Страница 7 из 51
- Сильная штука,- таинственно прошептал он. И заговорил уже обычным голосом упившегося до безобразия человека:- Была у меня затея. Гаврики твои – шпана. Любой уважающий себя "мусор" только подзатыльник отвесит при встрече! Лось, ты меня слышишь?..
- Да!- Пьяно вскинулся Лосик.
- Нормально, брат. Все нормально,- Химик несколько раз по-рыбьи открыл и закрыл рот и широко ухмыльнулся.- Лось, на этих "колесах" "лавэ" можно поднять немерено…
- Ты чё, Хима, охренел?!- Яро выговорил Лосик, глядя мимо собеседника.
- Чудик,- Химик придвинулся к нему и жарко, бредово зашептал на ухо:- Кодлу твою взнуздаем и начнем дела делать, понял?! Лопатники от "бабок" затрещат…
Лосик облокотился на стол, обхватил голову руками и затих, изредка покачиваясь из стороны в сторону. А Химик начал описывать жирную, сытую жизнь, которую они получат в обмен на дурь. Аня села рядом с ним, осторожно взяла из горсти таблетку.
- Дай попробовать,- пьяно сказала она.
- Анька!- Химик с трудом отобрал у нее таблетку.- Не дури, если с Лосем хочешь быть, не дури! Ты его понять должна, дура! Он же романтик! Он же ни хрена не понимает... Наливай! Лось, выпьем! Вот, брат, до чего ты дошел. Сам не знаешь, чё те надо…
Химик судорожно выпил и, оступаясь едва ли не на каждом шагу, вышел за дверь. Как только он ушел, Лосик схватил стакан и тоже выпил. Аня напряженно следила за ним.
- Он уже умер. Умер!- Лихорадочно прошептал Лосик, отчего-то глядя на нее с ненавистью.- Сам умер и нас за собой тянет!..
И вдруг потянуло в щель под дверью запахом паленых волос и кожи, потянуло сладковатым запахом жареного мяса. Лосик вздрогнул, посмотрел на подругу и внезапно расплакался.
А кодла прыгала вокруг огромного жаркого костра. В нем подгибаясь и проваливаясь к земле, разбрызгивая язычки голубоватого пламени, ярко полыхал факел.
Когда Лосик выскочил из ангара, ноги у него подкосились. Он упал на колени и уперся ладонями в прихваченную морозом землю. Сзади на него натолкнулась Аня и тоже едва не упала. Она помогла Лосику встать, и он бросился как бешеный пес на своих гавриков. Распинывал и расшвыривал их. В его ушах стоял гул из воплей, смеха и криков боли. И вскоре Лосик понял, что гаврики под кайфом. Он отшвырнул в снег еще нескольких и пошел искать Химика.
В ангаре было тихо. Почти так же тихо как в первый день. Языческое безумие осталось снаружи, только голуби всполошено гукали под крышей да где-то в дальнем углу возились и причмокивали.
- Вот так, Лизка, вот так,- страстно шептал Химик.- Так, так. Я тебя с собой заберу… С собой… да…
Лосик рванул ее за волосы, хлестнул по глазам наотмашь и тут же со всей силы, вкладывая в кулак всю злобу и ненависть, ударил по лицу Химика. Тот, как был распоясанный, слетел с ящика и врезался в кучу тряпья. Тут же пришел в себя, вскочил и, матюгаясь, застегивая на ходу штаны, пошел на Лосика. В углу от боли и страха выла Лизавета. А Лосик знал, если подпустит Химика слишком близко – ему конец, неравными были силы. И он Химика запинал, пару раз приложив лицом об бетонный пол, разбив ему в кровь левую половину.
Потом он сидел на корточках, прислонившись спиной к стене, и руки у него тряслись так, что сигарета все время падала на пол. Химик лежал посреди ангара и набирался сил. Через несколько минут он встал. Вместо левой половины лица у него была лаковая японская маска. И отхаркиваясь кровью, сказал голосом прежним, хорошо поставленным и совершенно спокойным:
- Вот, брат, и разбежались мы. Прощай, брат, не поминай лихом…
- Вали отсюда, паскуда,- негромко сказал Лосик.- Чтобы духу твоего не было.
За последующий час он ни разу не встал. Сидел на корточках и курил сигарету за сигаретой. Смотрел, как кодла собирается в дорогу. Костер в ангаре почти погас, и Лосик видел лишь прыгавшие по нарам тени. А когда ушла Аня, в ангаре стало совсем тихо. Она что-то говорила перед уходом, тянула его за рукав, но он только гримасничал в ответ. А Химик больше не появлялся, и на улице его слышно не было.
Лосик сидел в темном ангаре. Мыслей у него не было, но в душе уже завелась боль. Он понимал, что все кончено, что он остался один. Утром соберет в сумку все что осталось, и по мерзлой земле уйдет на дорогу.
Неожиданно в костре вспыхнуло пламя. Лосик вздрогнул и увидел, что возле огня кто-то копошится. Его сердце сдавило сумасшедшим, похмельным бредом – померещился покойный Рубик. И тут же отпустило. Он вздохнул с облегчением. Возле костра стояли Бунька с сестренкой, Чек, Лизавета и еще трое, неразличимые в потемках. Лосик слабо улыбнулся и помахал им рукой.
- Ничего,- прошептал едва слышно.- Апрель переживем, а в мае начнем поднимать землю. Вон ее сколько.
В последних числах мая навалился с запада холод. В промерзшем темно-голубом небе висели высокие почти неподвижные дымки. Ниже них свинцовою кисеею неслись темные тучи, осыпавшие неприветливый день двадцать шестого мая ледяным дождем. Изредка пробивало ливень градом, и по крыше словно черти начинали скакать и бить в старый шифер острыми козлячьими копытцами. Гоцик начал было ворошить чертей в своей голове, но вовремя отвлекся от навязчивых мыслей. Нельзя ему было думать о таком. И вот он лежал, слушая монотонный шум дождя за окном, а в голове его колобродили неуловимые, скользкие слова и фразы. Он пытался зацепиться хотя бы за одно слово, но не смог этого сделать. Понимал только, что безудержно проваливается не в похмельное отупение, а в одну из личин душевной болезни. Бесы заманили его в самый страшный из лабиринтов. И дорога отсюда была одна - на погост. Отчаянно становилось на душе от такого понимания, потому что жить иначе он уже не мог.
С утра заходила в гости бабка Капа, его последняя родственница в поселке. Наверно от нее тянуло прохладой и старостью. Но он не чувствовал запахов. Воздух казался удушливым и безвкусным. Бабка подошла к дивану и вздохнула печально. Но он на нее даже не посмотрел. Неотрывно, почти не мигая, смотрел на темную трещину в потолке.
Бабка потопталась возле окон, отдернула занавески, недовольно побурчала над неприбранным столом и села на табурет.
- Померзнет нонче смородина,- сказала она.
"Дрянь-погода",- подумал про себя Гоцик.
- Клавка-штырь за чесноком ходила. Говорит, вся черника в цвету… Померзнет нонче черника.
На этот раз Гоцик ни о чем не подумал. Он слушал, как усиливается за окном ветер, и краем глаза видел, как весь этот смутный небесный кавардак пробивают сумасшедшие лучи солнца; и теплые, золотистые пятна от них ложатся на подоконники и скрипучие половицы, на клетчатое одеяло и его обессилевшие от пьянства руки.
- На работу бы тебе устроиться,- неуверенно произнесла Капа и замолчала надолго. Это была ее мечта, почти мечта о возведенном храме – пустить его по накатанной поколениями колее, чтобы не вставал он против законов людских.
Гоцик лежал бездумно. Плевал он на законы. Плевал он на все. Только одного ему хотелось сейчас – забыться и проснуться уже здоровым.
А бабка попеняла еще на судьбу. Потом еще что-то говорила, но так невнятно и торопливо, что Гоцик не разобрал ни одного слова и незаметно задремал под неуверенный лепет Капы, и проснулся уже в полдень.
На кухне бормотало радио. За окном было сумеречно и тихо. Небосвод затянуло сплошной грозовой пеленою. Этот свинцовый монолит прорезали ослепительные мимолетные вспышки. И с каждой вспышкой радио на кухне принималось трещать и по-стариковски кашлять. Гоцик с трудом сел на диване и мрачно оглядел комнату. Обоняние к нему вернулось. Сейчас он чувствовал, как тянет со всех сторон сивухой, хотя бабка еще утром убрала следы попойки. Он встал, покряхтывая разогнулся во весь свой почти двухметровый рост и уже самодовольно похлопал себя по тощей грудине и животу. Жизнь снова нравилась ему.
Воды в бачке оставалось на донышке. Гоцик неприязненно воззрился на жидкость сероватую от близости дна с какими-то подозрительными крошками. Выглянул в окно и, обозрев дымные небеса, решил, что за свежей водой сходит позже. Еще позлобствовал слегонца на бабку. Де, не могла, старая, за водичкой на ключик сбегать.