Страница 24 из 37
— Мертв! Может ли быть такое! Нет, нет, это обман, ловушка. Мадам Кессельбах, правда ли?..
Она опустила голову.
Он казался совершенно раздавленным неожиданным, печальным известием, причинившим ему, очевидно, подлинное страдание, так как он заплакал.
— Бедный мой Рудольф, я видел его совсем малышом… Он приходил ко мне в Аугсбурге играть… Я так его любил!
И, призывая в свидетели госпожу Кессельбах:
— Ведь и он, правда, мадам, меня любил? Он должен был вам рассказать… Его старый папаша Штейнвег…
Господин Ленорман приблизился к нему и четко произнес:
— Послушайте же меня. Господин Кессельбах был убит… Спокойно, спокойно… Жалобы бесполезны… Он был убит, и все обстоятельства этого преступления доказывают, что преступник был в курсе пресловутого проекта. Есть ли в существе этого проекта хоть что-нибудь, что позволило бы разгадать тайну этого преступления?
Штейнвег был озадачен. Он тихо сказал:
— Это моя вина… Если бы я не толкнул его на этот путь…
Госпожа Кессельбах потянулась к нему с мольбой:
— Вы думаете?.. У вас есть хотя бы догадка?.. Ох, прошу вас, Штейнвег!..
— Не знаю, не знаю… Я не успел подумать… — прошептал он. — Мне надо поразмыслить…
— Поищите в окружении господина Кессельбаха, — подсказал ему Ленорман. — Не участвовал ли кто-нибудь в ваших тогдашних беседах? Не мог ли он сам кому-нибудь довериться?
— Никому.
— Подумайте хорошенько.
Наклонившись к нему, Долорес и господин Ленорман с беспокойством ждали ответа.
— Нет, — молвил он, — не вижу, кто бы…
— Ищите в памяти как следует, — сказал шеф Сюрте. — Имя и фамилия убийцы могут начинаться буквами «Л» и «М».
— «Л», — вторил он, — «М»… Не вижу, право… «Л» и «М»…
— Да, буквы были золотыми и отмечали угол курительного футляра, принадлежавшего убийце.
— Курительного футляра? — спросил Штейнвег, пытаясь что-то вспомнить.
— Из вороненой стали… Внутри — два отделения, одно — для папиросной бумаги, другое — для табака…
— Два отделения… два отделения… — повторял Штейнвег, у которого эти подробности пробудили, казалось, какие-то неясные воспоминания. — Не могли бы вы показать мне этот предмет?
— Вот он, вернее — его точная копия, — сказал Ленорман, — протягивая ему футляр.
— О! Что такое! — сказал Штейнвег, беря его в руки.
Он в ошеломлении уставился на футляр, разглядывая его, поворачивая во все стороны, и внезапно вскрикнул, как бывает, если натолкнешься на ужасающую мысль. Он застыл на стуле, бледный, как смерть, с дрожащими руками, с блуждающим взором.
— Говорите! Говорите же! — приказал Ленорман.
— Ох! — воскликнул он, словно ослепленный внезапным светом, — все разъясняется!
— Говорите, говорите же…
Он отстранил обоих, спотыкаясь прошел к окну, вернулся обратно и, подбежав к шефу Сюрте:
— Мсье, мсье… Убийца Рудольфа, я вам скажу… так вот…
Он вдруг замолчал.
— Так вот? — сказали остальные.
Минута молчания. В полной тишине кабинета, между стенами, которые слышали столько признаний, столько обвинений, — прозвучит ли между ними наконец имя презренного убийцы? Ленорман, как ему теперь казалось, стоял на краю непроглядной бездны, откуда к нему поднимался, без конца поднимался долгожданный голос… Еще несколько мгновений, и он узнает…
— Нет, — прошептал Штейнвег, — не могу…
— Что вы лопочете? — в ярости воскликнул шеф Сюрте.
— Говорю, что не могу.
— Но вы не вправе молчать! Справедливость требует!
— Завтра, я скажу завтра… Я должен еще подумать… Завтра я сообщу вам все, что знаю о Пьере Ледюке… Все, что полагаю по поводу этого футляра… завтра, обещаю вам…
В его голосе слышалось упорство, о которое разбиваются самые энергичные усилия. Господин Ленорман уступил.
— Пусть так. Даю вам срок до завтра. Но должен предупредить, что если вы не заговорите, я буду обязан передать вас следователю.
Он позвонил и, отведя в сторону инспектора Дьези, сказал:
— Проводишь его до отеля… И останешься там с ним… Я пошлю тебе еще двоих из наших людей… Смотри в оба, не зевай… Могут попытаться его похитить…
Инспектор увел Штейнвега. Повернувшись к госпоже Кессельбах, которую эта сцена глубоко взволновала, Ленорман извинился:
— Глубоко сожалею, мадам, поверьте… Понимаю, как вам было тяжело…
Он задал пару вопросов о времени, когда господин Кессельбах общался со старым Штейнвегом, о продолжительности их общения. Но она была так утомлена, что он не стал настаивать.
— Приходить ли мне завтра? — спросила она.
— Не надо, не надо, — ответил он. Буду держать вас в курсе всего, что скажет Штейнвег. Позволите ли предложить вам руку до вашей машины? Спускаться с нашего четвертого этажа не так легко…
Он открыл дверь и пропустил ее вперед. Но в ту же минуту в коридоре послышались возгласы; начали сбегаться люди — дежурные инспектора, служащие из бюро…
— Шеф! Шеф!
— Что случилось?
— Дьези!
— Он только что от меня ушел…
— Его нашли на лестнице!
— Мертвым?!
— Нет, он оглушен, без чувств…
— А человек, который с ним? Старик Штейнвег?..
— Исчез…
— Гром и молния!
Он бросился в коридор, скатился по лестнице и в середине группы в несколько человек, оказывающих ему помощь, нашел Дьези, лежавшего на площадке второго этажа.
Затем увидел Гуреля, поднимавшегося по ступенькам.
— Ага, Гурель! Ты был внизу? Никого не встретил?
— Нет, шеф…
Но Дьези приходил уже в себя, и тут же, едва раскрыв глаза, тихо проговорил:
— На этой площадке… Маленькая дверь…
— Ах, черт возьми, дверь седьмой комнаты! — воскликнул начальник Сюрте. — Я ведь давно приказал запирать ее на ключ… Так и знал, что в тот или иной день…[1]
Он яростно схватился за ручку злополучной двери.
— Ах ты, черт! Засов с той стороны, конечно, задвинут!
Эта дверь, правда, была частично застеклена. Рукояткой револьвера он разбил одно из стекол, выдвинул засов и сказал Гурелю:
— Галопом туда, к выходу на площадь Дофине…
И, возвратившись, обратился к пострадавшему:
— Давай, Дьези, рассказывай. Как ты позволил привести себя в такое состояние?
— Меня ударили кулаком, шеф…
— Кулаком — этот древний старец? Но он едва держится на ногах!
— Не он, шеф, тот, другой. Который прохаживался по коридору, пока Штейнвег был у вас, и последовал за нами, словно тоже решил уйти… Догнав нас, он попросил у меня прикурить… Я стал искать спички… И он этим воспользовался, чтобы ударить меня под ложечку… Я упал и, падая, заметил, что он открыл эту дверь и потащил туда за собой старика…
— Ты бы его узнал?
— О да, шеф… Крепкий парень, очень смуглый… Откуда-то с юга, конечно…
— Рибейра, — скрипнул зубами господин Ленорман. — Опять он! Рибейра, он же — Парбери. Ах, сукин сын, какая дерзость! Он опасался старика Штейнвега… И пришел, чтобы забрать его прямо отсюда, у меня из-под носа!..
И, в бешенстве топнув ногой, добавил:
— Но, клянусь преисподней, как же он узнал, бандюга, что Штейнвег здесь! Не прошло ведь четырех часов с тех пор, как я гонялся за ним через леса близ Кюкюфа… И вот он уже тут как тут!.. Как он узнал?.. Он прирос, стало быть, ко мне?..
Господина Ленормана охватил один из тех приступов задумчивости, когда он, казалось, ничего не видел и не слышал вокруг себя. Госпожа Кессельбах, проходившая как раз мимо, поклонилась ему, не получив ответа.
Но звук шагов в коридоре вывел его из транса.
— Это ты, Гурель? Наконец!
— Все правильно, шеф, — доложил Гурель, тяжело дыша. Их было двое. Прошли по этому пути и вышли на площадь Дофине. Там ждал автомобиль. В нем было еще двое, один — в черном, в мягкой шляпе, надвинутой на глаза…
— Это он, — прошептал господин Ленорман, — убийца, сообщник Рибейры-Парбери. А другой?
— Это была женщина. Без шляпы. С виду — горничная… Кажется — хорошенькая… Рыжеволосая…
1
С тех пор, как господин Ленорман более не возглавляет Сюрте, два преступника сбежали через ту же дверь, избавившись перед тем от полицейских, которые их конвоировали. Полиция скрыла тот двойной побег. Если этот проход так необходим, почему по крайней мере с другой стороны двери не снимут ненужного засова, который позволяет беглецу сразу же пресечь любую погоню и спокойно удалиться по кулуару седьмого зала для гражданских дел и по галерее первого председательского присутствия. (Прим. автора).