Клятва Гарпократа

— Вот именно.

— Что — уже? — спросила Тергата.

— Угу. Вверху подтягивают силы. Польстились на дорогую приманку.

Я хотел спросить кто, но Даниль добавил, наверное, специально:

— Маленький победоносный Армагеддон.

И еще:

— Ну да, мы аутсайдеры неба. Но ведь самое первое, что надо сделать с неприятелем, — это опорочить. Вылить ушат словесной грязи и подкрепить соответствующими местами писаний.

И хотя я понимал в этом деле всё меньше, я сказал:

— Если моя помощь что-нибудь решит… И даже не решит.

— Твоя помощь — самое главное, — ответили мне как будто оба голоса сразу. — Только просим тебя, стань нам истинным сыном по крови.

Что делать? Я кивнул.

Если хотите знать, никаких клыков, никакого очарования, ни на грош готической романтики, вообще очень просто и, я так думаю, быстро. Сначала они по очереди поцеловали меня — у меня закружилась голова от внезапного приступа слабости и чуть затошнило, как однажды на рутенском банкете, когда меня силком заставили выпить один коктейль — называется «Кровавая Мэри» или «Длинный Глоток», не помню. И сразу же затем подсунули фарфоровую кружку с похожим пойлом: густым, горьковато-солёным и явно зашкаливающим за шестьдесят градусов. Только вот не скажу каких: спиртовых, по Фаренгейту или вообще широты-долготы. Словом, в мозгах у меня прояснилось тотально — как от доброй понюшки нашатыря.

— А теперь выходим, — скомандовала Тергата. — Мужчины, помните моё первое правило? Ах да, Бьёрнстерн о нём и не слыхивал. В общем, битву выигрывает лишь тот, кто сумеет ее не допустить.

Мы выгрузились из сеней — прямо в ослепительно белое сияние, сквозь которое не просматривалось ни синевы вверху, ни зеленых склонов позади, ни проточных вод по границе.

Это походило на то, как начинающий актер впервые стоит у рампы, вперяясь в темноту зрительного зала. Только с обратным знаком.

— Сначала говорю я, — предупредил женский голос за моей спиной. — Мне с моим былым командирством это куда привычнее.

— Это говорю вам я, Мардёлль, Сияние Моря, и супруг мой Хеймдалль, Сияние Мира, подтверждает мои слова. Сегодня мы по праву возвратили себе эти гордые имена. И мы не боимся. Не боится и наш приёмный сын. Каково бы ни было ваше белокрылое войско, у нас больше друзей, чем у вас. И хотя совокупная наша сила не так велика, помните: каждый поверженный попадает на Поля, но ни один из вас не испытал на себе Великое Мерцание. Мы уже научились останавливать его и жить посреди него, и радоваться такой жизни, в которой нет постоянства и всё — сплошная перемена.

— Большая перемена, — пробормотал мужской голос. — Школьная.

— Вот и думайте, чем вам это покажется: не кромешным ли адом. А по моему мнению, даже настоящий, созданный вашими хлопотами ад — всего лишь место для инакомыслящих. Мыслящих по-разному. И творящих из переплетения этих дум невероятной красоты миры.

Ответом ей было молчание.

Потом вступил Даниль:

— Знаете, что такое ваш хвалёный рай? Утопия во плоти. Цивилизация стасиса. Безвременье. Не буду спорить — это хорошая идея для тех, кто устал от жизни и хочет лишь спокойствия. Для тех, кто пережидает на пути в Сияние. Для слуг. Нет, право: я не вижу ничего плохого в служении, но это не совсем то, что нужно для истинного человека.

А потом они оба враз толкнули меня под бока. Продолжай, мол.

Я не ожидал. И какой из меня оратор, скажите?

Только едва я открыл рот… А до того внезапно обозрел окрестность до самого побережья, где вся вода кипела от лодок и катамаранов Морского Народа…

Обводы нашей поляны, вдоль которых выстроились ожившие Мечи… Все девять… Десять.

Клянусь своим будущим блаженством на Елисейских Полях, папаша мне подмигнул!

А мама, моя милая ламия, эринния и ведьма в одном флаконе, вскинула руку к плечу ладонью вперед.

От ломаной линии близких гор отделились цепи конников в круглых облегающих шапочках и темных крылатых бурках. Всадники держали у плеча круто изогнутые ятаганы, по-местному — кархи. Еще один отряд типа драгунского был при шпагах — видно, изготовился к пешему бою. Белые крылья трепетали и пели за седлами третьей волны кавалеристов, с саблями наголо, верхом на высоких злых жеребцах.

И это было далеко не всё, что я узрел.

Но достаточно, чтобы свет померк и слегка отодвинулся кверху. Хотя он и раньше нисколько нам не мешал. Лишь одному мне и то ненадолго.

— Вот что, — я хотел откашляться, чтобы голос стал глубже и солидней. — Одно я вам скажу, кто бы вы ни были. Сегодня хороший день для смерти. Так, по слухам, говорят северные индейцы, для которых главная победа — коснуться нагой рукой вооруженного противника. И нет доли лучше, чем умереть за родную землю — так говорили воины маори, а потом снабжали своих захватчиков-англичан едой и боеприпасами, чтобы те имели возможность хорошо драться. Земля Великого Лэна равно мягка для всех, кто туда ложится, — говорят через меня ее воины. На чьей стороне была и будет победа? Поразмыслите-ка… на пути обратно.

Потому что всё было кончено. Над нами снова мягко светился фиолетовый хрустальный купол. И горела на нем яркая, как бриллиантовая булавка, утренняя звезда. Венера. Чолпон. Люцифер.

— И дам я ему Звезду Утреннюю, — пробормотал я. — Дабы плодился он и населял землю. Это что — уже целая ночь как единый день пролетела?

И умолк.

Навстречу нам летели, описывая широкие круги, два крылатых единорога. Вороных, как все лучшие потомки великолепного Черныша и благородной Дюльдюль. Одетых огнистой зарей.

А верхом на крылатых единорогах сидели Марикита и Серенилья, свив воедино руки и тела, точно двойной кентавр.

Не думайте, что на этой пафосной ноте всё так-таки и закончилось. Ну, естественно, я сыграл роль Гора-младенца (ха!), но это была лишь роль. Именно ради нее мой милый Тор и моя дорогая Стелламарис отдалились от меня и позволили удивительной парочке динанцев сотворить из меня свое кровное дитятко. В смысле — обменяться кровью по сокращенному вампирскому ритуалу.

Дело в том, что истинное божество неуловимо и невоплотимо, на него можно только намекнуть. Очертить пустое, выразительно молчащее пространство или сотворить знак. Этот знак часто может иметь человекоподобную форму и даже в каком-то смысле подменить собой означаемое. В последнем случае он считается и почитается как символ — то есть штуковина рангом повыше, чем знак. Но проходит время, и Бог отряхивает со своей мощной руки перчатку и становится самим собой.

Я тоже стал самим собой: живым мечом, а не каким-то непонятным Гарпократом. Разве что обрёл несколько большую психическую уравновешенность и склонность к произнесению речей.

Летун не вернулся ко дворцу Фрейра-Юлиана и иже с ним. Вертдом не пришёл в новый Рутен.

Потому что они стали одним и тем же миром. Наряду с возрожденной Атлантидой, из коей получился отличный курорт для тех ба-нэсхин, что желали потрудиться на твёрдой почве. Остальные расселились по морям-океанам, ловят рыбу и водоросли, насыщенные йодом, и потихоньку растят сказочной красоты коралловые города, которым не страшен умеренный холод. Так Морской Народ выказывает благодарность народу сухопутному: ведь сам он издавна привык ко всему зыблющемуся, изменчивому и ненадёжному.

Сам народ сухой земли будет потихоньку меняться тоже. Но изнутри. Ибо в нём вольно гуляют гены старого Хельмута, что отрицают абсолютную ценность человеческой жизни перед лицом таких возвышенных материй, как долг, честь и справедливость. Гены Армана ал-Фрайби, Эстрельи и принца Моргэйна Старшего, говорящие о том, что начало новому миру и новому народу всегда кладёт священный союз брата и сестры. Ха, да ведь сама праматерь Ева была родом из мужнина ребра, повторял я за Данилем-искусителем.

А еще перед нашими очами постоянно наличествует пример нескольких юных союзов, утверждающий превосходство любви над теми чувствами, что заставляют человека стремиться к постоянству очага, рутинности любовной связи и обретению детей. Ведь Любовь не стремится к обладанию даже самой возвышенной собственностью в мире. Она хочет отдать себя — и лишь тем одним обрести. Нет, я вовсе не проповедую отказ от привычных моральных, материальных и таких уютных ценностей.