Страница 22 из 107
С точки зрения обсуждения вопроса о традиции женских воспоминаний, в ее записках наиболее интересны для нас страницы, связанные с фигурой жены Александра I Елизаветы Алексеевны.
Дело в том, что, по утверждению исследователей, у этой части текста — не один, а два женских автора. Е. П. Гречаная приводит в своей статье фрагмент из предисловия к «Мемуарам» дочери Головиной Прасковьи Фредро, где последняя пишет:
В 1813 году Императрица Елизавета, супруга Александра, предложила моей матери работать с ней над сочинением, которое интересовало их обеих. Речь шла о том, чтобы написать воспоминания. Моя мать с восторгом ухватилась за эту идею. Было условлено, что она будет говорить от первого лица, что Императрица напишет то, что касается ее, и что эти части будут включены в повествование матери[191].
При этом в мемуарах Головиной сохраняется определенное «единство стиля», так как голоса обоих женских авторов «скрыты» заимствованным из французской литературной традиции стилем, связанным, по наблюдениям Е. Гречаной, с такими чертами «французской аристократической культуры, как эмоциональная сдержанность, самообладание, чувство дистанции, воздвигающее незримый барьер между личностью и ее окружением, игровой камуфляж душевных переживаний»[192].
Текст Головиной пишется через дважды «чужое слово» — в него вмонтирован текст Елизаветы, уже «переведенный», как и ее собственный, на язык литературных конвенций.
В эпоху сентиментализма и романтизма роль чужого слова в передаче собственных чувств и построении самоидентичности возрастает. В той же статье Гречаная приводит альбом Елизаветы Алексеевны 1803–1810 годов, замечая, что «чувствительные выписки в этом альбоме императрицы выполняют функцию скрытой исповеди. Формируют потаенное автобиографическое пространство и выражают в конечном итоге стоическое мировосприятие»[193]. Исповедь «чужим текстом» — характерная черта писем, портретов, альбомов, мемуаров женщин аристократического круга конца XVIII — начала XIX века, как и их внутренняя адресованность. Как говорится в статье о текстах Л. Де Тарант: «доминирующая, формирующая в значительной мере язык и структуру текстов Л. Де Тарант тема — чувство привязанности к адресату, предстающее как единственный, последний смысл существования. <…> Собственно, все существование становится сплошным „письмом…“»[194].
Исповедь чужим словом, «разыгрывание» литературных и иных стереотипов женственности для создания собственного Я, его противоречивость и разорванность, внутренняя адресованность, смешение различных жанров (дневник, письмо, мемуары, автобиография, альбом) — все это можно видеть в женских автодокументальных текстах XVIII — начала XIX века. И хотя все тексты, о которых шла речь выше, не были опубликованы и (за исключением Записок Долгоруковой) не стали известны публике первой половины XIX века, но тем интереснее посмотреть, пишут ли женщины более позднего времени, существующие в другом культурном контексте, о себе иначе или они продолжают ту же традицию женской автодокументалистики? Как обнаруживают себя в их произведениях жанр, гендер и культурный контекст?
Глава 3
Я И ТЫ В ЖЕНСКОМ ДНЕВНИКЕ
…пишу не для потомства,
Не для толпы, а так, для никого.
Дневник как жанр
Предметом исследования в данной главе будут женские дневники. Как уже отмечалось во Введении, дневник более, чем какой-либо другой из автодокументальных жанров, связывался с женским творчеством. «Чтобы вести дневник, не нужно быть писателем и знать правила и приемы письма. „Это не искусство, — полагает, например, Музиль; поэтому оно (ведение дневника) доступно и женщинам“»[195] — такие расхожие суждения приводит Рита Калабрезе, начиная обзор дневникового наследия немецких женщин.
Большинство русских энциклопедий также выносит дневник за пределы Литературы, определяя его как «литературно-бытовой» «внелитературный жанр»[196], или отделяет литературный дневник от дневника «официально-документального» и «бытового»[197]. Теория и история дневниковой литературы (а тем более женской диаристики[198]) на русском материале только в последнее время становятся предметом исследования[199].
Дневник обычно определяют через сопоставление с родственными жанрами автобиографии, мемуаров и письма.
Так, Жорж Гусдорф отмечал, что «автор при ватного журнала фиксирует впечатления и ментальные состояния изо дня вдень, фиксирует портрет этой дневной реальности без какой-либо заботы о продолжении. Автобиография, с другой стороны, требует от человека создать дистанцию по отношению к себе для того, чтобы реконструировать себя в фокусе специального единства и идентичности сквозь время»[200].
Рита Калабрезе суммирует выделяемые исследователями черты женского дневника следующим образом: «Пишущая дневник не имеет адресата, она обращается только к самой себе, говорящий субъект (ein sprechendes Subjekt) главным образом имеет в качестве темы себя самого и подробно себя анализирует, то есть вместо синтеза автобиографии здесь предлагается анализ. Существенная черта дневника — размеренность (фиксация) времени. Дневник состоит из моментов, проблесков отдельных взглядов фрагментарного характера, осколков жизни, которые в письме предстают как одновременные»[201].
Искренность, исповедальность, свобода самовыражения, отсутствие ретроспективного взгляда на события, неадресованность и непредназначенность для публики воспринимаются как главные черты дневника (и не только женского).
Напротив, в отношении мемуарно-автобиографического ретроспективного повествования концепция свободно и искренне выражающего себя авторского Я уже давно стала предметом дискуссии. Как утверждает Сидония Смит, общее Я, соединяющее автобиографа, нарратора и протагониста, не существует как нечто готовое и целостное до момента написания текста: оно возникает как «эффект автобиографического рассказывания»[202]. Сидония Смит в этом случае проводит параллель с идеей Джудит Батлер о гендерной перформативности («нет гендерной идентичности помимо выражения гендера, идентичность перформативно конструируется в различных выражениях, можно сказать, является их результатом»[203]).
В процессе «разыгрывания» автобиографического Я большое значение имеет не только субъективное намерение и желание автора; огромную роль при этом играет адресат текста, публика. «Под публикой понимается сообщество людей, для которых главные дискурсы идентичности и правды имеют смысл. Публика становится экспертом определенного сорта перформативности, который подчиняется относительно удобным критериям понятности (вразумительности)»[204].
Насколько дневник в этом смысле отличается от автобиографии? Фелисити Нуссбаум полагает, что и дневниковые тексты можно читать «как модели сигнификаций, как лингвистические репрезентации, происходящие из различных дискурсов, имеющихся в распоряжении в определенный исторический момент»[205]. Я дневника, как и любой автор текста, — место пересечения, диалога или конфликта дискурсов. Марго Калли (Margo Culley) также утверждает, что «дневники и журналы — тексты, то есть словесные конструкции. Процесс отбора и организации деталей в тексте поднимает целый ряд вопросов, имеющих отношение к литературе, включая проблемы публики (реальной или подразумеваемой), повествования, формы, структуры, персонажа, голоса, образных и тематических повторов и того, что Джеймс Олней назвал „метафорами Я“ (self)»[206].
191
Гречаная Е. П. Французские тексты женщин аристократического круга (конец XVIII — начало XIX в.) и взаимодействие культур // Известия АН. Серия ЛиЯ. 1999. Т. 58. № 1 (январь — февраль). С. 35.
192
Гречаная Е. П. Французские тексты женщин аристократического круга (конец XVIII — начало XIX в.) и взаимодействие культур // Известия АН. Серия ЛиЯ. 1999. Т. 58. № 1 (январь — февраль). С. 43.
193
Там же. С. 42.
194
Там же. С. 39.
195
Calabrese R. Wie geme möchte ich einen neuen Ausdruck dazu erschaffen. Tagebuchliteratur fon Frauen // Deutsche Literatur von Frauen, zweiter Band. 19. und 20. Jahrhundert / Hg. von Gisela Brinker-Gabler. München: Verlag C. H. Beck, 1988. S. 129.
196
Шишкин В.H. Дневник // Литературный энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1987. С. 98.
197
Жожикашвили С. В. Дневник// Литературная энциклопедия терминов и понятий / Гл. ред. и сост. А. Н. Николюкин. М.: НПК, Интелвалк, 2001. С. 232.
198
Я считаю возможным ввести и использовать в своей работе (как это делают, например, немецкие коллеги) термины диарист, диаристка, чтобы заменить ими громоздкие словосочетания «автор дневника» и особенно — «женщина-автор дневника». Термин «диарист» использует в своей статье В. Топоров (Топоров В. Н. Два дневника (Андрей Тургенев и Исикава Такубоку) // Восток — Запад: Исследования. Переводы. Публикации. М.: Наука, 1989. С. 87).
199
См.: Вьолле К., Гречаная Е. Дневник в России в конце XIII — первой половине XIX в. как автобиографическое пространство // Известия АН. Серия литературы и языка, 2002. Т. 61. С. 18–36; Егоров О. Г. Дневники русских писателей XIX в. М.: Флинта; Наука, 2002; Егоров О. Г. Русский литературный дневник XIX в.: История и теория жанра. М.: Флинта; Наука, 2003; Кобрин К Похвала дневнику // Новое литературное обозрение. 2003. № 61. С. 288–295.
200
Gusdorf G. Conditions and Limits of Autobiography // Autobiography: Essays Theoretical and Critical / Ed. by James Olney. Princeton, New Jersey: Princeton University Press, 1980. P. 35.
201
Calabrese R. Op. cit. P. 129.
202
Smith S. Performativity, Autobiographical Practice, Resistance // Women, Autobiography, Theory: A Reader / Ed. by Sidonie Smith and Julia Watson. Madison (Wis.): University of Wisconsin Press, 1998. P. 109.
203
Butler J. Gender Trouble: Feminism and the Subversion of Identity. New York: Routledge, 1990. P. 24–25.
204
Smith S. Op. cit. P. 110.
205
Nussbaum F. A. Toward Conceptualising Diary // Studies in Autobiography / Ed. by James Olney. New York; Oxford: Oxford University Press, 1988. P. 129.
206
Culley M. Introduction to A Day at a Time: Diary Literature of American Women from 1764 to 1985 // Women, Autobiography, Theory: A Reader / Ed. by Sidonie Smith and Julia Watson. Madison (Wis.): University of Wisconsin Press, 1998. P. 217.