Сочинения Фрица Кохера и другие этюды

Полет на воздушном шаре[16]

Три человека: капитан, какой-то мужчина и какая-то девушка, садятся в корзину. Стропы, удерживающие корзину, отстегиваются, и странный дом медленно, будто что-то припоминая, летит в высоту. Счастливый путь! — кричат ему вслед столпившиеся внизу люди, размахивая шляпами и носовыми платками. Дело происходит в десять часов вечера. Капитан извлекает из кармана географическую карту и просит своего спутника заняться навигацией полета по карте. Это не составляет труда: еще светло, и в почти золотистых летних сумерках все отлично видно. Кажется, что прекрасная лунная ночь принимает роскошный шар в свои невидимые объятия, круглое тело мягко и тихо возносится ввысь, и вот уже его едва заметно подхватывают легкие ветры и влекут к северу. Господин, штудирующий карту, время от времени по указанию пилота сбрасывает вниз горсть балласта. На борту имеется всего пять мешков с песком, так что балласт приходится экономить. Как хороша эта сферичная, бледная, темная глубина. В ласковом лунном свете серебрятся реки. Сколько в этом значения и смысла! Дома внизу кажутся игрушечными. Леса словно поют древние загадочные песни, и кажется, что в их пении таится некое благородное молчаливое знание. А лик земли становится похожим на спящего великана. По крайней мере, такой сон наяву видит юная девушка, небрежно перекинувшая руку через борт корзины. На голове ее кавалера красуется причудливая рыцарская шляпа с пером, впрочем, он одет по современной моде. Земля притихла. Хорошо видно, как внизу проплывают прохожие на деревенских улицах и церковные колокольни. Какой-то уставший после целого дня работы конюх тяжело шагает через двор; словно призрак, проносится железнодорожный поезд; вьется ослепительно белая проселочная дорога. Кажется, что сюда, наверх, доносится шепот ведомого всем и неведомого никому человеческого страдания. Одиночество захолустий имеет свое особое звучание, глядя сверху, вы видите, что оно означает. Вы понимаете то, что кажется непостижимым. Теперь великолепная подцветка течения Эльбы ослепляет нашу троицу. Чудесное зрелище ночной реки исторгает у девушки тихий тоскливый крик. Интересно, о чем она думает. Из букета, который она захватила с собой в корзину, девушка вынимает темную кокетливую розу и бросает ее в сверкающую воду. Ее глаза блестят так печально, словно молодая женщина в этот момент безнадежно проиграла мучительную битву всей своей жизни. Да, это очень больно — расставаться с какой-нибудь мукой. И как же молчалив, как безмолвен мир вокруг. Вдалеке сверкают огни большого города, и капитан деловито произносит его название. Прекрасная, влекущая глубина! Они уже миновали бесчисленные леса и поля, наступает полночь. В этот час где-то на грешной земле шныряет подстерегающий добычу вор, происходит ограбление, а все эти люди там, внизу, спят в своих постелях. Сон миллионов. Вся земля видит сны, и усталый народ отдыхает. Девушка улыбается. А тепло-то как! Словно сидишь в родной уютной горнице, с мамой, тетей, сестрой, братом или с возлюбленным, под мирной лампой и читаешь красивую, но немного нудную, длинную, длинную историю. Девушке хочется спать, она немного устала, сколько можно любоваться на пейзажи. Оба мужчины, стоящие в корзине, молча всматриваются в ночь. Странно белые, словно вычищенные до блеска, равнины сменяются садами и низкими кустарниками. Мужчины глядят вниз, куда никогда, никогда не ступала их нога. Ведь в некоторых местах, да в большинстве мест, вообще-то нечего искать. Что может быть интересного в этих захолустьях? О, как велика и неведома нам земля, думает господин в шляпе с пером. Да, вот отсюда, сверху, собственное отечество становится более или менее понятным. Чувствуешь, что родина твоя не изучена и полна сил. Шар миновал всего две провинции, а уже начался рассвет. Внизу, в селениях, снова просыпается человеческая жизнь. Как называется это место? — кричит вниз пилот. Ему отвечает высокий мальчишеский голос. И снова эти трое глядят на проплывающую внизу землю. Девушка тоже уже проснулась. Теперь вещи обретают краски и более четкие контуры. Видны озера в их графических очертаниях, руины старых крепостей в орнаменте пожухлой листвы, едва заметные холмы. Лебеди на воде кажутся трепещущими белыми пятнами, людские голоса звучат все приятнее и громче, и полет все продолжается, и, наконец, встает величественное солнце, и воздушный шар, притянутый гордым светилом, взмывает на волшебную, головокружительную высоту. Девушка в ужасе кричит. Мужчины смеются.

Тиргартен

Из Зоологического сада доносится полковая музыка. Там прогуливается солидная публика. На то и воскресенье, не так ли? Как сегодня тепло. Похоже, каждый в восхищении оттого, что теперь, словно по мановению волшебной палочки, стоит такая легкая, светлая, теплая погода. А там, где тепло, там и весело. Словно все вокруг улыбается и совсем по-женски радуется жизни. Мне (почти) хочется нести на руках младенца, изображая преданную няню. Начало опьяняющей душу весны настраивает меня на лирический лад. Я и впрямь готов вообразить себя любящей матерью. Очевидно, весной мужчины и мужские подвиги вдруг кажутся такими излишними, такими глупыми. В эту пору не нужны никакие подвиги. Хочется вслушиваться в мир, пребывать, оставаться на месте. Испытать божественное чувство освобождения почти ото всех забот. Смотреть на эту зелень и блаженствовать, как в детстве. Ах, как все же хороши Берлин и его Тиргартен. А сколько здесь народу! В ласковом свете солнца люди смотрятся как подвижные пятна. Над ними, как во сне, простирается небесная лазурь, сливаясь с зеленью газонов. Люди прогуливаются так тихо и осторожно, словно опасаются перейти на строевой шаг и сделать грубый жест. Некоторые из гуляющих никогда бы не решились (или постеснялись бы) присесть на скамейку в Тиргаретене в воскресенье. Ах, они лишают себя самого большого удовольствия. Я, например, нахожу, что наблюдать простодушное веселье воскресной публики намного интереснее, чем мотаться по разным заграницам, кайрам и ривьерам. Здесь на твоих глазах упрямство становится уступчивостью, непреклонность — любезностью, и все параллельные линии и заскорузлые привычки мягко сливаются друг с другом. Как во сне. Такое всеобщее гулянье — сколько в нем несказанной нежности. Довольно скоро гуляющие по одиночке, или тесными дружескими компаниями, или целыми группами растворяются среди деревьев, чьи кроны еще обдувает холодный ветерок, и среди низкого кустарника, уже покрытого свежей славной зеленью. Весь Тиргартен кажется то ли живописным полотном, то ли сном. Повсюду ощущается как бы приятный воздушный поцелуй, легкий соблазн, словно сад манит вас долго всматриваться в его образ. Вон там, на набережной канала, сидят на скамье две кормилицы в импозантных белоснежных чепцах, белых фартуках и ярко-красных юбках. Прогуливаясь по Зоологическому саду, ты чувствуешь, что всем доволен. Сидя в Зоологическом саду, ты наслаждаешься полным спокойствием. Люди идут мимо, а ты небрежно ловишь их взгляды. Здесь и дети, и собаки на поводке, и солдаты под ручку с девушками, красивые женщины, кокетливые дамы, одинокие мужчины (старые холостяки и неженатые юнцы), целые семейства, робкие влюбленные пары. Трепещут на ветру вуали, зеленые, и голубые, и желтоватые. Мелькают платья, темные и светлые. Большинство мужчин носят на головах неизменные соломенные шляпы-канотье. Головы похожи на кегли, а шляпы на невысокие холмы. Со смеху помрешь, а дело-то серьезное. Все одновременно и смешно, и свято, так что ты сохраняешь серьезность. Как и все. Все демонстрируют пристойную легкую серьезность. А разве не так же ведут себя небеса? Они как бы вопрошают: Ну, как вам наши чудеса? Вон там, между деревьями, проскользнули по белым дорожкам чьи-то неуловимые тени, похожие на симпатичных привидений. Интересно, куда их понесло? Неизвестно. Они такие призрачные, их и не заметишь. Это для художников, они обожают подобные изыски. В некотором отдалении сквозь зеленую ткань листвы проехала извозчичья карета на красных колесах, как будто алая лента скользнула в изящной женской прическе. Все излучает женственность, все светится добротой, все так далеко, так прозрачно, так округло. Воскресная голова вертится во все стороны, чтобы насладиться этим воскресным миром. Без людей красота Тиргартена не видна, не заметна, неощутима. И какая же там публика? Да разная, все вперемешку, всего понемножку. Элегантная и простая, высокомерная и смиренная, веселая и озабоченная. Лично я, собственной персоной, вношу свою лепту в эту пестроту и смешение черт. Во мне тоже много чего намешано. Но куда девалась греза? Давай-ка еще разок взглянем на нее. На крутом мосту стоит множество людей. Вот и я отираюсь в этой толпе, легко и небрежно облокачиваюсь на перила и гляжу вниз, на голубоватую, густую, теплую воду, по которой тихо, словно движимые добрыми предчувствиями, раскатывают лодки и челноки, переполненные людьми и разукрашенные флажками. Катера и гондолы сверкают на солнце. Вон на светлом фоне промелькнул кусок зеленого бархата, верно, чья-то блуза. Утки с пестрыми головами покачиваются на дрожащей, расходящейся кругами воде, а вода мерцает, как бронза или эмаль. Что за великолепие: такое узкое, маленькое водное пространство — и так усеяно юркими прогулочными лодками и веселыми цветными шляпами. Куда ни глянь, повсюду из прибрежных зарослей высвечивается дамская шляпа, выдержанная в ласкающих взгляд цветах: то красная, то синяя. Все так просто, проще не бывает. А теперь куда? В кофейню? В самом деле? Как это пошло. О времена, о нравы… Да, теперь в кофейню. Чем мы хуже других? Как это прекрасно, делать то же, что и все. Как он прекрасен, наш Тиргартен. И какой же берлинец не любит его?

16

Полет на воздушном шаре: По позднейшему рассказу Вальзера Карлу Зеелигу, на этот полет его пригласил Пауль Кассирер, берлинский галерист и издатель. Они взлетели вечером в Биттерфельде и приземлились на другой день на Балтийском побережье. Предположительно, шаром мог управлять и Альфред Кассирер, брат Пауля, у которого тогда еще не было прав, а Вальзер, должно быть, был третьим в этом экипаже. (Ср. Тилла Дюрьё. Дверь открыта: Воспоминания, Берлин, 1954. С. 126 и далее.)