Юлий Цезарь

Итак, если он даже и готов забыть о прежнем позоре, неужели он может изгладить из своей памяти недавнее правонарушение, именно что гельветы против его воли попытались силой пройти через Провинцию и причинили много беспокойства эдуям, амбаррам, аллоброгам? К тому же сводится их надменное хвастовство своей победой и удивление, что так долго остаются безнаказанными причиненные ими обиды. Но ведь бессмертные боги любят давать иногда тем, кого они желают покарать за преступления, большое благополучие и продолжительную безнаказанность, чтобы с переменой судьбы было тяжелее их горе. При всем том, однако, если они дадут ему заложников в удостоверение готовности исполнить свои обещания и если удовлетворят эдуев за обиды, причиненные им и их союзникам, а также аллоброгов, то он согласен на мир с ними. Дивикон отвечал: гельветы научились у своих предков брать заложников и не давать их: этому сам римский народ свидетель. С этим ответом он удалился».

Что ж, единственная возможность хоть каких-то мирных инициатив была провалена.

Галлы снялись с лагеря на следующий же день, а потом им неожиданно повезло. Конные отряды Цезаря, их преследовавшие, чересчур увлеклись погоней и забыли о необходимости постоянно сочетать преследование с выбором стратегически выгодных для себя позиций. Галлы немедленно этим воспользовались (как же, впервые в этой войне им улыбнулась удача!). Произошло диво: пятьсот галлов смогли отбросить могучую конную рать римлян! Неважно, что римляне потеряли при этом всего-то несколько человек убитыми. Главное, это удавшийся маневр! Галлы моментально воспрянули духом и обрели свойственную их племени агрессивность. Они забылись настолько, что сами принялись атаковать римлян.

Но даже атакуя, они вынуждены были отступать.

Парадокс!

Между армиями расстояние составляло не более восьми километров.

Движение не замирало.

Так прошло с полмесяца.

Офицеры Цезаря недоумевали, отчего он медлит и не позволяет им бросить легионы на армию галлов. Но Цезарь имел на это свои резоны, как можно будет убедиться позднее.

Как это всегда случается в походе, очень быстро возникла проблема с продовольствием. Легионерам Цезаря удавалось пресекать все попытки галлов разжиться фуражом и съестными припасами. Забавно, но происходившее тогда сильно походило на переломный этап Отечественной войны 1812 года, когда Кутузов неотрывно следовал за спасающимися бегством, обмороженными и умирающими с голода гвардейцами Наполеона Бонапарта…

Только вот в отличие от войск генералиссимуса Михаила Кутузова, не обделенных продовольствием и фуражом, дела самих римлян в этом плане были далеко не блестящи. Причину подобного положения детально вскрывает в своей работе автор «Записок о Галльской войне».

Он свидетельствует:

«Между тем Цезарь каждый день требовал от эдуев хлеба, официально ими обещанного. При упомянутом северном положении Галлии, вследствие холодного климата, не только еще не созрел хлеб на полях, но даже и фуража было недостаточно; а тем хлебом, который он подвез по реке Арару на судах, он почти не мог пользоваться, так как гельветы свернули в сторону от Арара, а он не хотел упускать их из виду. Эдуи оттягивали дело со дня на день, уверяя его, что хлеб собирается, свозится, уже готов. Цезарь понял, что его уж очень долго обманывают; а между тем наступал срок распределения хлеба между солдатами. Тогда он созвал эдуйских князей, которых было много в его лагере. В числе их были, между прочим, Дивитиак и Лиск. Последний был в то время верховным правителем, который называется у эдуев вергобретом, избирается на год и имеет над своими согражданами право жизни и смерти. Цезарь предъявил им тяжкие обвинения в том, что, когда хлеба нельзя ни купить, ни взять с полей, в такое тяжелое время, при такой близости врагов они ему не помогают, а между тем он решился на эту войну, главным образом, по их просьбе; но еще более он жаловался на то, что ему вообще изменили.

Только тогда, после речи Цезаря, Лиск высказал то, о чем раньше молчал. Есть известные люди, говорил он, очень авторитетные и популярные у простого народа, личное влияние которых сильнее, чем у самих властей. Вот они-то своими мятежными и злостными речами и отпугивают народ от обязательной для него доставки хлеба: раз уж эдуи, говорят они, не могут стать во главе Галлии, то все же лучше покориться галлам, чем римлянам: ведь если римляне победят гельветов, то они, несомненно, поработят эдуев так же, как и остальных галлов. Те же агитаторы выдают врагам наши планы и все, что делается в лагере; обуздать их он, Лиск, не может. Мало того, он понимает, какой опасности он подверг себя вынужденным сообщением Цезарю того, что он обязан был сообщить; вот почему он, пока только можно было, молчал.

Цезарь понимал, что Лиск намекает на Думнорига, брата Дивитиака, но, не желая дальнейших рассуждений об этом в присутствии большого количества свидетелей, он немедленно распустил собрание и удержал при себе только Лиска. Его он стал расспрашивать наедине по поводу сказанного в собрании. Тот говорит откровеннее и смелее. О том же Цезарь спросил с глазу на глаз и у других и убедился в истине слов Лиска: это и есть Думнориг, говорят они, человек очень смелый, благодаря своей щедрости весьма популярный в народе и очень склонный к перевороту. Много лет подряд у него были на откупе пошлины и все остальные государственные доходы эдуев за ничтожную цену, так как на торгах никто в его присутствии не осмеливается предлагать больше, чем он. Этим он и сам лично обогатился и приобрел большие средства для своих щедрых раздач. Он постоянно содержит на свой собственный счет и имеет при себе большую конницу и весьма влиятелен не только у себя на родине, но и у соседних племен. Кроме того, для укрепления своего могущества он отдал свою мать замуж за очень сильного князя битуригов, сам взял себе жену из племени гельветов, сестру по матери и других родственниц выдал замуж в другие общины. Благодаря этому свойству он очень расположен к гельветам, а к Цезарю и к римлянам питает, помимо всего прочего, личную ненависть, так как их приход ослабил его могущество и возвратил прежнее влияние и сан брату его Дивитиаку. Если римлян постигнет несчастье, то это даст ему самые верные гарантии при поддержке гельветов овладеть царской властью; но если утвердится римская власть, то ему придется оставить всякую надежду не только на царство, но даже на сохранение того влияния, которым он теперь пользуется. В своих расспросах Цезарь узнал также и о том, что в неудачном конном сражении, бывшем несколько дней тому назад, первыми побежали Думнориг и его всадники (Думнориг был как раз командиром вспомогательного конного отряда, присланного эдуями Цезарю), а их бегство вызвало панику и в остальной коннице».

Цезарь призвал к себе виновных и конфиденциально объявил им о том, что ему отныне все известно. Когда их приперли к стене, они не могли не сознаться и начали слезно молить Цезаря о снисхождении, надеясь смягчить его сердце.

Удивительно, но им это удалось!

Цезарь, припомнив их былые заслуги, простил преступников и отпустил их с миром, не покарав за измену. Тем не менее он распорядился, чтобы за ними постоянно следили и обо всем ему докладывали.

Тем временем расстояние между противниками сокращалось и вскоре составляло не более нескольких километров. Цезарь буквально наступал галлам на пятки.

Сражение было неизбежно, и все это понимали, внутренне заходясь от возбуждения.

Когда, согласно «Запискам»,

«до распределения между солдатами хлеба оставалось только два дня и так как Цезарь находился не более чем в восемнадцати милях от самого большого у эдуев и богатого провиантом города Бибракте, то он счел нужным позаботиться о продовольственном деле и на следующий день свернул в сторону от гельветов, направившись к Бибракте. Об этом было сообщено неприятелям через беглых рабов декуриона галльской конницы Л. Эмилия. Может быть, гельветы вообразили, что римляне уходят от них из страха, тем более что накануне, несмотря на захват возвышенностей, они не завязали сражения; но, может быть, у них появилась уверенность, что римлян можно отрезать от хлеба. Во всяком случае, они изменили свой план, повернули назад и начали наседать на наш арьергард и беспокоить его.