Страница 5 из 60
— Сначала там был труп старика в деревенской одежде, с длинными седыми волосами и бородой… Ах, никогда я не забуду этого мертвеца! Его, кажется, убили или отравили, не знаю…
Онорина слушала жадно, однако весть о преступлении явно ни о чем ей не говорила. Она просто спросила:
— Кто это был? Расследование проводили?
— Когда я вернулась в хижину с властями из Фауэта, труп исчез.
— Исчез? Но кто ж его забрал?
— Понятия не имею.
— Выходит, вы так ничего и не узнали?
— Ничего. Но когда я была в хижине в первый раз, я нашла там рисунок… Я его порвала, однако кошмарные воспоминания о нем не покидают меня. Мне их никак не прогнать. Послушайте, на этом листке бумаги было что-то вроде копии со старинного рисунка, на котором изображено нечто ужасное — четыре распятые женщины. И одна из них — я, там написано мое имя! А у других на головах чепцы, похожие на ваш.
Онорина громко всплеснула руками и воскликнула:
— Что? Четыре распятые женщины?
— Да, и там упоминалось о тридцати гробах, то есть о вашем острове.
Бретонка прикрыла ей рот ладонью.
— Молчите! Молчите! Об этом говорить нельзя. Нет, нет, ни в коем случае! Бывают дела от дьявола, говорить о них — святотатство! Давайте помолчим об этом. Потом, может быть через год, будет видно. Потом… потом…
Онорину всю трясло от ужаса, который охватил ее подобно буре, клонящей долу деревья и переворачивающей все вокруг вверх дном. Внезапно бретонка упала на колени, склонилась, обхватив голову руками, и принялась молиться. Молилась она долго и так сосредоточенно, что Вероника не осмелилась задавать ей какие-либо вопросы.
Наконец она поднялась и через несколько мгновений проговорила:
— Да, все это поистине ужасно, однако я считаю, что долг остается долгом и сомнениям не должно быть места.
Бретонка обернулась к молодой женщине и медленно продолжала:
— Вы должны отправиться со мною туда.
— Туда? На ваш остров? — не скрывая страха, переспросила Вероника.
Онорина снова взяла ее за руки и проговорила тем несколько торжественным тоном, за которым, как казалось Веронике, скрывались тайные, невысказанные мысли:
— Значит, вас зовут Вероника д'Эржемон?
— Да.
— А как звали вашего отца?
— Антуан д'Эржемон.
— Вы были замужем за якобы поляком Ворским?
— Да, за Ворским.
— Вы вышли за него замуж после скандала с похищением и разрыва с вашим отцом?
— Да.
— У вас был ребенок от Ворского?
— Да, сын Франсуа.
— Которого вы, в сущности, не знали, поскольку его у вас похитил ваш отец?
— Да.
— И оба они, ваши отец и сын, пропали при кораблекрушении?
— Да, они погибли.
— Откуда вам это известно?
Веронике даже в голову не пришло удивиться этому вопросу, и она ответила:
— Выводы расследования, проводившегося по моей просьбе, и другого, которое проводила полиция, опирались на неопровержимые показания четверых матросов.
— Кто может поручиться за то, что они не лгали?
— А зачем им было лгать? — изумилась Вероника.
— Их могли подкупить и подучить заранее, что они должны говорить.
— Кто?
— Ваш отец.
— Что за мысль?! Да и потом, мой отец мертв.
— Повторяю: откуда вам это известно?
На этот раз Вероника удивилась.
— К чему вы клоните? — прошептала она.
— Погодите. Вы знаете имена этих четверых матросов?
— Знала, но сейчас не помню.
— А вы не помните, у них были бретонские фамилии?
— Вроде да. Но я не понимаю…
— Вы-то до сих пор не бывали в Бретани, но ваш отец бывал, и часто; он собирал здесь материалы для своих книг. Он приезжал сюда еще при жизни вашей матушки. И конечно, со многими тут перезнакомился. Предположим, что этих четверых матросов он давно знал и, пользуясь их преданностью или просто подкупив, нанял их специально для этого дела. Предположим, что они первым делом доставили вашего отца и сына в какой-нибудь маленький итальянский порт, а потом, будучи хорошими пловцами, затопили яхту невдалеке от берега. Предположим…
— Но ведь эти люди живы! — все более и более волнуясь, воскликнула Вероника. — Их ведь можно расспросить!
— Двое умерли несколько лет назад. Третий, по имени Магеннок, уже старик, живет на Сареке. Что до четвертого, то вы его, наверно, недавно видели. На деньги, заработанные на этом деле, он купил бакалею в Бег-Мейле.
— Значит, с ним можно поговорить тотчас же! — вся дрожа, воскликнула Вероника. — Пойдемте скорее к нему.
— Зачем? Я знаю обо всем этом больше него.
— Знаете? Вы знаете?
— Мне известно все, чего не знаете вы. Я могу ответить на любой ваш вопрос. Спрашивайте.
Однако Вероника не осмелилась задать ей главный вопрос, который еще только зрел в глубинах ее сознания. Она боялась правды, в которой ничего невозможного не было и которую она уже начала предчувствовать; срывающимся голосом она залепетала:
— Я не понимаю… Не понимаю… Почему мой отец так поступил? Почему он захотел, чтобы мое бедное дитя и его самого считали погибшими?
— Ваш отец поклялся отомстить…
— Ворскому, но не мне же — своей дочери? Да еще такой страшной местью!
— Вы любили своего мужа. Попав в его власть, вы, вместо того чтобы убежать, согласились выйти за него замуж. Да и оскорбление было нанесено публично. А своего отца вы знаете — его необузданный нрав, злопамятность, несколько… неуравновешенную натуру, как он сам выражался.
— Но потом-то?
— Потом? С годами возникли угрызения совести, появилась нежность к ребенку. Отец принялся вас разыскивать. Да, мне пришлось поездить! Начала я с монастыря кармелиток в Шартре. Но вы к тому времени уже давно уехали оттуда… А куда, кстати? Где вы жили?
— Но можно же было дать объявление в газеты?
— Один раз давали, но очень осторожно, опасаясь скандала. И на него ответили. Попросили о встрече. И знаете, кто на эту встречу пришел? Ворский, который тоже вас искал, который вас любил и ненавидел. Ваш отец испугался и действовать в открытую больше не решился.
Вероника молчала. Обессилев, она села на камень и уронила голову на грудь.
Наконец она прошептала:
— Вы говорите о моем отце, словно он и теперь жив…
— Он жив.
— И словно вы часто с ним видитесь…
— Каждый день.
— А с другой стороны, — еще тише продолжала Вероника, — вы ни словом не упомянули о моем сыне. Мне в голову лезут страшные мысли. Быть может, его не удалось спасти? Или он умер потом? Вы поэтому ничего о нем не говорите?
Она с усилием подняла голову. Онорина улыбнулась.
— Ах, прошу вас, — взмолилась Вероника, — скажите мне правду! Это ужасно — надеяться, когда надежды уже нет. Умоляю…
Онорина обняла ее за плечи.
— Бедняжка вы моя, да разве я стала бы рассказывать вам все это, если б его не было в живых, моего милого Франсуа?
— Так он жив? Жив? — теряя голову от радости, вскричала Вероника.
— Жив, черт возьми, и прекрасно себя чувствует! Этот крепыш очень прочно стоит на ногах. И я имею право им гордиться, потому что это я его вырастила, вашего Франсуа.
Почувствовав, что под действием сильных переживаний, в которых страданий и радости было поровну, Вероника начинает ей доверять, бретонка посоветовала:
— Поплачьте, моя милая, это пойдет вам на пользу. Лучше уж такие слезы, чем те, что вы проливали раньше, верно ведь? Поплачьте, и пусть все ваши прошлые несчастья останутся позади. А я возвращусь в деревню. У вас ведь на постоялом дворе чемодан? Там меня все знают. Я его принесу, и мы отправимся.
Когда полчаса спустя бретонка вернулась, Вероника вскочила и, делая ей рукой знак поспешить, закричала:
— Скорее! Боже, как долго вас не было! Нельзя терять ни минуты!
Онорина не ускорила шаг и ничего не ответила. Улыбка более не освещала резкие черты ее лица.
— Ну что, едем? — подбегая к ней, спросила Вероника. — Все в порядке? Никаких препятствий? В чем дело? Мне кажется, вы стали какая-то другая.