Страница 2 из 39
— Вы меня ждали?
— Разве я не отправил вам, господин директор, письмо с просьбой меня навестить? С самого начала ведь было ясно, что надзиратель сразу отнесет его вам. Я так был в этом уверен, что указал на конверте ваши инициалы: С.Б. и ваш возраст — 42.
Имя директора действительно было Станислав Борели, возраст — сорок два года. Это был человек с приятной внешностью, добросердечный, обращавшийся с заключенными со всей снисходительностью, которая только была возможна. Люпэну он сказал:
— Вы не ошиблись насчет порядочности моего служащего. Вот ваши деньги. Они будут вам возвращены в день освобождения… А теперь прошу еще раз пройти в комнату для обыска.
Люпэн последовал за господином Борели в небольшое помещение, предназначенное для этой важной процедуры, и, пока его платье проверяли с вполне оправданной подозрительностью, подвергся тщательному досмотру сам. Затем его опять препроводили в камеру, и господин Борели сказал:
— Теперь я спокоен. Все сделано, как полагается.
— И сделано, господин директор, хорошо. Выполняя эти обязанности, ваши люди действуют с деликатностью, которую хотелось бы вознаградить очередным проявлением моей благодарности.
Он протянул стофранковую купюру господину Борели, который чуть не подскочил.
— Ах! А это — откуда?!
— Не ломайте над этим напрасно голову, господин директор. Человек, подобный мне, живущий такой жизнью, как моя, всегда должен быть готов к любым неожиданностям, и никакие злоключения, как они ни были бы серьезны, не должны заставать его врасплох. Даже заключение в тюрьму.
Большим и указательным пальцем правой руки он схватил средний палец левой, резким движением оторвал его и спокойно протянул господину Борели.
— Не волнуйтесь так, господин директор. Это не мой палец; это просто трубочка из пластмассы, раскрашенная и в точности соответствующая форме моего среднего пальца.
И добавил со смехом:
— И достаточно вместительная для того, чтобы скрыть в себе третью купюру достоинством в сто франков… Что поделаешь?.. Если другого бумажника не имеешь…
Он вдруг умолк, видя растерянность директора:
— Прошу поверить, господин директор, что я вовсе не стремлюсь ошарашить вас моими скромными талантами… Хочу просто обратить ваше внимание на то, что вы имеете дело… с клиентом… так сказать, особого свойства… И не следует удивляться, если за мной обнаружатся некоторые нарушения обычных правил вашего заведения.
Директор между тем пришел в себя. И отчетливо произнес:
— Хотелось бы полагать, что вы будете соблюдать эти правила и не принудите меня к принятию строгих мер…
— Которые вызвали бы у вас, господин директор, сожаление? Именно от этого мне хотелось бы вас избавить, заранее объявив, что тюремные правила не помешают мне действовать, как мне захочется, сообщаться с моими друзьями, защищать среди этих стен важные интересы, доверенные мне третьими лицами, писать в газеты, у которых пользуюсь вниманием, продолжать исполнение моих планов и, в конце концов, готовить свой побег.
— Ваш побег!
Люпэн от души рассмеялся.
— Подумайте сами, господин директор! Я не прощу себе, что попал в тюрьму, если не сумею из нее выйти.
Этот довод не показался господину Борели достаточным. В свою очередь, хотя несколько через силу, он засмеялся.
— Предупреждение удваивает бдительность…
— Именно в этом моя цель. Примите все предосторожности, господин директор, не пренебрегайте даже самой малой. Чтобы никто потом не ставил вам чего-либо в упрек. А я, со своей стороны, постараюсь устроить все таким образом, что, какими неприятностями это ни было бы для вас чревато, ваша карьера от этого не пострадала. Вот и все, что я хотел сказать вам, господин директор. Вы можете теперь удалиться.
И, когда господин Борели ушел, глубоко взволнованный своим странным подопечным и обеспокоенный готовящимися событиями, заключенный бросился на свою койку, шепча:
— Право, ты нахал, старина Люпэн! Можно подумать, что тебе уже известно, как отсюда выбраться!
II
Тюрьма Санте построена в виде звезды. В центральной части здания находится круглое помещение, к которому сходятся все коридоры, — таким образом, чтобы ни один заключенный не мог выйти из камеры без того, чтобы его не увидели надзиратели, дежурящие в застекленной кабине, в середине этого зала. Посетителя, осматривающего тюрьму, неизменно удивляет, что заключенные передвигаются в ней во все стороны без конвоя, словно они и в самом деле на свободе. На самом же деле, чтобы пройти от одной точки до другой, от своей камеры, например, до тюремной машины, которая ждет их во дворе, чтобы отвезти во Дворец правосудия, то есть на следствие, арестанты следуют по прямым участкам коридоров, из которых каждый оканчивается дверью, открываемой стражником. И этот стражник может открывать только эту, единственную дверь и должен наблюдать за двумя прямыми участками пути, которые она контролирует.
Таким образом, по видимости — свободные, заключенные на самом деле следуют от двери к двери, от пары глаз к другой паре глаз, как пакеты, передаваемые из рук в руки. За пределами здания муниципальные полицейские принимают предмет этой передачи и помещают его в одно из отделений «черного ворона».
Такова практика, принятая в этом мрачном месте.
Ее не стали придерживаться, однако, в отношении Люпэна.
В случае с Люпэном доверия прежде всего лишили описанную выше прогулку по коридорам. Затем — тюремную машину. Стали с подозрением относиться ко всему, ужесточая для него все процедуры и правила.
Господин Вебер прибыл самолично, в сопровождении двенадцати полицейских — вооруженных до зубов лучших, отборнейших из своих людей, подобрал опасного заключенного на пороге его камеры и отвел его в пролетку, на козлах которой тоже сидел один из его подчиненных. Справа и слева, спереди и сзади вокруг экипажа скакали конные полицейские.
— Браво! — воскликнул Люпэн. — Такие знаки внимания трогают меня до слез. Настоящий почетный кортеж! Черт тебя побери, милый Вебер, ты всегда уважал иерархию. Помнишь, как следует себя вести с непосредственным начальством.
И, похлопав его по плечу, добавил:
— Я намерен, милый Вебер, подать в отставку. И рекомендовать тебя в качестве своего преемника.
— Это почти сделано, — проронил Вебер.
— В добрый час! А я уже тревожился об успехе моего побега. Теперь я спокоен. С того момента, когда Вебер станет шефом службы Сюрте…
Господин Вебер не стал отвечать на этот выпад. Он испытывал, в сущности, весьма сложное чувство к своему противнику, замешанное на страхе, который внушал ему Люпэн, уважении, питаемом к князю Сернину, и почтительном восхищении, неизменно жившем в нем в отношении господина Ленормана. Все это — с добавлением злопамятства, зависти, а также ненависти, получившей наконец долгожданное удовлетворение.
Они прибыли ко дворцу правосудия. У подъезда вестибюля, именуемого Мышеловкой, ожидали уже служащие Сюрте, среди которых, к радости Люпэна, оказались лучшие из его помощников, братья Дудвиль.
— Господин Формери у себя? — спросил он их.
— Да, шеф, господин следователь — в своем кабинете.
Господин Вебер поднимался по лестнице впереди Люпэна, следовавшего между двумя Дудвилями.
— Женевьева? — прошептал арестованный.
— Спасена.
— Где она?
— У своей бабки.
— Мадам Кессельбах?
— В Париже, в отеле Бристоль.
— Сюзанна?
— Исчезла.
— Штейнвег?
— Ничего о нем не знаем.
— Вилла Дюпон охраняется?
— Да.
— Какова сегодня утренняя пресса?
— Отличная.
— Хорошо. Вот инструкция о том, как со мной сообщаться.
Они как раз подошли к внутреннему кулуару второго этажа. Люпэн незаметно сунул в руку одному из братьев крохотный бумажный шарик.
Едва он, в сопровождении заместителя шефа, вошел в его кабинет, господин Формери произнес знаменательную фразу:
— Вот и вы! Никогда не сомневался в том, что рано или поздно вы попадете наконец в наши руки.