Страница 32 из 91
И опять же, как и его циньский предшественник, Вэнь не вызывал приязни как правитель. Подверженный вспышкам страшной ярости (однажды он насмерть запорол человека кнутом) и склонный контролировать все и вся (он лично определял даже количество косметических средств для дворцовых дам), Вэнь был сверхъестественно религиозен и при этом явно придерживался концепции легизма, настаивая на неукоснительном применении закона и суровых наказаний. Не мог он отделаться и от врожденной подозрительности в отношении конфуцианских ученых. Когда по-конфуциански образованный придворный имел дерзость вмешаться в акт политического насилия, убеждая императора не казнить чжоуских принцев, Вэнь сказал ему: «Занимайся своими делами, книжный червь!» При дворе у Вэня конфуцианские нормы соблюдались только тогда, когда его советники давали ему робкие наставления. Однажды, избивая кого-то в тронном зале, он согласился с увещеваниями по поводу того, что такое поведение не достойно Сына Неба, и позволил забрать у себя палки. Вскоре после того природные инстинкты снова вылезли наружу, и он убил в тронном зале человека. Когда некий военный чиновник стал протестовать, неуправляемый Вэнь убил и его. Потом он ужаснулся от содеянного, послал соболезнования семье чиновника и отругал советников за то, что те не остановили его.
В 581 году, в том же самом году, когда Вэнь провозгласил себя императором и за восемь лет до воссоединения всей страны, он явно взял на вооружение циньскую пограничную политику для удержания северных варваров под контролем: стеностроительство. Первым делом он прекратил субсидии, сделавшие тюрков столь богатыми. Тюрки, понятно, смотрели на совершающиеся перемены без всякого удовольствия. Как большинство степных племенных вождей, тюркский вождь — каган — полагался на поступления от дипломатического шантажа или грабежа, обеспечивая тем самым себе поддержку в крайне нестабильной системе управления. Теоретически тюркская иерархия была организована так же, как у сюнну, по трем уровням, при этом каждый, как считалось, контролировался из центра каганом. Однако в действительности же меньшие каганы, назначаемые из центра, часто отхватывали от тюркских владений куски в виде автономно управлявшихся областей. После смерти Тумэна в 552 году вопрос наследования еще больше осложнился из-за его решения отказаться от права первородства в пользу раздела империи между сыновьями (правившими на востоке) и братом Истами (правившим на западе). Поскольку дядя пережил сыновей Тумэна и в Восточном Тюркском каганате разразилась междоусобная война, Истами воспользовался случаем для приобретения большей независимости. Хотя к 581 году один из внуков Тумэна, Шэту, вышел на востоке победителем, ему требовались все доступные материальные средства для удержания вокруг себя шаткого союза последователей. Таким образом, решение Суй прекратить выплаты пришлось на самый неблагоприятный момент.
Император Вэнь, счел Шэту, поступил «по отношению к нему очень подло». Ожидая неприятностей, император обратил все внимание на северную границу, где он приказал местным «варварам» за двадцать дней построить стену в северо-западной Шаньси. В конце того же года Шэту прорвался через границу и взял город Линьюй, в прибрежной части Хэбэя, на восточной оконечности границы. «Обеспокоенный этим, — отмечается в одной хронике, — правитель Суй обновил оборонительные сооружения, поставил на границе длинные стены… и разместил там несколько десятков тысяч солдат».
Его усилия, однако, лишь подчеркнули присущую стенам ограниченность: укрепи сильные позиции, и враг отыщет слабые. Поскольку центральную и восточную части границы — Шаньси и Хэбэй — защищали недавно восстановленные стены, тюрки прагматично перенесли свое внимание на запад. Побуждаемый нуждой в средствах и своей женой, чжоуской принцессой, поклявшейся отомстить Суй за свержение и убийство многочисленных родственников, Шэту в 582 году повел четыреста тысяч лучников в большой набег на северо-западный Китай — на Ганьсу и Шэньси, — после чего «там не осталось ни одного домашнего животного». Император реагировал на полученное известие с чисто китайским гневом:
«В прошедшие дни звезда Вэй закатилась, быстро и во множестве пришли беды. Чжоу и Ци устроили соперничество и поделили землю Китая. Варвары-тюрки одинаково общались с обоими государствами. Чжоу с тревогой смотрело на восток, опасаясь, что Ци лучше поладит с тюрками, а Ци с тревогой смотрело на запад, боясь сближения Чжоу с ними. Другими словами: мир и война в Китае зависят от прихоти варваров».
Император продолжал обличать Чжоу и Ци за то, что они субсидировали тюрков, «сыпля богатствами своей казны и разбрасывая их по пустыне, к несчастью Китая». Суй же, «получив ясное указание Неба по-родительски заботливо относиться ко всем, из сострадания к бремени, которое несут наши подданные, отменила порочную практику прошлого: мы направили вещи, прежде уходившие врагу, на дополнительное вознаграждение нашим чиновникам и людям. Мы даем передышку людям на дорогах, которые теперь могут заняться земледелием и ткачеством».
Однако план императора игнорировать кочевников, отказавшись им платить и строя стены, не смог умиротворить север и, спровоцировав набеги, лишь усугубил страдания народа. «Жестокие чудовища в своем глупом невежестве, — изливал гнев император, — не поняли глубокого смысла Нашей Воли… они продолжают дерзко вести себя, как в прежние дни. Совсем недавно они выползли из своего логовища для нападения на наши северные границы». Огорченный неудачей, отчаявшийся император возложил надежду на сверхъестественные силы. В стране тюрков, с надеждой бормотал Вэнь, «появились страшные знаки грядущего зла. В прошедшем году слышали, как заговорил зверь, а люди произносили сверхъестественные вещи, и все потому, что их государство должно погибнуть». Хотя император был вынужден признаться себе, что эти знамения «пока ничего не дали», он сохранял уверенность: «Теперь настало время, когда свет и тьма должны проявить себя».
В известном смысле новая пассивная вера императора в силы, находящиеся вне его контроля, окупилась, тогда как усердное строительство стен лишь приводило к обратным результатам. Праздное ожидание, что тюрки порвут друг друга на части, оказалось намного более плодотворным. Через два или три года после крупного набега Шэту внутренние раздоры серьезно ослабили тюрков: Шэту напал на своего двоюродного брата. Тот бежал на запад к кагану западных тюрков, решившему объявить себя независимым от власти Шэту на востоке. Вскоре под давлением орд взбунтовавшихся родичей Шэту оставалось лишь обратиться за поддержкой к китайцам. До того горевшая местью чжоуская принцесса написала императору Вэню, умоляя его принять ее мужа как своего сына, на что, приняв во внимание просьбу о вассальной зависимости, император великодушно согласился и позволил Шэту с его людьми поселиться к югу от пустыни, у китайской границы. Второй сын императора, принц Гуан, будущий император Ян, дал кагану войска, одежду, еду, повозки и — не столь нужные на войне — музыкальные инструменты. Все это, как пишут источники, помогло тому разгромить двоюродного брата на западе. Китайские источники описывают обращение Шэту к императору как льстивое раболепие, как подобающее изъявление унижения варвара перед китайским блеском: «Теперь хорошая погода и стихии благоприятствуют — вероятно потому, что в Китае появился великий мудрец… Теперь мы почувствовали Ваше очищающее влияние… Утром и вечером я со всем уважением готов служить». Истинные мотивы Шэту для восстановления дружбы с Китаем были более конъюнктурными, а его поведение намного более изощренным и хитрым. Когда император потребовал от кагана публично продемонстрировать свой вассальный пиетет, прислав чиновника, перед которым каган должен был исполнить коутоу, Шэту попытался увильнуть от обязательств, сказавшись слишком больным, чтобы принять чиновника.
Истинная мера доверия Вэня к Шэту открывается, видимо, в неизбывной страсти императора к стеностроительству: он трижды посылал своих чиновников и рабочих в Ордосский район — в современные Нинся, Шэньси и Внутреннюю Монголию. В 585 году около тридцати тысяч человек послали в данный район построить семьсот ли стены «для предотвращения вторжений варваров», между Линъу на западной стороне петли Желтой реки и Суйдэ у восточной стороны — неподалеку от линии более поздней стены Мин, змеящейся по песчаной, поросшей кустарником желто-коричневой земле Ордоса. На следующий год сто пятьдесят тысяч человек послали на строительство прерывистой линии из нескольких десятков гарнизонных постов в травянистой всхолмленной пустыне Внутренней Монголии, как раз за границей современной провинции Шэньси. В 587 году более ста тысяч человек выделили для «работ по ремонту стен» в неуказанном месте (предположительно для работ на уже начатых секциях стены) на двадцать дней.