Мой любимый шут

Латекс — восторженные вздохи посетительниц ночного клуба: «Ах, принц, принц! Красив, как бог! А как танцует!» Лоск и глянец бесполезной мишуры…

Шёлк — шушуканье глупых фрейлин, надменные лица, длинные накрашенные ресницы, скрывающие пустоту кукольного взгляда…

Джинса — чуть заметная сеточка морщин в уголках насмешливых серых глаз, узкие губы, огонёк сигареты. «Дай мне.» — «Нельзя. Курящая женщина — это пошло.» — «А тебе, стало быть, не пошло?» — «Мне всё можно. Весь я — не всерьёз.»

Ситец — щедро выкрашенные зелёнкой коленки, облупившийся на солнышке розовый нос, мир, яркий, как радуга…

Кружево — распухший от насморка нос знатного вельможи, то и дело ныряющий в платок с вензелем…

Бархат — муаровые разводы сна, шёпот и бормотание где-то на зыбкой грани реальности и беспамятства, кошки, когти, царапины…

Замша — простенькая, но очень удобная курточка, купленная мной на первое жалование…

Парча — холодное, гордое, тяжёлое лицо, бесстрастный голос: «Работаете, девочки?», дружное обморочное блеяние: «Да, Ваше Величество…» Удаляющиеся шаги равнодушной, холёной власти…

Кожа — высокие сапоги на «молнии», поскрипывание седла, слегка покачивает — мерно, в такт шагам. Запах лошади — вроде бы и неприятный, резкий, но я почему-то вдыхаю его с удовольствием… «Мне хотелось бы иметь фотографию, на которой ты гарцуешь на лошади.» — «Это просто. В следующий раз я прихвачу с собой фотоаппарат.» — «Нет. Не надо. Изображения всегда врут. Воображение — никогда. Я запомню тебя такой…»

Лён — бабуля, жутко чопорная, сухонькая, важная, как придворная дама, юбка волочится по полу, я смеюсь, наступаю бабуле на «хвост», отпрыгиваю в сторону, она пальцем грозит…

Шифон — взгляд из-под опущенных ресниц, солнечный зайчик на потолке, долгий, щедрый утренний зевок, чай с запахом смородинного листа…

Кто-то из девчат уронил на паркетный пол напёрсток, и резкий звук вырвал меня из уюта фантазий. Ну, сударушка Маргарита, сегодня Вы невероятно медлительны, не находите?

Так. Пусть рубашка будет атласной. А цвет он выберет сам. Я взяла сколотые булавкой лоскутки-«пробнички», сантиметровую ленту, блокнот с карандашиком и отправилась в королевские покои.

Словосочетание «королевские покои» моя мама произносит с лёгким восторженным придыханием — словно речь идёт о святыне. Для меня же это всего лишь апартаменты моего начальства. Да, я чувствую себя тут немного неуютно, поначалу вообще робела, но никогда не относилась к данному зданию из дворцового ансамбля как к обители ангелов (а то и богов). Разве встретишь в раю монтёра, починяющего электропроводку? А молоденькую уборщицу, старательно выводящую с ворсистого ковра пятно от вонючей кошачьей мочи? А лакеев, натирающих какой-то мастикой паркет в бальном зале после того, как принц Мартин избороздил его роликами? И наконец, в каком таком раю можно увидеть Её Величество, выходящую из санузла? Я бываю в королевских покоях почти каждый день, и могу поклясться: жизнь тут идёт самая обычная, за исключением тех дней, когда во дворце проходят официальные приёмы или какие-либо торжества.

Поднимаясь по широченной лестнице из белоснежного мрамора, между третьим и четвёртым этажом я встретила королеву со свитой: Её Величество стояла у окна и задумчиво колупала ногтём краску на оконной раме. Отшелушенные кусочки краски падали на кудрявую макушку сидящего на подоконнике пятилетнего принца Георга (по слухам — сына от одного из королевских визажистов). Малыш увлечённо листал лежащую у него на коленях яркую книгу.

— Доброе утро, Ваше Величество, — присела в реверансе я и обратилась к Георгу: — Доброе утро, Ваше Высочество.

В этот момент сверху по лестнице съехал на скейтборде принц Мартин, заставив завизжать и броситься врассыпную доселе мирно сидевших на ступеньках фрейлин.

— Мартин, прекрати! — раздражённо воскликнула королева, — Довольно детства! Некуда девать энергию — покатайся верхом или сходи на теннисный корт!

— Что хочу, то и делаю, — невозмутимо отозвался наследник престола, — Тем более, это мой дом.

Её Величество резко отвернулась от окна, схватила принца за локоть.

— Постыдился бы людей!

Мартин дёрнул рукой, высвободился, презрительно скривил губы.

— Кого тут стыдиться? Их? — указал он на фрейлин, — Её? — кивок на меня, — Да они куклы безмозглые!

— Мартин!!!

— Отвяжитесь, маменька, — отмахнулся принц, и скейт загрохотал вниз по лестнице, унося хозяина прочь.

Я почувствовала себя оплёванной. С ног до головы. Хотелось пойти и хотя бы умыться. Я зачем-то посмотрела на королеву. Её Величество на миг показалась мне покрытой пылью фотографией. А потом наши взгляды встретились.

Точно также смотрела на меня мама, когда год назад я сообщила ей о своём новом романе. И так же она смотрела на отца, когда тот уезжал в очередную длительную командировку.

— Я не кукла, — вырвалось самопроизвольно.

— Я знаю, — улыбнулась одними уголками рта Её Величество, — Иди.

Жмущиеся к стене фрейлины вымученно хихикали. Маленький принц Георг задумчиво разглядывал осла на картинке. Этажом ниже что-то громыхнуло и покатилось. Я мысленно от души пожелала Мартину въехать в собственный портрет в галерее на втором этаже.

Раздумывая на тем, как портит людей власть, я добралась до апартаментов Шута. «Апартаменты»… две комнатки — спальня и маленький кабинет. И надо же — «апартаменты»! Дурацкая вычурность абсолютно во всём.

Шут сидел за массивным столом и что-то писал. Колокольчики на колпаке едва вздрагивали. Я тихонько подошла, уселась в креслице рядом со столом, поджав ноги, и медленно заскользила взглядом по такому знакомому лицу.

…Узкое, немного даже вытянутое. Острый подбородок, отчётливая линия скул, нос с лёгкой горбинкой. Тонкие бледные губы, над верхней справа — маленький, почти незаметный шрамик. Щёточки бровей, дуги ресниц. Глаза — спокойные, тёплые, большие, взгляд глубокий, с лёгким налётом грусти — словно море в штиль. Ну посмотри же на меня, мой любимый шут!

— Привет, — улыбнулся он, отрываясь от рукописи, — Я уж начал беспокоиться, куда подевалась моя дама сердца.

— Привет. Извини, что заставила поволноваться.

Он отложил рукопись в сторону и с наслаждением потянулся. Зазвенели бубенчики.

— Ты даже пишешь в этом дурацком колпаке, — с укоризной вздохнула я, кладя локти на стол, — Он тебе не надоел?

— Я на работе, Рита. Я же шут, помнишь?

— Но тут же тебя никто не видит!

— Не суть важно. Я просто шут. А ты немедленно рассказывай, где три дня пропадала.

Я молча теребила свой блокнот. Вообще-то последний раз выходя от Шута, я поклялась себе, что когда мы снова встретимся, я ПОПРОШУ… Встретились. Просить было почему-то страшно.

— Рита, эй… ты чего?

И действительно, чего это я? Вот же мой Шут — почти родной, любимый, понимающий, самый лучший. Кажется, он всю жизнь был рядом… Эх, была не была!

— Возьми меня замуж.

По-моему, вышло слишком тихо. Или слишком громко. В общем, слишком. И страшно стало от этого нахального «слишком». А потом я поняла, что мой Шут смеётся: по-доброму, с облегчением — будто ожидал от меня чего-то глобально-ужасного, а оказалось-то…

— Так возьмёшь? — совсем уж нагло спросила я.

Теперь наступила его очередь молчать. Надо думать, ошарашено. Или нет?..

— Послушай, ты, наверное, пошутила? — прозвучал воистину дурацкий вопрос.

— Нет.

— То есть, ты хочешь стать моей женой? — он покинул своё место и зашагал по комнате — от двери к столу, от стола к окну и обратно, — Ты хочешь стать женой шута?

— Да.

— М-маргарит-та!!! — воскликнул он, — Я же старый!

— Четырнадцать лет — не разница, — упавшим голосом сказала я.

— Я же некрасивый, не имею ни хорошего заработка, ни дома… Зачем тебе нищий шут, Рита?

И тут я жутко разозлилась. Подошла к Шуту, встала перед ним на цыпочки — чтобы глаза в глаза, а не в подбородок — и сказала:

— Зачем? Я, веришь ли, люблю тебя. А ты, кажется, говорил одно время, что любишь меня. Или нет?