Детонепробиваемая (ЛП)

– Что думаешь? – выдыхает подруга после минутной паузы.

Качаю головой в каком-то непонятном, сумасшедшем смятении чувств. Больше всего я боюсь за нее. Знаю, как Джесс надеется, как сильно хочет, чтобы с Треем всё сложилось хорошо, и какое ее ждет опустошение, когда в ближайшие девять месяцев реальность разрушит ее чаяния. А еще не могу не сердиться на Джесс за то, что она это сделала ради себя, что именно таким образом становится матерью. Осуждаю её за неправильные решения и не могу не прикидывать, как ее непродуманные шаги повлияют на меня и на мою жизнь. Я не хотела ребёнка с Беном, своим мужем, и, уж конечно, не хочу делить бремя родительства с подругой. Но какой бы ужасной эгоисткой я была, если бы самоустранилась, когда Джесс беременна и нуждается во мне? Какой бы ужасной я была, если бы отказала ей в помощи в такой критический момент?

И ещё одно чувство, похороненное под очевидной реакцией, – странное покалывание уже с другой стороны. Беспокойство, что если я отступлю и отделюсь от Джесс и её ребёнка, то буду оттеснена на второй план. Пропущу что-то необыкновенное. Что жизнь подруги станет гораздо насыщеннее моей. Я почти ей завидую. И это полный бред, потому что, разумеется, я не хочу ребёнка. Не хочу.

Начинаю мучить себя вопросом, каким задаюсь всегда, испытывая подобные необъяснимые неконтролируемые эмоции: это вообще нормально – такое чувствовать? А другие тоже тоскуют о том, чего сами вообще не хотят? Надеюсь, ответ положительный, потому что меня успокаивает допущение, что я не одна такая. Что есть еще люди, чувства которых столь же нелогичны. Да, может, я немного не в себе, но всё ещё вполне нормальная.

Джесс разваливается на моей кровати, уставившись в потолок, а я с трудом изобретаю подходящее оправдание, которое придаст смысл моим противоречивым эмоциям. Мыслями возвращаюсь к своей первой любви, к Чарли, с которым изредка сталкиваюсь, приезжая в Хантингтон. Сейчас он работает пожарным в нашем родном городке, и это значит, что он проводит будни, спасая бродячих кошек и собак и ведя уроки противопожарной безопасности в младших классах нашей родной школы. Выходные просиживает перед телевизором в компании школьных приятелей, следя за играми «Джетс», непрерывно курит облегченный «Кэмел» и резвится во дворе с четырьмя своими детьми. Бьюсь об заклад, что у Чарли нет заграничного паспорта и после окончания школы он не прочитал ни одной книги. Короче, его теперешняя жизнь совсем не похожа на мою, так что я никогда не была бы довольна, останься я с Чарли. Но при встрече с ним я все равно ещё ощущаю крошечный укол тоски, вспоминая, каково это – в шестнадцать лет выходить из кинотеатра в тёплую летнюю ночь, садиться в машину своего парня и целоваться с ним взасос, слушая песни о любви на кассете. Но я совсем не путаю те подростковые чувства с реальным желанием быть рядом с Чарли.

И ребенка я точно так же не хочу, но всё равно испытываю это тоскливое покалывание внутри. Почти незаметное, но из-за него я всё-таки выпаливаю:

– Если бы я оказалась в такой ситуации…

Джесс вытаращивает глаза и медленно называет меня по имени, словно задавая вопрос.

– Что? – невинно откликаюсь я.

– Так ты передумала?

– Насчёт чего?

– Насчёт Бена? Рождения ребёнка? Насчет ребёнка от Бена? – Джесс кажется одновременно обеспокоенной, подозрительной и обнадеженной.

– Нет, – решительно отвечаю я. – Не смеши. Никаких переоценок ценностей.

– Ну, наверное, это и к лучшему, – медленно говорит Джесс. – Потому что если бы ты передумала, твоя жизнь оказалась бы в десять раз более глубокой заднице, чем моя прямо сейчас.

Смотрю на подругу и убежденно повторяю:

– Никаких переоценок ценностей.

        * * * * *

Следующим утром я лежу в постели и раз в пятидесятый перечитываю «Грозовой перевал». Это моя самая любимая книга. Кажется, я люблю её еще больше сейчас, когда мои собственные отношения разорваны. В некотором извращённом роде я даже наслаждаюсь, чувствуя себя такой же страдалицей, как Кэти из-за Хитклифа.

Нахожу любимые строчки и зачитываю себе вслух: «Моя большая дума в жизни – он, и только он. Если всё прочее сгинет, а он останется – я ещё не исчезну из бытия; если же все прочее останется, но не станет его, вселенная для меня обратится в нечто огромное и чужое, и я уже не буду больше ее частью... Он всегда, всегда в моих мыслях: не как радость и не как некто, за кого я радуюсь больше, чем за самое себя, – а как всё моё существо».

Вздыхаю и переворачиваю страницы, отыскивая ещё один отрывок: «Когда и бедствия, и унижения, и смерть – всё, что могут послать Бог и дьявол, – ничто не в силах было разлучить нас, ты сделала это сама по доброй воле. Не я разбил твоё сердце – его разбила ты; и, разбив его, разбила и моё».

После, взбудораженная очистительными мелодраматическими муками страсти и отчаяния, вспоминаю, как в самом начале наших отношений Бен по моему настоянию прочёл эту книгу. И перелистнув последнюю страницу, он сказал: «Ну… Этот Хитклиф – прикольный парень, а?» Я улыбаюсь, припоминая, как тогда смеялась.

И в этот момент звонит мобильный. Неразумно жду, что это Бен, но, глянув на экран телефона, убеждаюсь, что меня тревожит всего лишь Дафна. Наверное, хочет справиться, как дела.

Отвечаю, и она спрашивает, что нового. До этой секунды я и не задумывалась, как будет плохо, если сестра узнает правду о Джесс. Иду по пути наименьшего сопротивления и говорю, что никаких особых новостей нет. Джесс и сама может про себя рассказать. А я не собираюсь, пока меня не припрут к стенке.

– А что у тебя? – перевожу я стрелку.

– О, новостей не так уж много, – отвечает Дафна.

– Пришли результаты Тони? – спрашиваю я.

– Ага, – говорит она. – Пришли.

– И?

– У него всё в порядке. Никаких отклонений, – сообщает Дафна странно высоким и счастливым голосом. Меня осеняет догадка, что, может быть, она беременна, но не осмеливаюсь спросить в лоб.

– А что ещё?

– Хм, ну, сама понимаешь, начало нового учебного года. Работаю над новыми досками объявлений и всем таким прочим.

– Хорошо, – говорю я. – У тебя замечательно получаются доски объявлений.

– Ой, спасибо, Клаудия, – отвечает Дафна. После долгой паузы она спрашивает: – Так что, сестренка, сможешь приехать к нам завтра на ужин около семи? Хочу приготовить для тебя мою фирменную лазанью.

– Маура приедет? – уточняю я.

– Нет.

– Мама или папа?

– Нет. Только ты. Думаю, будет весело! – восклицает Дафна.

– Конечно, Даф, – соглашаюсь я, сделав заключение, что, вероятно, она не беременна. Будь так, сестра, скорее всего, пригласила бы нас всех. Но, судя по тому, как идёт моя жизнь, я уверена, что разговоров о детях не избежать.

На следующий вечер сажусь в поезд до Хантингтона. Сходя с платформы, вижу Дафну, машущую из ярко-жёлтого «мини-купера». Иду навстречу и замечаю в выражении её лица что-то неестественное и нарочитое. Как у начинающей актрисы, изображающей счастье.

Когда я сажусь в машину и говорю: «Привет, Даф!», то и в своём псевдожизнерадостном голосе распознаю нотку фальши. Осознаю, что чертовски сложно держаться нормально, когда собеседница ведёт себя странно.

Мы немного болтаем о ее учениках, пока едем к дому. Сестра также рассказывает в чрезмерно пылких выражениях, как обожает роман Эми Дикерсон. Сообщает, что даже выбрала эту книгу для своего книжного клуба, хотя обычно они обсуждают незатейливые любовные истории.

– Девочкам она понравится, – говорит Даф. – Эта книга подстегивает мысли.

Бросаю взгляд на Дафну и отмечаю, что, на моей памяти, она впервые в жизни сказала, будто ее мысли что-то подстегивает. Сестру нельзя назвать тупицей, но самоанализом она не занимается.

Подъехав к дому, Дафна нажимает кнопку, открывающую дверь гаража. Вижу, что там уже припаркован чёрный минивэн Тони, и мысленно исключаю семейные неурядицы. По крайней мере необратимые. Опять же, странно приподнятый настрой сестры не вяжется с угрозой развода. Что-то тут другое.