Страница 7 из 19
Плутарх пишет:
«По прибытии в Рим Цезарь привлек к суду Долабеллу по обвинению в вымогательствах в провинции, и многие из греческих городов представили ему свидетелей. Долабелла, однако, был оправдан. Чтобы отблагодарить греков за их усердие, Цезарь взялся вести их дело, которое они начали у претора Македонии Марка Лукулла против Публия Антония, обвиняя его во взяточничестве. Цезарь так энергично повел дело, что Антоний обратился с жалобой к народным трибунам в Рим, ссылаясь на то, что в Греции он не находится в равном положении с греками.
В самом Риме Цезарь, благодаря своим красноречивым защитительным речам в судах, добился блестящих успехов, а своей вежливостью и ласковой обходительностью стяжал любовь простонародья, ибо он был более внимателен к каждому, чем можно было ожидать в его возрасте. Да и его обеды, пиры и вообще блестящий образ жизни содействовали постепенному росту его влияния в государстве.
Сначала завистники Цезаря не обращали на это внимания, считая, что он будет забыт сразу же после того, как иссякнут его средства. Лишь когда было поздно, когда эта сила уже так выросла, что ей трудно было что-либо противопоставить, и направилась прямо на ниспровержение существующего строя, они поняли, что нельзя считать незначительным начало ни в каком деле. То, что не пресечено в зародыше, быстро возрастает, ибо в самом пренебрежении оно находит условия для беспрепятственного развития. Цицерон, как кажется, был первым, кто считал подозрительной и внушающей опасения деятельность Цезаря, по внешности спокойную, подобно гладкому морю, и распознал в этом человеке смелый и решительный характер, скрывающийся под маской ласковости и веселости. Он говорил, что во всех помыслах и образе действий Цезаря он усматривает тиранические намерения. „Но, – добавлял он, – когда я вижу, как тщательно уложены его волосы и как он почесывает голову одним пальцем, мне всегда кажется, что этот человек не может замышлять такое преступление, как ниспровержение римского государственного строя“».
Выражение «почесывать голову одним пальцем» следует понимать иносказательно. В Древнем Риме так говорили об изнеженных, непригодных к испытаниям людях, от которых никак не приходится ожидать каких-либо решительных действий. Цицерону мудрости было не занимать, однако, положившись на науку жестов в большей степени, чем следовало, он явно недооценил Юлия Цезаря. Случись все по-другому, судьба Древнего Рима могла бы стать кардинально иной…
Смерть тирана Суллы большинством римлян была воспринята с невероятным облегчением и радостью. Поэтому те, кто намеревался сделать карьеру на общественном поприще, например в политике, так и норовили предстать в образе жертв диктаторского режима. Имя Юлия Цезаря пользовалось достаточной известностью в Риме, тем более что ему даже не нужно было притворяться. Народ, в сущности, уже воспринимал его как героя. Это все существенно облегчало, так что не приходится удивляться тому, как стремительно пошла вверх политическая карьера Цезаря по возвращении в Рим.
Светоний сообщает: «Первой его должностью по возвращении в Рим была должность войскового трибуна, присужденная ему народным голосованием. Здесь он деятельно помогал восстановлению власти народных трибунов, урезанной при Сулле».
Плутарх же по поводу этого избрания делает дополнительное уточнение:
«Первое доказательство любви к нему народа Цезарь получил в то время, когда, добиваясь должности военного трибуна одновременно с Гаем Помпилием, был избран бoльшим числом голосов, нежели тот, второе же, и еще более явное, когда после смерти своей тетки Юлии, жены Мария, он не только произнес на форуме блестящую похвальную речь умершей, но и осмелился выставить во время похорон изображения Мария, которые были показаны впервые со времени прихода к власти Суллы, так как Марий и его сторонники были объявлены врагами государства. Некоторые подняли голос против этого поступка, но народ криком и громкими рукоплесканиями показал свое одобрение Цезарю, который спустя столь долгое время как бы возвращал честь Мария из Аида в Рим.
Держать надгробные речи при погребении старых женщин было у римлян в обычае, в отношении же молодых такого обычая не было, и первым сделал это Цезарь, когда умерла его жена. И это вызвало одобрение народа и привлекло его симпатии к Цезарю, как к человеку кроткого и благородного нрава».
Возможно, уже тогда Цезарь был в состоянии провидеть собственную судьбу… Одно из мест его памятного обращения по поводу усопшей тетушки, которую звали Юлией, особенно характерно.
Согласно Светонию, «в речи над Юлией он, между прочим, так говорит о предках ее и своего отца: „Род моей тетки Юлии восходит по матери к царям, по отцу же к бессмертным богам: ибо от Анка Марция происходят Марции-цари, имя которых носила ее мать, а от богини Венеры – род Юлиев, к которому принадлежит и наша семья. Вот почему наш род облечен неприкосновенностью, как цари, которые могуществом превыше всех людей, и благоговением, как боги, которым подвластны и самые цари“».
(Между прочим, у целого ряда современных историков сложилось твердое мнение о том, что Анк Марций и Нума Помпилий, законодатель ритуалов и основатель храма Весты, сыгравшего важную роль в судьбе Цезаря, это одно и то же лицо! Причиной разделения могло быть желание кокретнее обозначить свершения на религиозном поприще и деяния сугубо мирские.)
Плутарх
Несмотря на то что достопамятная речь на похоронах жены была сочтена многими его недругами лживой и помпезной, Цезарь сильно горевал по поводу своей утраты. Он действительно любил ее, в противном случае разве стал бы он бросать вызов самому диктатору Сулле, не желавшему их брака? Приданое Корнелии отнюдь не было его целью, поскольку род Юлиев не знал нужды в средствах. Это было действительно серьезное личное горе. Цезарю еще не однажды пришлось вспоминать о кротком и смиренном нраве безвременно оставившей его супруги, поскольку следующий (уже третий) его брак оказался исключительно неудачным.
Чтобы как-то развеяться от тягостных дум, Цезарь, уже будучи одним из двух квесторов, а значит имея свободный доступ к казне и государственным архивам (деньги+тайная информация=ВЛАСТЬ!), с готовностью согласился на поездку в Испанию.
Светоний свидетельствует:
«В должности квестора он получил назначение в дальнюю Испанию. Там он, по поручению претора (а претором тогда, между прочим, был некий Вете́р; о его близких и доверительных отношениях с Цезарем сказано у Плутарха: „Он [Цезарь] отправился в Испанию в качестве квестора при преторе Ветере, которого он всегда почитал и сына которого позже, когда сам стал претором, сделал квестором“. – Г. Б.) объезжая однажды для судопроизводства общинные собрания, прибыл в Гадес и увидел в храме Геркулеса статую Великого Александра. Он вздохнул, словно почувствовав отвращение к своей бездеятельности, – ведь он не совершил еще ничего достопамятного, тогда как Александр в этом возрасте (а именно в 33 года. – Г. Б.) уже покорил мир, – и тотчас стал добиваться увольнения, чтобы затем в столице воспользоваться первым же случаем для более великих дел. На следующую ночь его смутил сон – ему привиделось, будто он насилует собственную мать; но толкователи еще больше возбудили его надежды, заявив, что сон предвещает ему власть над всем миром, так как мать, которую он видел под собой, есть не что иное, как земля, почитаемая родительницей всего живого».
Между прочим, толкователи отнюдь не стремились ввести Цезаря в заблуждение. Наиболее авторитетное издание того времени по толкованию снов – это, конечно же, «Онейрокритика» Артемидора Далдианского (2-я половина II в. до н. э.).