кодом, используемым в тексте, обязательна, если этот текст принадлежит к культуре, отличной от культуры, к которой принадлежит исследователь: в этом случае код не дан интерпретатору изначально, а должен быть реконструирован. Это положение — аксиома герменевтики и теории информации. Но от него до утверждения о семантическом конфликте между явным и потаенным смыслами древнерусских произведений — дистанция огромного размера… Интерес к иносказаниям и наделение текстов символическими смыслами, конечно, присущи Средневековью, и русской словесности в том числе. Но для того чтобы искать в летописании или агиографии «тайнопись», противоречащую прямому смыслу текста, необходимо привести бесспорные случаи таких семантических конфликтов. До сих пор они известны не были. Не приводит их и И. Н. Данилевский.
Вопреки настойчивому утверждению исследователя о строгой научности его подхода и стремлению дистанцироваться от постмодернистского/постструктуралистского дискурса[61], истолкования И. Н. Данилевского часто представляют собой радикальную форму деконструкции, навязывающую тексту-источнику смысл, которого тот исконно лишен (ср: (Юрганов 2006. С. 51–66]).
И. Н. Данилевский утверждает, что летописец, рассказывая об убийстве Бориса Святополком Окаянным (под 6523/1015 г.), на самом деле якобы в зашифрованной форме сообщает, что Святополк не был убийцей Бориса [Данилевский 1998а. С. 336–364]. Эта интерпретация построена на очень непрочных аргументах, представляя собой последовательность сомнительных предположений (при этом она была сразу же принята некоторыми историками как бесспорный факт). Следуя известиям скандинавской «Саги об Эймунде», И. Н. Данилевский признает убийцей Бориса не Святополка, а Ярослава. Но и достоверность сообщений саги и отождествление «Бурицлейва» саги с Борисом (а не, например, истолкование этого имени как контаминации имен польского правителя Болеслава и Бориса) недоказуемы[62]. Приписывание эпитету Святополка «окаянный» значения «несчастный» совершенно произвольно (кстати, так же именуется в борисоглебских памятниках и убийца Глеба Горясер, и его подручные, и Глебов повар, исполняющий повеление посланцев Святополка[63]). Слово «окаянный» в церковно-славянском языке, действительно, имело исходное значение «несчастный, жалкий, бедный, достойный сожаления». Но в Борисоглебских памятниках у этой лексемы «актуализируется значение „проклятый, отрешенный от Бога“», и это слово фонетически сближается со словом «Каин»[64]. Исследователь утверждает, что упоминание Святополка седьмым в перечне сыновей Владимира в ПВЛ под 6488/980 г. соотносит его с седьмым сыном Иакова Даном. Таким образом летописец будто бы указывает на невиновность Святополка в грехе убийства: ведь в Сказании Епифания Кипрского о 12 драгоценных камнях на ризе первосвященника (которое отражено в ПВЛ) говорится о задуманном, но не совершенном Даном грехе братоубийства. Однако совершенно неочевидно, что для летописца было значимо сближение перечня детей Владимира со Сказанием Епифания Кипрского. К библейскому перечню ближе второй список сыновей Владимира под 6496/988 г. в ПВЛ (здесь их, как и у Иакова, двенадцать, а не десять, как в статье 6488/980 г. Однако в этом перечне Святополк не седьмой, а четвертый. Наконец, в перечне сыновей Иакова в ветхозаветном повествовании Дан — девятый, а в рассказе о рождении детей Иакова он назван пятым (Быт. 30:6, 35:25). Предположение И. Н. Данилевского о хитроумно зашифрованном сообщении летописца, призванном засвидетельствовать перед Богом невиновность Святополка, не согласуется с особенностями древнерусского религиозного сознания: такая «зашифрованная», «непрямая» правда могла восприниматься только как двуличие и лицемерие. Но главное, ни на чем не основана априорная убежденность интерпретатора в том, что летописец не считал Святополка подлинным убийцей Бориса. Даже если принять истолкование известий так называемой «Саги об Эймунде», поддержанное И. Н. Данилевским[65], остается высокая вероятность, что летописец был знаком с иной версией событий, называвшей преступником именно Святополка; эту версию (им воспринятую, а не измышленную) он и отразил в ПВЛ. Таким образом, едва ли оправданны сомнения в том, что Святополк представлен в ПВЛ злодеем-братоубийцей[66]. Никаких оснований для пересмотра содержания целого цикла ранних произведений о Борисе и Глебе и для обвинения их авторов во лжи не находится[67].
В качестве примера, когда буквальный текст летописного фрагмента находится в противоречии с «сокровенным» подтекстом, И. Н. Данилевский рассматривает также эпизод, предшествовавший первой битве Святополка Окаянного и Ярослава Мудрого (под 6524/1016 г.) [Данилевский 1993б. С. 86–88]. Тогда, как сообщает ПВЛ, после трехмесячного «стояния» на Днепре, воевода Святополка (Волчий Хвост) начал «укаряти» новгородцев, пришедших вместе с Ярославом, «глаголя: „Что придосте с хромьцемь симь, а вы плотници суще? А приставимъ вы хоромове рубити нашихъ!“». В ответ оскорбленные новгородцы объявили Ярославу, что намерены, не медля, начать сражение. Ранним утром следующего дня Ярослав двинул свои войска на противника, одолел его и затем в первый раз вокняжился в Киеве [ПВЛ. С. 62–63].
И. Н. Данилевский предположил, что в нарочитом упоминании летописцем хромоты князя (имевшей место в действительности[68]) заключен некий тайный умысел, разгадать который помогает обращение к Библии, а именно — к 5-й главе Второй книги Царств. В 6–9 стихах этой главы описано завоевание царем Давидом хананейской крепости Сион (стоявшей на месте будущего Иерусалима). Перед решающей битвой хананеи (иевуссеи) говорили Давиду, что он не сможет войти в их землю, так как против него восстанут «хромии и слепии». Взяв крепость, Давид приказал избивать хромцов и слепцов, «ненавидящих души Давидовы».
60
См., напр., об этом: [Петрухин 2000б. С. 96–99].
Но, между прочим, в Византии господствовало абсолютно негативное представление о Михаиле III: «Ни об одном византийском императоре не отзывались так плохо в византийской исторической традиции и последующей литературе, как о Михаиле III „Пьянице“, „византийском Калигуле“. Его невероятное легкомыслие, постоянное пьянство, ужасающее отсутствие благочестия <…>, отвратительное шутовство и непристойность описывались многократно» [Васильев 2000. С. 365]. Известный византолог Ф. И. Успенский, следуя свидетельствам источников, именует Михаила III «негодным правителем», отличавшимся «зазорным поведением» [Успенский 1997. С. 19, 21]. Ср., например, характеристику Михаила III в Хронике Продолжателя Феофана [Продолжатель Феофана. С. 66–90]. Следуя известиям византийских хроник, Н. М. Карамзин назвал Михаила III «Нероном своего времени», подразумевая, очевидно, как деспотически переменчивый нрав императора, так и его любовь к театральным зрелищам [Карамзин 1989–1991. Т. 1. С. 96].
Эта характеристика тенденциозна и, возможно, во многом неверна (см.: обзор мнений и интерпретацию известий об этом императоре: [Васильев 2000. С. 365]; [Любарский 1992. С. 250–258]). Однако на Руси были знакомы с такой оценкой Михаила III. Ср. описание его царствования в компилятивном Летописце Еллинском и Римском: упоминается о строительстве царем роскошной конюшни, что вызвало насмешки магистра Петра, противопоставившего Михаилу III Юстиниана, воздвигшего Святую Софию (неосторожный на язык сановник был после этого избит по приказу императора); говорится об убиении по приказу царя кесаря Варды и о словах обличения, сказанных неким монахом (Михаил велел убить монаха мечом, но люди отстояли черноризца); рассказывается, как царь упивался вином накануне гибели. См.: [Летописец 1999. С. 454–455, 463–464, 465] (текст по списку: БАН, 33.8.13, л. 259в-259г, 265в-266а, 2676; подг. текста О. В. Творогова и С. А. Давыдовой). Ср. в Продолжении Хроники Георгия Амартола [Истрин 1920. С. 503–516]; значительно более поздний пример негативного описания Михаила III — в Русском хронографе начала XVI века: [ПСРЛ Русский хронограф 2005. С. 342–343, 349–351, л. 148 об, 160 об. — 162 об.].
Кстати, насильственная смерть Михаила III, убитого заговорщиками, затрудняет ассоциации между ним и Михаилом ОтМП, который не был убит, а вручил свою державу самому Господу.
Имя Михаила встречается далеко не во всех списках и версиях переводного текста ОтМП. См.: [Истрин 1897а. С. 183–188, 193–195].
На Руси было и иное отношение к Михаилу III; показательно панегирически-комплиментарное уподобление этому императору князя Константина Всеволодовича в реконструированном тексте Троицкой летописи под 6713 (1205) г. [Приселков 2002. С. 290].
61
«Принципиально важным является то, что такая реконструкция смыслов произведения — собственно, его понимание — верифицируема. Этим она существенно отличается от постмодернистских „интерпретаций интерпретаций“, ничем не ограниченных и подчиненных чаще всего не столько логике самого анализируемого произведения, сколько потребностям концепции, которую „исповедует“ интерпретатор» [Данилевский 2000. С. 13].
В недавно изданной статье И. Н. Данилевский декларировал приверженность идеям поструктуралистской французской герменевтической критики: «Такая постановка вопроса позволяет вновь — после А. А. Шахматова — уйти (на время) от восприятия летописного свода как законченного текста. Для этого достаточно признать, что любой список не дает нам полного представления о летописи как о произведении в полном смысле слова. Он — лишь набросок, черновик, правка промежуточного текста, отличный от того вида, в котором летопись должна была предстать перед своим основным, окончательным Читателем. Подобный взгляд на летописание позволяет использовать для его исследования поструктуралистскую методологию, на которой, в частности, и базируются методы так называемой генетической критики, разрабатываемой во Франции в течение последних тридцати лет» [Данилевский 2005. С. 377].
Под «окончательным», идеальным «Читателем» с прописной буквы подразумевается, очевидно, Господь; никакому обыкновенному читателю летопись как цельное, завершенное (конечно, относительно) в себе произведение не дана. Таким образом, размывается представление о единстве летописного текста. Показательно, что И. Н. Данилевский видит некоторую ограниченность (если не уязвимость) текстологии как дисциплины, основанной на методе А. А. Шахматова, отнюдь не в том, в чем ее усматривали обычно. Обыкновенно изъяном или следствием ограниченности шахматовского подхода считается превращение цельного повествования в мозаику известий, восходящих к предшествующим сводам и к нелетописным текстам (ср., например, следующие критические замечания в адрес А. А. Шахматова: [Еремин 1947. С. 9]; [Шайкин 1989. С. 11, 211–212]; [Сендерович 2000. С. 476–477]. И. Н. Данилевский же, напротив, видит слабость шахматовского подхода в презумпции единства летописного текста как произведения авторского, пусть и составленного на основе предшествующей летописной традиции. Ср. цитированные И. Н. Данилевским высказывания А. А. Шахматова ([Данилевский 2005. С. 401, примеч. 47]. Фактически для А. А. Шахматова многослойность и вариативность летописного текста были более значимы, чем единство и неизменность отдельной редакции или даже свода.
Естественно, нельзя ни в коей мере отрицать права интерпретатора на постмодернистский подход к памятникам древнерусской книжности. Но исследователю нужно отдавать себе отчет в своеобразии собственного метода и не претендовать на абсолютную верифицируемость его результатов (для постмодернистской интерпретации принципиально невозможную).
Впрочем, в вышеназванной статье, анализируя в подтверждение плодотворности генетической критики эволюцию известий из летописной и житийной традиции о бегстве и смерти Святополка Окаянного, И. Н. Данилевский остается в границах традиционной исследовательской парадигмы, причем исходными для него являются результаты текстологических изысканий (в том числе шахматовских), устанавливающие соотношения между различными редакциями летописного сказания о гибели Святополка и текстом Сказания о Борисе и Глебе. См.: [Данилевский 2005. С. 378–390].
62
О литературных мотивах соответствующей части «Саги об Эймунде», существенно искажающих исторические факты, см.:[Глазырина, Джаксон, Мельникова 1999. С. 515–522].
63
«Оканьный же посланый Горясер», оканьнии же въвратишася въспять, яко же рече Давыдъ: «Да възвратятся грешници во адъ» (ПВЛ. С. 60): «оканьный Горясеръ», «оканьнии же они оубоице възвративъше ся къ посълавъшюоуму я. Яко же рече Давыдъ <…>» [Revelli 1993. Р. 338]: ср. в Чтении о Борисе и Глебе Нестора: «Видите ли братие немилосердие оканьнаго» (о Святополке), «оканьный же тии <…> устремишася по немь (за кораблем Глеба. — Авт.) акы зверие дивии», «оканьный же поваръ <…> оуподобися Июле предателю», «оканьнии же ти изнесоше тело святого» [Revelli 1993. Р. 635, 655, 660, 663]. Этот эпитет убийц устойчиво сохраняется в рукописной традиции Борисоглебских памятников (см. варианты в указ. изд.).
64
[Успенский 2000. С. 34–35]. Показательны примеры из раннего русского летописания: «Начиная с ПВЛ данное определение (одно из значений которого — „проклятые, отрешенные от Бога“) нередко прилагалось летописцами к половцам, татарам, литве (или именам их предводителей)» [Лаушкин 2006. С. 60], здесь же — ссылки на примеры из источников.
65
Предпочтение версии скандинавского источника известиям древнерусских письменных памятников встречалось в исследовательской литературе и ранее (см., напр, книгу: [Ильин 1957], на которую ссылается И. Н. Данилевский). Неожиданно лишь утверждение И. Н. Данилевского о якобы содержащейся в древнерусских произведениях о Борисе и Глебе «тайнописи» и ее интерпретация.
Мнение, что Святополк неповинен в убийстве Бориса, в последние годы высказывалось неоднократно, как в научных работах, так и в сочинениях «околонаучного» характера. См., например: [Алешковский 1971. С. 129–131]; [Алешковский 1972. С. 121]; [Хорошев 1986. С. 13–35]; [Головко 1988. С. 23–26]; [Филист 1990].
66
Между тем в последнее время версия, поддержанная И. Н. Данилевским, была принята как бесспорный факт некоторыми исследователями и нашла отражение и в научной, и в педагогической литературе — порой именно со ссылками на его книгу «Древняя Русь глазами современников и потомков…». См., например: [Юрганов 1998. С. 9]; [История России 1998. С. 391.
67
См. также: [Петрухин 2000б. С. 177–178].
Обстоятельная критика интерпретации Борисоглебских памятников, принадлежащей И. Н. Данилевскому, содержится в работах последних лет, которые не могли быть учтены при написании первоначального варианта настоящей статьи (Вопросы истории. 2002. № 1). См.: [Карпов 2001. С. 477, примеч. 26]; [Шайкин 2003. С. 337–378] и [Шайкин 2005. С. 384–440].
Версия о Ярославе как убийце Бориса (И. Н. Данилевскому не принадлежащая, но им принятая) также отвергается большинством современных историков. См.: [Cook 1986. Р. 65–89]; [Джаксон 1991. С. 160]; [Франклин, Шепард 2000. С. 276]; [Карпов 2001. С. 114–179]; [Назаренко 2001. С. 451–504]; [Свердлов 2003. С. 308–344]. Но само известие об Эймунде как убийце Бориса и о некоторых обстоятельствах убийства может быть достоверным (ср.: [Михеев 2005]; [Михеев 2006. С. 20–22, 28–30]).
68
См.: [Рохлин 1940. С. 52–56]; [Гинзбург 1940. С. 58–59, 61–63]; ср.: [ПСРЛ Рогожский 2000. Стлб. 112–113. 2-я паг.] (Тверской летописный сборник); [Рыдзевская 1978. С. 96].