Страница 41 из 64
Усольцев. — Был слегка возбужден.
— Заметили ли вы изменения в поведении товарищей по экипажу?
Николаев: — Вначале наблюдалась некоторая обидчивость…
Калинин: — Ребята стали внимательнее друг к другу.
Усольцев: — В первые дни все были несколько возбуждены.
— Что больше всего удивило в подводной жизни?
Николаев: — Отсутствие чрезвычайных происшествий…
Калинин: — Возможность наблюдать за жизнью моря, слушать море.
— Что оказалось самым трудным под водой?
Николаев: — Пятьдесят раз на день и в самое неудобное время повторять по телефону знакомым и малознакомым, что самочувствие отличное, все системы работают нормально…
Калинин: — Надевать и снимать гидрокостюм «Садко».
— Что бы вам больше всего хотелось?
Николаев. — Французский гидрокостюм «Калипсо».
Ломов: — Позвонить домой, поговорить с сыном. Я уже три месяца здесь, и он, наверное, за это время научился говорить…
— Как долго вы смогли бы прожить в «Черноморе»?
Николаев: — Сам бы хотел это знать…
Калинин: — Месяцами…
Ломов: — До тех пор, пока не надоест обеспечивающим службам.
Усольцев: — Не один месяц, если бы удавалось спать по восемь часов в сутки.
— Что вам снится по ночам?
Николаев: — Увы, ничего.
Калинин: — Сплю без снов.
Усольцев: — Снов не вижу, но при первой возможности посмотрю…
— Часто ли вспоминаете о голубом небе, ярком солнце, зелени полей и лесов?
Николаев: — Подводная палитра достаточно богата, чтобы не вспоминать о земном желто-зелено-голубом…
Тут зазвонил телефон. Напомнили: время визита истекло, и спецкор поспешил сменить диктофон на акваланг.
Еще одно интервью. На расспросы отвечает Андрей Сергеевич Монин:
— Прежде всего я хочу подчеркнуть, что глубина двадцать пять метров лишь переходный этап. Мы думаем о том, чтобы в ближайшие два года достичь глубины сто — сто пятьдесят метров. Это неизбежный шаг, логичное развитие всей программы. Имеет, по-видимому, смысл «размножить» «Черномор» с тем, чтобы подводные научно-исследовательские работы можно было вести в других отделениях института — на Дальнем Востоке, Балтике и даже передать один из домов нашим коллегам из социалистических стран. Следует развивать и другое направление подводных экспериментов, например иметь судно с барокамерой: акванавты будут жить в ней на борту судна, но при необходимости они могут опускаться в колоколе на глубину шестидесяти-семидесяти метров. Этот комплекс позволил бы во много раз увеличить радиус действия подводных разведчиков. Что же касается исследований, которые имеет смысл проводить с помощью подводных домов, то в первую очередь мне кажутся целесообразными гидрофизические, гидрооптические и биологические. Так, для исследования придонных течений необходима жестко стабилизированная платформа, какой и является подводный дом. Тяжелые приборы гидрооптиков, с помощью которых они ведут тонкие исследования, также удобней всего эксплуатировать акванавтам. Биологи с помощью подводных домов смогут приступить к созданию управляемых морских хозяйств — «подводных огородов». Мне кажется, что такие работы прежде всего интересно провести на Дальнем Востоке. Там можно было бы попытаться разводить трепангов, асцидий, губок, раковин-жемчужниц. В Черном море стоило бы попробовать акклиматизировать крупную дальневосточную креветку. Короче говоря, подводные дома открывают широкие перспективы для океанологов…
На десятый день в экипаже «Черномора» появился Слава Курилов — посланец Ленинградского отделения Института океанологии.
Слава едва ли не самый опытный подводник среди океанологов: имеет удостоверение водолаза второго класса, «майеровец», участвовал в обеих экспедициях «Садко». Но отнюдь не это стяжало ему славу среди «черноморцев».
«На редкость колоритная личность, — говорит о нем командир. — Юморист каких мало видел свет. Может веселить без конца, доводя публику до полного изнеможения и обессиливания от смеха.
О себе?.. Мне тридцать семь (увы!). Кандидат технических наук. Окончил Московский государственный университет. В Геленджике с пятьдесят шестого года. Тогда наше Южное отделение называлось Черноморской экспериментальной научно-исследовательской станцией Института океанологии. Лаборатория, в которую я тогда пришел, создавала первые в стране подводные телевизионные установки. Я лично занимался проблемой видимости под водой. До этого я моря-то и не видел, но быстро проникся любовью к нему. Любовь эта, по-видимому, пошла от подводной охоты. Я никогда не охотился на суше, но подводным охотником стал страстным. Как приехал сюда, так почти все свободное время проводил с ружьем. Постепенно эта увлеченность начала сказываться и на моих рабочих планах. Я составлял научные программы, выполнять которые можно было, только вооружившись аквалангом.
Первые годы мы, разумеется, ходили кто в чем — в тельняшках, шерстяных свитерах. Специальных костюмов у нас тогда не было и в помине. Но это не останавливало. Мы бывали и на сорокаметровой глубине. Ощущение лютого холода — вот что больше всего запомнилось, если говорить о тех погружениях.
Бывал в заграничных плаваниях. В шестьдесят шестом году участвовал в экспедиции в Красном море. Два дня стояли у одного из коралловых островков неподалеку от тех мест, где жили под водой поселенцы Жак-Ива Кусто. Наш «Академик Вавилов», исследовательское судно Южного отделения, раз шесть или семь бросал якорь в Монако. Я лично дважды был там. Мы вообще имеем хорошую связь с Кусто. Как-то раз нас пригласил к себе в дом Клод Весли. Запомнилось его неистощимое галльское красноречие…»
Поздней осенью, в Москве, командир передал мне свой дневник, который он вел на дне Голубой бухты. Как говорят радиожурналисты, включаем запись!
Командирские мемуары
27 сентября. Стоим на борту «Капитана Чумакова», нашего вспомогательного судна, и ждем сигнала. Прыгаем в воду! Первыми по тросу с буйками, ведущему к «Черномору», направляются Калинин и Ломов. Открывают люк. Из шахты вырывается огромный клуб воздуха.
В 8.45 входим в подводный дом. Усольцев подключает кабели связи и электропитания. Устанавливаю радио- и телефонную связь с берегом. Принимаем первые поздравления.
Юра Калинин хлопочет с газоанализатором. Вот те раз! Кислорода больше нормы: шестнадцать процентов, надо — двенадцать. С плавбазы подкачивают азот. Проценты поубавились — стало четырнадцать. Дед успокаивает: ничего, мол, потом съедите! И правда — чего волноваться!
Появился первый представитель прессы — корреспондент Всесоюзного радио. Фамилию его не помню, но это тот журналист, который дал на радио информацию о нашем погружении… еще двадцать пятого числа.
28 сентября. Этот день запомнится подъемом вдоль мачты до верхнего яруса люксметров. Я поднялся на глубину девяти метров — всего на полминуты! Приятно чувствовать, что мы не привязаны, как черви, к грунту. Это был физиологический эксперимент Гриневича. Молодец, Дед! Правда, Слава Ястребов, начальник штаба экспедиции, очень разволновался, когда узнал об этом опыте.
29 сентября. Ночью был потоп: потек люк. Но в доме в это время царил страшный холод, и вставать не хотелось. Хотел продемонстрировать «командирское» хладнокровие! — повернуться на другой бок и заснуть.
Да где там! Не хватило характера. Встал. Из водолазной зоны доносилось непривычное журчание: из-под среднего люка текла маленькая струйка воды. Постояли, посмотрели. Течет. Разбудили Витю и Сашу. Еще постояли, еще посмотрели. Течет… Переглянулись, дело ясное — кому-то из нас нужно идти в воду, подняться наверх, на палубу «Черномора». А всем хочется спать, а в воде 12°, да и в лаборатории… Со сна мы уже продрогли, и за бортом — африканская ночь.
«Так кому идти?» — «Ну что же, я пойду», — тусклым голосом сказал Витя Усольцев. Глядя виноватыми глазами, мы помогли ему надеть гидрокостюм и акваланг. Витя плюхнулся в черную холодную воду. А каждый из оставшихся думал про себя в эту минуту, что именно он, а не Витя Усольцев, должен был пойти сейчас в воду. Я — потому что командир экипажа, Юра — потому что бортинженер, Саша — потому что тоже водолаз первого класса и намного моложе и здоровее Виктора…