Страница 45 из 91
Правда, хан Хубилай, внук Чингисхана и первый император-монгол всего Китая, допустил умеренную китаизацию, сделав заявление — спорное, по мнению старой племенной элиты, — что для управления Китаем нужно больше, чем боевые навыки монголов, и сумел при этом избежать строительства рубежных стен. Марко Поло, якобы проведший годы при дворе Хубилая, поражаясь размерам и великолепию всего, от дворцов до груш, так и не упомянул в своих «Путешествиях» ни одного вида пограничных стен. Критики произведения Поло используют это упущение для доказательства того, что он никогда и не приближался к Китаю, а просто сплел вместе отрывочные рассказы, услышанные от персидских и арабских торговцев. И хоть многое в описаниях Поло может вызвать сомнения — его заявления, например, о том, что он присутствовал при некой осаде, завершившейся за два года до того, как он предположительно добрался до Китая, что он был назначен губернатором южной столицы, Янчжоу (назначение, странным образом упущенное в отличающихся скрупулезностью записях китайских чиновников), — тем не менее имеется достаточно подтвержденных фактами наблюдений, касающихся в том числе бинтования ног и практики захоронения умерших: они, по крайней мере частично, звучали убедительно. Когда пришло время строить свою столицу, Даду, на месте современного Пекина, Хубилай оказался более податливым китайскому влиянию и построил собственный дворец, по информации Поло, за четырьмя стенами: квадратной городской стеной в девять с половиной километров, внешней дворцовой (обе побеленные и обустроенные бойницами), внутренней и, наконец, мраморной, составлявшей своего рода террасу вокруг собственно дворца. Внутри дворца Хубилай сделал легкий жест в сторону своего племенного прошлого — задрапировал интерьеры занавесями из шкурок горностая, — но в остальном отказался от традиционной монгольской простоты, диктуемой кочевым образом жизни его предков. Стены залов и покоев, указывал Марко Поло, были «сплошь покрыты золотом и серебром и украшены изображениями драконов, птиц, всадников, разных зверей и батальными сценами».
«Потолок украшен таким же образом, так что кроме золота и картин нигде ничего не увидишь. Зал настолько просторен и широк, что там вполне можно накрыть столы на более чем шесть тысяч человек. Количество покоев просто поразительно… Крыша, пылающая алым, зеленым, синим, желтым и всеми другими цветами, настолько удачно покрыта глазурью, что сверкает подобно хрусталю, а блеск ее можно увидеть издалека».
За стенами дворца город представлял собой не скопление временных юрт, а был «заполнен изящными особняками, гостиницами и жилыми домами… вся внутренняя часть города построена квадратами, подобно шахматной доске, с такой мастерской точностью, что никакое описание не отдаст ей должного».
Любопытно, что монголы — больше известные как поджигатели и насильники, чем эстеты, — оставили после себя одно из самых совершенных строений, которое сегодня составляет часть обнесенных стеной укреплений неподалеку от Пекина: Облачную Террасу (Юньтай) — белокаменную арку семи метров и тридцати сантиметров высотой, построенную в проходе Цзюйюн к северу от столицы. Покрытая буддийскими надписями на шести различных языках, резьбой, изображающей драгоценные камни, животных и драконов, эта арка является памятником космополитическому Pax Mongolica, выросшему из грязи и крови периода собирания монгольской империи. Это был открытый проход, передразнивающий своей тонкой, бесполезно церемониальной красотой функциональный сбой, как предполагалось, крепкого оборонительного сооружения, перед которым ее установили. Монголы являлись сторонниками не перекрывающих доступ стен, а свободно текущей торговли и соединяющих разные части их огромной империи дорог: в конце правления Хубилая в монгольском Китае функционировали тысяча четыреста почтовых станций, чью работу обеспечивали пятьдесят тысяч лошадей, находившихся в их распоряжении. Облачная Терраса стала воротами, через которые императоры и простолюдины путешествовали из Пекина в степь и обратно, направляясь в разные уголки панъевразийской империи монголов.
Однако само отсутствие стен могло все же сыграть свою роль в падении монгольского правления в 1368 году. Начиная с 1300 года, расползавшаяся по югу Китая нищета породила антиправительственные мятежи, частота и сила которых все нарастала. Историки медицины высказываются в том смысле, что обнищание китайцев связано частично с сокращением численности населения, вызванным или по крайней мере ускоренным перемещением торговых путей из пустынь Шелкового пути в травянистые степи Монголии, а также переносом на юг Китая возбудителей болезней в кишащих блохами седельных сумках монгольских кочевников. Как в эпоху освоения Западом Нового Света туземные народы вымирали из-за появления европейских болезней вроде оспы и кори, так и в отдельных районах Китая до двух третей местных жителей погибали от чумы, распространившейся в период монгольских завоеваний. Таким образом, именно отсутствие стен в монгольском Китае единственный раз в китайской истории привело династию к катастрофе. Ведь именно в результате одного из мятежей — восстания Красных Повязок — Чжу Юаньчжан основал династию Мин, императоры которой явились величайшими в истории Китая стеностроителями и архитекторами Великой стены в том виде, в каком ее сейчас видят туристы.
Глава восьмая
История Открытости и Изоляции: граница при ранней Мин
В новогодний день 2 февраля 1421 года, после шестнадцати лет упорного строительства с использованием труда более двухсот тысяч рабочих, минский император Юнлэ торжественно въехал в свою новую столицу, Пекин, выросшую на месте бывшего монгольского города Даду. Первым делом была возведена городская стена — десять метров высотой и двадцать три километра по периметру, — внутри которой одно за другим были построены сооружения, определяющие лицо города и сегодня: ярко-красный Запретный Город; массивные, красные же ворота в стене, отделяющие дворец от просторной площади Тяньаньмэнь; городские ворота — громадные деревянные двери, помещенные в каменные арки, возвышающиеся над тесными улицами.
Отказавшись от скромности зданий, построенных в Китае XIII века, архитектурные пристрастия при Мин принялись развиваться в направлении подавляющей монументальности. Хотя визитные карточки старокитайской архитектуры по-прежнему присутствовали в высоком стиле Мин — изогнутые крыши, нависающие скаты, — минская архитектура превратилась в зеркало, искажающее прошлое, подменив прежнее стремление китайских строителей к гармонии пропорций поклонением перед растянутыми масштабами: в жертву протяженности стен и преувеличенно глубоко посаженным крышам была принесена их высота. В Запретном Городе результаты превзошли все ожидания: огромные, тяжелые, покрытые черепицей крыши наползали, словно выбранные не по размеру головные уборы, на укороченные в высоту стены, казалось, жалобно стонавшие под гнетом собственного чванства. В дополнение ко всему яркая имперская цветовая гамма — большие площади белого мрамора, желто-золотая черепица крыш, темно-красные стены, синяя, зеленая и золотая мозаика — крикливо подчеркивает характер всего ансамбля. В притягательности Запретного Города нет никакой тонкости: он впечатляет масштабом имперского самомнения, чередой громадных белокаменных дворов, следующих один за другим, приподнятых над землей аудиенц-залов, мраморными мостами и лестницами; все построено жестко симметрично в прямоугольнике, длинная сторона которого составляет километр сто метров. Его пропорции заставляют посетителей чувствовать себя гномами, понуждая двигаться по комплексу медленно, уступая гнетущему имперскому видению времени и пространства. В сущности, совершенно некрасивый Запретный Город поражает главным образом своей авторитарной помпезностью, эстетикой убийственной высокопарности.