Страница 9 из 163
Пальмина не видел с 17-го января*.
Отчего Билибин перестал работать в «Газете»?* Если он сам бросил, то удивляюсь его бессребренничеству; если же «Газета» отказалась от него, то не могу не удивиться вкусам Худекова и Ко, помещающих вместо остроумного И. Грэка какую-то «Сигару»* — жвачку, в которой ни черта не разберешь…
Кстати, где теперь Гермониус?* Его что-то не заметно в «Газете».
Насчет «Одесских новостей», печатающих мои рассказы*, следовало бы подумать самой «Газете». Прежде всего обкрадывается «Газета», а потом уж я… Вы скажите Худекову, чтоб он сделал ругательную заметочку.
Как идет моя книга?*
В конце марта я на один месяц уезжаю на юг. Не будет ли каких поручений?
В Ваших «Сатире и нимфе»* заметно авторское увлечение. Вы громоздите столько положений и лиц, что глядите, как бы Вам к концу не запутаться.
Вчера глядел Поссарта в «Манфреде»*. Недурно.
Погода у нас скверная. То тепло, то холодно, так что, выходя из дому, не знаешь, что надевать: летнее пальто или отцовскую шубу…
Поклон всем Вашим. А за сим, дабы не утомить благосклонного читателя, позвольте поставить точку.
Ваш А. Чехов.
Чеховым, 10 марта 1887
235. ЧЕХОВЫМ*
10 марта 1887 г. Петербург.
10, III, 87.
Любезные читатели!
Федор Тимофеич* пользуется гораздо большими удобствами, когда ночью путешествует по крышам, чем я, ехавши в Питер. Во-первых, поезд ехал 56 часов в сутки; во-2-х, я забыл взять подушку; в-3-х, вагон был битком набит, и, в-4-х, я курил такие папиросы, что чувствовал перхоту не только в горле, но даже в калошах: узнайте, какой сорт табаку покупает Василиса? Удивительное дело: вода в графине воняет нужником, папиросы отвратительны…
Ехал я, понятно, в самом напряженном состоянии. Снились мне гробы и факельщики, мерещились тифы, доктора и проч… Вообще ночь была подлая… Единственным утешением служила для меня милая и дорогая Анна, которой я занимался во всю дорогу*.
Кавалергардская так же далека от Невского, где я остановился, как Житная ул<ица> от Кудрина. Квартира Александра хотя и просторна, но не изящна и сумрачна.
Александр абсолютно здоров. Он пал духом, испугался и, вообразив себя больным, послал ту телеграмму*.
У Анны Ивановны настоящий брюшной тиф, но не тяжелый. Был у меня с доктором консилиум. Лечат по-моему. Доктор пригласил к себе в гости. Схожу.
В Питере свирепствует брюшной тиф, весьма злокачественный. Лейкинский швейцар, длинный, узкий старик, которого Вы, Маша, помните, вчера умер от тифа.
Деньги вышлю завтра. Сейчас 11 часов понедельника. Вечер. Я в Nомере. Кончив письмо, поеду к Александру.
Когда приеду, не знаю. Погода весенняя.
Обедал у Лейкина. Анна Аркадьевна* была больна брюшным тифом, а потому похудела. Дети незаконные* здоровы и веселы. Старший мне казался сегодня очень симпатичным и приветливым.
Мне страшно.
Почтение всем: собаке без спины*, кнуту, Федору Тимофеичу, Корнееву и проч.
Ешьте поменьше.
Ваш А. Чехов.
Адресуйте в «Осколки».
Везу Александру котлеты, оставшиеся после дороги, — это для сведения мамаши-таракаши. Съел я, мамаша, только ½ хлеба, так что 1½ франзоли остались целы (7½ к. прибыли). У Алекс<андра> есть деньги.
Мне скучно…
* Речь идет об «Анне Карениной».
Чеховой М. П., 11 или 12 марта 1887
236. М. П. ЧЕХОВОЙ*
11 или 12 марта 1887 г. Петербург.
Милейшая!
<Посы>лаю[2] тебе вексель <для получения дене>г. Из полученного отдай Ми<ше> 10 руб. для уплаты за рояль Клангу. Ввиду так скверно сложившихся обстоятельств я попросил бы тратить возможно меньше.
Когда приеду, не знаю. Александра с его упавшим духом и наклонностью к шофе оставить нельзя до выздоровления его барыни.
Очень возможно, что приеду раньше 15-го. Положительного сказать не могу.
Алекс<андр> здоров. Я проехался напрасно.
Полученный «Истор<ический> вестник» выдай Корнюше*.
Пока вообще скверно. Чувствую <себя> висящим между небом и землей.
Почтение Носу с Эфросом и Яше<ньке>.
А. Чехов.
Шехтелю Ф. О., 11 или 12 марта 1887
237. Ф. О. ШЕХТЕЛЮ*
11 или 12 марта 1887 г. Петербург.
Петербург, 78 № гостиницы.
Талантливейший из всех архитекторов мира!
Вам, конечно, уже известно, что обстоятельства самого поганого и ерундистого свойства нежданно-негаданно погнали меня на север. Вообще мне везет…
Сейчас я сижу в скучнейшем номере и собираюсь переписывать начисто конченный рассказ*. Скучаю. Скука усугубляется сознанием безденежья и неизвестности. Когда выеду, не знаю… Нервы расстроены ужасно, так что пульс мой бьет с перебоями. Пишу сие жалобное послание отнюдь не для того, чтобы нагнать на Вас сантиментальную мерлехлюндию и попросить у Вас взаймы, а для того, чтобы Вы не сердились на мою особу за неисправное посещение Дарьи Карловны*.
Впрочем, есть и просьба: не забудьте похлопотать о бесплатном проезде в Таганрог и обратно. Сделайте так, чтобы на обратном билете число не выставлялось. Как бы там ни было, будь хоть землетрясение, а я уеду, ибо долее мои нервы не выдержат. Я хочу уехать на юг не позже 31-го марта. Поеду с рублем, но все-таки поеду.
В Питере погода великолепная, но безденежье и отсутствие весеннего пальто, взятого у меня на бессрочный прокат одним нашим общим знакомым, портят всю иллюзию.
<…>[3]
Всюду меня встречают с почетом, но никто не догадается дать рублей 1000–2000…
Академическая выставка плоха*, но передвижная мне показалась прекрасной по богатству*…
Если хотите, черкните мне 2–3 строчки. Адрес: редакция «Осколков».
Весь Ваш, с сапогами, с калошами, с зубами, с жилеткой и проч.
2
Автограф поврежден.
3
В автографе вырезан абзац примерно из пяти строк.