Страница 18 из 37
И тогда, прямо над собой, он увидел Сернина.
— Вы! — прошептал он, ничего не понимая. — Это вы!..
Он уставился на князя, как слепой, словно увидел вдруг привидение.
Затем опять потрогал свою глотку, пощупал шею, затылок… И тут издал хриплый крик, безумный ужас расширил его зрачки, поднял дыбом волосы, потряс его с ног до головы, как подхваченный вихрем листок. Князь отодвинулся, и он увидел повисшего на веревке мертвеца!
Он вскочил, попятился, прижался спиной к стене. Человек, висевший перед ним, чуть еще раскачиваясь, — это был он сам! Он сам! Чудовищный сон, неизбежно следующий после кончины?.. Галлюцинация, посещающая тех, кого больше нет на свете, и в чьем потрясенном мозгу трепещет еще угасающая жизнь?.. Его руки заколотили по воздуху; казалось, он пытался защититься от непереносимого зрелища. Затем, обессиленный, раздавленный кошмаром, опять лишился сознания.
— Просто здорово, — довольно осклабился князь. — Чувствительная, легко внушаемая натура… Полностью подавленная воля… Ну что ж, настал подходящий момент… Если за двадцать минут я с ним не справлюсь, он может от меня ускользнуть…
Он притворил дверь, соединявшую обе мансарды, поднял молодого человека на руки и отнес на койку, стоявшую в другой комнате. Смочил ему холодной водой виски и дал понюхать соли.
Обморок на сей раз не оказался долгим.
Жерар робко приподнял веки и поднял глаза к потолку. Страшного видения более не было. Но размещение мебели, положение стола и камина, другие подробности в обстановке — все сбивало его еще с толку. Оставалось еще воспоминание о случившемся, еще болела шея…
— Я видел сон, не так ли? — спросил он князя.
— Нет.
— Что же это было?
И, внезапно вспомнив:
— Ах, это правда, я хотел умереть… И даже…
Он с тревогой подался вперед:
— Но все остальное? Это было видение?
— Какое видение?
— Человек… Веревка… Это я тоже видел во сне?
— Нет, — сказал Сернин, — это тоже была действительность.
— Что вы говорите?.. Что вы говорите?.. Ох! Нет, нет, прошу вас… Разбудите меня, если я сплю… Хотя мне лучше умереть… Но я ведь умер, разве не так? Меня терзают кошмары мертвеца… Ах, я чувствую, что теряю рассудок… Прошу вас, прошу…
Сернин осторожно положил руку на шевелюру молодого человека и, склонившись к нему, сказал:
— Послушай меня… Послушай меня и пойми… Ты жив. И твоя плоть и мысль все те же. Но Жерар Бопре мертв. Ты меня понимаешь, не так ли? Того существа, того члена общества, который назывался Жераром Бопре, более не существует. Ты его вычеркнул сам из жизни, того, прежнего человека. И завтра в регистрах гражданского состояния против имени, которое ты до сих пор носил, будет внесена запись: «Скончался». И проставлена дата твоей кончины.
— Это ложь! — пролепетал молодой человек, терзаемый ужасом. — Это ложь! Ибо вот я здесь, я, Жерар Бопре!
— Ты больше не Жерар Бопре, — заявил Сернин.
И, указывая на открытую дверь:
— Жерар Бопре там, в соседней комнате. Хочешь на него взглянуть? Он болтается на том крюке, на котором ты его повесил. А на столе лежит письмо, которым ты подписал ему приговор. Все это сделано по всем правилам, все это — окончательно. Нельзя отменить необратимого, жестокого факта: Жерара Бопре больше не существует!
Юноша слушал в полном смятении. Несколько успокоившись после того, как дело приняло менее трагический оборот, он начинал понимать.
— И теперь?
— И теперь — поговорим.
— Да, да… Поговорим…
— Хочешь сигарету? — спросил князь. — Не откажешься?.. О, я вижу, ты снова обретаешь вкус к жизни. Тем лучше, мы придем к согласию и, надеюсь, скоро.
Он дал ему прикурить, закурил сам и, не мешкая, хладнокровно, несколькими четкими фразами пояснил:
— Покойный Жерар Бопре, тебе надоела жизнь. Больной, без денег, без надежд… Не хочешь ли стать богатым, здоровым, могущественным?
— Не знаю и сам…
— Это, однако, просто. Случайность привела к нашей встрече. Ты молод, хорош собой, ты поэт, ты умен — и, как доказывает твой поступок в минуту отчаяния, — предельно честен. Это качества, редко встречающиеся вместе. Я высоко их ценю… и беру на свой счет.
— Они не продаются.
— Болван! Кто говорит о купле-продаже? Свою совесть оставь себе. Это слишком драгоценное украшение, чтобы я его у тебя отнял.
— Чего же вы требуете?
— Твоей жизни!
И, указывая на истерзанную шею молодого человека, повторил:
— Твоей жизни! Той жизни, которой ты не сумел распорядиться. Которую ты изломал, погубил, изничтожил, и которую я задался целью возродить.
Он взял в руки голову Жерара и продолжал с чуть насмешливым воодушевлением:
— Ты свободен! Никаких уз! Не должен более нести груз собственного имени. Ты вычеркиваешь тот инвентарный номер, которым общество отметило тебя, как тавром, каленым железом, отпечатанном на плече невольника. Свободен! В этом мире рабов, где каждый носит свой ярлык, ты можешь либо приходить и уходить неопознанным и невидимым, как владелец волшебной шапки, либо выбирать себе по вкусу ярлык — какой тебе больше понравится. Способен ли ты понять, какое редкое сокровище будешь представлять собой для натуры художника, для себя самого, если пожелаешь? Целая жизнь — девственная, совсем новая! Твоя жизнь станет воском, из которого ты сможешь лепить, что захочешь, по воле твоего воображения или по советам рассудка!
Юноша устало махнул рукой.
— Э! Что мне делать с таким сокровищем? Что сделал я с ним до сих пор? Ничего!
— Вручи его мне.
— А вы — что можете с ним сделать вы?
— Все. Если ты не такой художник, им стану я. Восторженный, неистощимый, неукротимый. Если нет в тебе священного огня, он пылает во мне! Где ты терпел неудачи — там успех ждет меня! Вручи ее мне, твою жизнь!
— Обещания, слова! — воскликнул молодой человек, на лице которого появились первые признаки оживления. — Пустые мечтания! Уж мне-то хорошо известно, чего я стою!.. Я знаю, какой я трус, как легко поддаюсь разочарованию, как бесплодны всегда любые мои усилия, как я ничтожен. Для новой жизни мне надобна воля, которой у меня нет.
— У меня есть моя…
— У меня нет друзей…
— Теперь будут!
— Никаких возможностей…
— Ты получишь их от меня. Да какие! Должен будешь только черпать из них. Черпать, как из волшебного сундука.
— Но кто вы такой, в конце концов?! — воскликнул юноша в полной растерянности.
— Для всех остальных — князь Сернин… Для тебя — какая разница? Я больше чем князь, больше, чем король, больше, чем император.
— Кто же вы?.. Кто же вы такой?.. — бормотал Бопре.
— Хозяин… Тот, кто желает и может… Кто действует… Моей воле нет пределов, моей власти — границ… Я богаче, чем самый богатый из людей, ибо его богатство принадлежит мне. Я могущественнее самых могучих, ибо их сила — в моем распоряжении…
Он снова взял в руки его голову и, проникая в душу взглядом, сказал:
— Стань богатым… Стань сильным… Ибо я предлагаю тебе само счастье… И сладость жизни… И покой для души поэта. И также славу… Согласен?
— Да… Да… — прошептал Жерар, покоренный, ослепленный. — Что я должен делать?
— Ничего.
— Но все-таки…
— Ничего, говорю тебе. Все здание моих планов покоится на тебе, но ты не участник игры. Тебе не отводится активной роли. На это время ты лишь статист… Даже меньше! Пешка, переставлять которую буду я.
— Но чем же мне заняться?
— Ничем… Пиши стихи. Живи, как захочется. У тебя будут деньги. Ты будешь радоваться жизни. Повторяю, в моей затее для тебя нет деятельной роли.
— И кем я буду?
Сернин вытянул руку в сторону соседней комнаты:
— Ты займешь место того. Ты и есть теперь тот, другой.
Жерар вздрогнул от возмущения.
— О нет! Ведь тот — мертвец!.. И затем… Затем… это преступление… Нет, я хочу, чтобы эта новая жизнь была создана для меня, задумана для меня… Никому не известное имя!..
— Нет, только тем!.. — властно, с неумолимой энергией воскликнул Сернин. — И никем другим! Именно им, ибо его судьба прекрасна, ибо имя его овеяно славой и он завещает тебе десятивековое наследие благородства и родовой гордости.