Страница 3 из 3
А первым-наперво — тварь поганую, белесую. Стервищу нарисованную. С которой началось.
Второй ветер. Закатный.
… В старинной избе открываются двустворчатые шкапы, раззявливают пасть сундуки с высокой, горбом, расписной крышкой. Вытекают на волю белые, чистые холсты, тонкие, крестом расшитые полотна, легчайшие невесомые кисеи. Тянутся долгим облаком по небу, туманом в лесных распадках, искрасна-алой, исчерна-темной троецветной радугой над речной водой, пеленальной лентой-свивальником, тугим вервием, смертной петлею-удавкой над дремучим лесом. Защитить. Покарать. Спасти.
Третий ветер. Восходный.
…Самовила отворяет изнутри слепые глаза, нарисованные свои глаза, растворяет алые губы — чужой, родимой кровью полные губы, — невидимой для смертных рукой проводит по долгим вороным волосам, по белоснежной венчальной рубахе. Лишь до пояса она проявлена, да ладно, всё равно есть. Делает первый шаг с малого холста на великую землю. Жестка необутым ножкам беломраморная земля, деревянная земля, стылой каменной смолой крытая земля. Только вот за дареную кровь, за теплую плоть, за черноту и белизну от Бога заповедано платить. За любое добро, пускай и нечаянное, давать надобно полную цену.
Четвертый ветер. Южный.
…В полутемной палате Сергей чуть поворачивает голову, языком отстраняет в угол рта кислородный рожок. Перед глазами туман — а кто это белый в радужном ореоле? Невиданно расцветшее дерево за окном? Сестричка милосердная? Или та, что здесь всегда… он мается, вспоминая имя. Не Галина. Не Антоша. Не… не Радичка. Хотя вроде как-то так…
Милая. Распрекрасная.
И его застывшие до полусмерти губы сами собой выговаривают конец древней былички:
«Ночь глуха и неукладиста,
Не сноровиста, не ласкова.
Как моя-то лада в ней во гроб легла,
А моя забавушка — в осинов гроб,
Белой ризою укутана:
Во главах ее да чёрен плат,
А в ногах ее да светел нож,
Алый цвет-то да на сладких устах,
На устах-то да на сахарныих».
Антонида вздрагивает от жестокого озноба. Распрямляется.
Ржавый, весь в засохшей крови и тине, мастихин летит в болотную осоку.
«Что я делаю… Что я здесь делаю? Я ведь утонула тогда. Я должна спать под этой самой осокой, в самом глубоком омуте, на самом мягком мху — кукушкином льне, и прясть его вместе с другими русалками… моими посестрами-самовилами… И в невиданной красы бабкины наряды рядиться…»
«Мир-покой тебе, зазнобушке,
Сладкий сон тебе, голубушке
И свиданьице бессмертное,
Любованьице во веки веков»,
— до самого конца прошептывает Сергей и говорит уже во весь свой новый, молодой голос:
— Айдан. Это ведь ты рядом?
© Мудрая Татьяна Алексеевна