Страница 9 из 42
Все хорошо
Дорогая мама! Ты спрашиваешь, как мне нравится мое место? О, пока что очень хорошо. Работа легкая, люди вежливые, шеф строгий, но справедливый, чего еще можно желать! Я очень быстро вошел в курс дела, это бухгалтер мне недавно сказал, а я рассмеялся. Грустные и скверные часы тоже случаются, но не стоит принимать их слишком близко к сердцу. Для чего же, как не для этого, нам дана забывчивость! Я предпочитаю вспоминать счастливые часы, милые и благожелательные лица и радуюсь вдвойне, и даже в десять раз сильнее. Радость, мне кажется, это самое важное, самое драгоценное, что должно храниться в памяти. Но тогда что мешает мне как можно скорее забыть все печальное? Хорошо, когда у меня по-настоящему много работы. От безделья я хандрю и тоскую. И начинаю задумываться, а думать без цели и смысла тоже грустно. Жаль, что мне больше нечего делать, я бы по уши погрузился в работу. Вообще, мне нужно постоянно погружаться в работу, иначе у меня внутри все начинает бунтовать. Ты же понимаешь меня, мама? Вчера я в первый раз надел свой новый черный костюм. Все говорят, он мне очень идет. Я был очень горд собой и почти уже не вел себя как конторщик. Но все сводится к одному и тому же. Я пока что конторщик и, кажется, еще долго им буду. Что я болтаю! Разве я хочу стать кем-то другим? Я не стремлюсь занять высокое положение в свете, фигура у меня неподходящая. Милая мама, я такой робкий, так быстро падаю духом, только работа и позволяет мне забыться. Иногда на меня нападает такая тоска… Не знаю, как это назвать. И тогда все не по мне, все валится из рук. Но, дорогая моя мама, это случается, только когда я бездельничаю. Меня слишком мало загружают работой. О, грехи таятся в праздности, я это чувствую. Здорова ли ты, матушка? Пожалуйста, не болей. Береги свое здоровье. Ты еще увидишь, как много радости я тебе доставлю. Я бы радовал тебя тысячи раз! Каким прекрасным Бог сотворил мир. Понимаешь, когда я доставляю себе радость, я и тебя радую, работа — вот моя единственная настоящая радость, когда я тружусь, я продвигаюсь вперед, и мое продвижение, в свою очередь, радует тебя. Прощай. Если бы я нашел другие слова, чтобы убедить тебя в честности моих устремлений, я бы не преминул их употребить. Но я знаю, ты обо мне самого лучшего мнения. Ты такая хорошая, мама. Прощай, прощай!
Твой послушный сын.
Живая картина
Сцена! Неуютное, отталкивающе чистое помещение. Конторки, столы, стулья, кресла. На заднем плане большое окно, через которое в комнату скорее проникает, чем заглядывает фрагмент пейзажа. Справа, на заднем плане, дверь. Слева и справа просто стены, у которых стоят конторки. Множество конторщиков занимаются теми же делами, что и в реальной жизни: открывают и захлопывают книги, пробуют перья, кашляют, шушукаются, тихо чертыхаются, подавляя злость. На переднем плане мы видим бледного юношу, чья красота и мягкое обаяние бросаются в глаза. Он строен, у него темные локоны, игриво вьющиеся вокруг лба, нежные узкие руки: вылитый герой романа. Но он, кажется, не имеет ни малейшего представления о собственной красоте. Его движения скромны и робки; взгляд глубоких черных глаз тих и пуглив. Иногда на его губах играет обаятельная, болезненная улыбка. В такие моменты он неотразимо прекрасен, и зритель это чувствует. И спрашивает себя: что делает в конторе такой красивый юный художник? Странно, его непременно принимаешь за художника. Или за потомка обедневшего аристократического рода. Что почти одно и то же. Внезапно в комнату вваливается широкоплечий, откормленный шеф, и служащие замирают в странных, отчасти их компрометирующих позах, настолько властно действует на этих людей появление начальника. Только прекрасный юноша ведет себя как обычно: беззаботно, простодушно, наивно! Но шеф обращается именно к нему, и, судя по всему, отнюдь не дружелюбно. Юноша краснеет, не в силах ничего возразить наглому грубияну. Шеф удаляется, конторщики облегченно вздыхают, но наш герой чуть не плачет. Он не может выносить ругань начальства, так нежна его душа. А в сердцах зрителей, особенно женщин, рождается странное желание крикнуть: Не надо, не плачь, дорогой, не плачь. Но из его прекрасных глаз по нежным щекам скатываются крупные слезы. Он роняет голову на руки и погружается в размышления. Между тем пейзаж в раме окна постепенно темнеет, что указывает на наступление вечера. Конторщики с радостным шумом покидают свои места, собирают канцелярские принадлежности и убегают. Это происходит очень быстро, так же быстро, как в жизни. Остается только красивый молодой человек, погруженный в свои раздумья. Бедный, одинокий красавец! Почему ты служишь конторщиком? Неужели во всем мире для тебя не нашлось более подходящего места, чем это тесное, душное бюро? Думай же, думай, а пока ты думаешь, ах, падает мертвый, жестокий, убивающий все занавес.
Сон
Один конторщик рассказал мне однажды свой сон. «Я находился в комнате. Вдруг стены комнаты раздвинулись. Я оторопел. В комнату вплыл дубовый лес, и в этом лесу было так мрачно, так черно. Потом лес свернулся, подобно тому, как сворачивается страница какого-нибудь фолианта, и я оказался на горе. Мы с приятелем, тоже конторщиком, сорвались с горы вниз, приземлились у черного, окутанного туманом, озера и бросились в воду между камышами. Сверху раздался высокий женский голос, он звал нас, просил подняться. Он заворожил мой слух! Я выскочил из воды и, цепляясь за тонкие корни деревьев, вскарабкался вверх по крутому склону. Под собой я ощущал бездонную, жуткую глубину. Я попытался перемахнуть через последний отвесный выступ, но не удержался. Скала была мягкой, как кусок сукна, она подалась, обрушилась и вместе со мной рухнула в бездну. Меня пронзила невыносимая, неизбывная боль. Я падал и падал и, в конце концов, снова очутился в комнате из начала моего сна. Снаружи идет дождь. Распахивается дверь, входит женщина, давным-давно мне знакомая. Та, с кем мы расстались в далеком прошлом. Я ли оскорбил ее, она ли меня, какое это имеет значение? Но теперь она так мила, так дружелюбна; улыбаясь, она идет прямо ко мне, садится рядом, обнимает и говорит, что из всех людей на свете любит только меня. Я вдруг вспоминаю о своем приятеле. Но я так счастлив, что не могу удержать его в памяти. Я обнимаю прекрасную тонкую талию женщины, осязаю материю, ткань ее платья и смотрю ей в глаза. Они такие большие и прекрасные. Был ли я когда-нибудь столь же счастлив? Мы с ней гуляем под дождем. Я прижимаюсь к ней, и мне кажется, что она хочет притянуть меня к себе еще ближе. Что за мягкое, отзывчивое тело! Какая улыбка на губах! Какая гармония плоти, движения, речи и улыбки! Слова нам не нужны. Мне кажется, что со мной говорит ее необычное платье. Странно: нам и в голову не приходит целоваться. Наверное, внезапность нашей любви слишком велика. Откуда мне знать! Держать в объятиях ту, кого я считал врагом навеки, знать, что аромат любимых рук теперь мой, это выше моего понимания, чуть ли не выше моих сил. Мы снова входим в комнату. Там сидит мой приятель; он потрясенно смотрит на нас и уходит. Мы причинили ему боль? Я задаю себе этот вопрос. Но она вдруг падает к моим ногам, как надломленный цветок, целует мне руки, хочет любить только меня, меня одного на свете». — Вот что рассказал мне один конторщик.
Объяснительная записка
Эти листки — скорее каприз, полет фантазии, мимолетное ощущение, чем добросовестное описание. Но даже самый серьезный читатель найдет в них известную серьезность. Я лишь попытаюсь в завершение очерка о конторщике сухо изложить, каким мне представляется мир, куда я так безрассудно угодил. В общем и целом служащие контор в равной степени наивные и дельные люди. В их мире пороки — редкость. В них, должно быть, есть что-то забавное. Надеюсь, я изучил их достаточно, иначе не стал бы подтрунивать над ними в начале данного очерка. Но я удивлюсь, если кто-то заметит в моих насмешках злобу. Конторщики достойны самого пристального внимания. И если в делах общественных им приписывают меньше значения, чем студентам или художникам, то вовсе не потому, что они пользуются исключительным уважением. Они трудятся спокойно, скрытно и скромно, и это преимущество благотворно влияет не только на них, но и на окружающих. Они дорожат дружбой, семьей и отечеством. Любят природу. Для них она — в высшей степени благоприятная противоположность тесноте и замкнутости рабочего места. В вопросах изящных искусств они всегда стараются составить непритязательное, простое суждение. Им не безразличны поэты и художники родной страны. Есть сословия, имеющие куда больше преимуществ, чем конторщики. Но что касается врожденного вкуса, то этим баловням судьбы до них далеко. Обычно конторщики происходят из лучших семейств. У них есть свое мнение в политических делах. И они его высказывают искренне, но разумно. Изучение законов представляется им непременной обязанностью. Чтобы запечатлеть в памяти законы, они напрягают свой ум куда усерднее, чем отпрыски привилегированного класса. Они благодушны и вежливы, и в то же время легкомысленны. Они любезны в обращении с низшими сословиями, а в отношении особ высокопоставленных умеют защитить свое достоинство и свою точку зрения. Легко заметить, что им свойственно некоторое тщеславие, но его-то я в них и ценю. Каждый человек, у кого есть хоть капля ума, тщеславен. И тщеславнее всех те, кто дает понять, что тщеславие им несвойственно. К порокам они относятся как люди придирчивые, чистоплотные и добросовестные. Как правило, они холодно отвергают пороки. То, что и у них есть изъяны, они и сами не станут отрицать. А кто не без изъяна?! Для меня важно, что в большинстве своем они придерживаются рекомендованного мнения. Ведь о людях чаще злословят, чем отзываются благожелательно. Ну, я этого не понимаю. Мне, по крайней мере, куда больше нравится ценить и почитать свет и людей, чем высмеивать и презирать их. Сказав это, я надеюсь исправить свою прежнюю, несколько высокомерную, манеру судить о конторщике. Желаю этого всем сердцем.