Солнечные зайчики

— Барону Репстейну? — переспросил я. — Супругу известной баронессы?

— Да.

— И дело серьезное?

— Очень.

Совершенно сбитый с толку, неспособный ему возразить, я раскрыл телефонную книгу и снял трубку. Но в эту минуту Люпэн остановил меня властным жестом и сказал, по-прежнему глядя на листок, который опять поднял со стола:

— Нет, не надо ничего говорить… Нет смысла его предупреждать… Есть нечто более срочное… Нечто странное, что меня заинтриговало… Почему, черт возьми, эта фраза не была окончена? Почему эта фраза…

Он торопливо схватил шляпу и трость.

— Пойдемте. Если я не ошибаюсь, это дело требует немедленного решения, а я не думаю, что ошибаюсь.

— Вы что-нибудь знаете?

— Пока — ничего.

На лестнице, взяв меня под руку, он сказал:

— Я знаю то же, что и все. Барон Репстейн, финансист и спортсмен, чья лошадь Этна в этом году победила на скачках в Эпсоме и взяла Гран-при в Ланшанне, барон Репстейн стал жертвой своей жены. Широко известная своими белокурыми волосами, шикарными туалетами и роскошью, она сбежала пятнадцать дней тому назад, забрав с собой сумму в три миллиона, похищенную у мужа, и целую коллекцию бриллиантов, жемчугов и драгоценностей, доверенную ей княгиней де Берни, которую якобы собиралась купить. На протяжении двух недель за баронессой гонятся по Франции и всей Европе, что не так уж трудно, поскольку она усеивает свой путь золотом и драгоценностями. Всем кажется, что ее вот-вот задержат. Не далее как позавчера, в Бельгии, наш национальный сыщик, неутомимый Ганимар, подобрал в одном из больших отелей путешественницу, против которой накапливались самые неопровержимые улики. Когда же навели справки, выяснилось, что это была известная актриса, Нэнси Дарбель. Баронесса оставалась неуловимой. Барон Репстейн назначил премию в сто тысяч франков тому, кто поможет найти его жену. Деньги находятся в руках нотариуса. С другой стороны, чтобы компенсировать потери княгини де Берни, он продал оптом свои скаковые конюшни, особняк на бульваре Османн и замок в Рокенку-Ре.

— И стоимость их продажи, — добавил я, — должна быть вскоре выплачена. Завтра, как утверждают газеты, княгиня де Берни получит деньги. Только я действительно не вижу связи между этой историей, мастерски резюмированной Вами, и той загадочной фразой…

Люпэн не снизошел до ответа.

Мы проследовали по улице, на которой я жил, и прошли еще сто пятьдесят или двести метров, когда он сошел с тротуара и принялся рассматривать дом довольно старой постройки, где обитало, по-видимому, много жильцов.

— По моим расчетам, — заявил он, — именно отсюда посылались сигналы, несомненно — из вот этого, еще открытого окна.

— На четвертом этаже?

— Да.

Он направился к консьержке и спросил:

— Не поддерживает ли один из Ваших квартиросъемщиков отношения с бароном Репстейном?

— Ну как же! Конечно! — воскликнула добрая женщина. — У нас живет этот славный господин Лаверну, который служит секретарем и управляющим у барона. Я помогаю ему вести его скромное хозяйство.

— И можно его повидать?

— О! Не знаю…

— Почему же не знаете?

— Повидать его? Но он очень болен, этот бедный господин.

— Болен?

— Вот уже пятнадцать дней… С той самой истории, которая случилась с баронессой. На второй день он вернулся с сильной лихорадкой и слег.

— Но он все-таки поднимается?

— О! Этого я не знаю.

— Как так — не знаете?

— Его доктор запрещает к нему входить. Он забрал у меня даже ключ.

— Кто забрал?

— Да доктор же. Он сам приходит для того, чтобы за ним ухаживать, два или три раза на день. Да вот, он как раз вышел из дома, минут двадцать назад, старик с седой бородой и в очках, такой сгорбленный… Но куда вы, мсье?

— Иду наверх, ведите меня, — сказал Люпэн, который двинулся уже бегом к лестнице. Четвертый этаж, слева, не так ли?

— Но мне туда нельзя! — стонала добрая женщина, следуя за ним. — А потом, у меня нет ключа, потому что доктор…

Один за другим, они поднялись наверх. На площадке Люпэн вынул из кармана небольшой инструмент и, несмотря на протесты консьержки, ввел его в отверстие замка. Дверь поддалась почти сразу. Мы вошли.

В конце темной комнаты виднелся свет, проникавший сквозь приоткрытую дверь. Люпэн бросился вперед и, уже с порога, издал крик:

— Слишком поздно! Ах, сто чертей!

Консьержка рухнула на колени, словно в обмороке.

Войдя в свою очередь в комнату, я увидел на ковре полураздетого человека, который лежал с подогнутыми ногами, с вывернутыми руками, с мертвенно бледным лицом, исхудалым до костей, чьи глаза сохранили выражение ужаса, а рот застыл в устрашающей конвульсии.

— Он мертв, — сказал Люпэн после беглого осмотра.

— Но как же так? — воскликнул я. — Ведь следов крови нет!

— Нет, есть, — возразил Люпэн, показывая на груди раненого выступавшие изза полурасстегнутой рубахи две или три красные капельки. — Его, по-видимому, схватили одной рукой за глотку, а второй — укололи в сердце. Говорю «укололи», так как рана действительно незаметна. Можно подумать — отверстие, проделанное очень длинной иглой.

Он пошарил взором вокруг трупа. Там ничего не могло привлечь внимания, кроме небольшого карманного зеркальца, маленького зеркальца, которым г-н Лаверну забавлялся, посылая из окна солнечные зайчики.

Но вдруг, когда консьержка принялась снова причитать и звать на помощь, Люпэн набросился на нее.

— Молчать! И слушайте меня! Слушайте и отвечайте… Это чрезвычайно важно. У господина Лаверну на этой улице был приятель, не так ли? На этой стороне улицы, направо? Близкий друг?

— Да.

— Его имя?

— Мсье Дюлатр.

— Адрес?

— Номер 92.

— Еще два слова: тот старый врач с седой бородой и в очках, о котором вы говорили, приходит давно?

— Нет. Я его не знала. Он пришел в тот же вечер, когда господин Лаверну заболел.

Не говоря ни слова, Люпэн опять потащил меня за собой, спустился вниз и, оказавшись на улице, повернул направо, из-за чего пришлось пройти мимо моей квартиры. Миновав еще четыре дома, он остановился перед № 92, небольшим низким домиком, чей первый этаж был занят виноторговцем, который как раз курил свою трубку на пороге лавки, рядом с подъездом. Люпэн осведомился о том, дома ли господин Дюлатр.

— Мсье Дюлатр уехал, — отвечал коммерсант, — с полчаса назад… он выглядел необычно взволнованным и взял даже автомобиль, что не входит в его привычки.

— И Вы не знаете…

— Куда он спешил? Ей-богу, тайны тут не может быть. Он довольно громко выкрикнул адрес: «В полицейскую префектуру!» — вот что крикнул он шоферу.

Люпэн хотел было сам позвать такси, но передумал, и до меня донеслись его слова:

— Нет смысла, он намного нас опередил!.. Затем он спросил, не приходил ли кто-нибудь сюда после ухода господина Дюлатра.

— А как же, приходил. Пожилой господин с седой бородой, который поднялся к мсье Дюлатру, позвонил, а затем — удалился.

— Благодарю Вас, мсье, — сказал Люпэн с поклоном.

Он двинулся дальше медленным шагом, храня молчание, с озабоченным видом. Не было сомнения, что проблема казалась ему очень трудной, что не прояснились еще потемки, в которых он, однако, так уверенно находил дорогу.

Впрочем, он и сам это признал:

— В таких делах требуется более интуиция, чем рассудок. Но это дело стократ стоит того, чтобы им заняться.

Мы добрались между тем до бульваров. Люпэн вошел в читальный зал и долго рылся в газетах последних двух недель. Время от времени он бормотал:

— Да… Да… Не более чем предположение… Но им объясняется все… Гипотеза, отвечающая на все вопросы, не может быть далекой от истины…

Стемнело. Мы поужинали в небольшом ресторане, и я заметил, что лицо Люпэна постепенно проясняется. Его жесты стали более решительными. К нему возвращалось доброе настроение, оживление. Когда мы вышли и потом, на пути к дому барона Репстейна по бульвару Османн, со мной опять шел Люпэн, каким он выглядел, когда был в ударе, Люпэн, принявший решение действовать и выиграть бой.