Страница 54 из 58
Но теперь он все вспомнил.
Могут ли их воскресители, расположенные так близко друг к другу, действовать синхронно? Если это действительно так, примерное совпадение во времени его смерти и смерти Геринга означало, что они оба пробудятся около одного и того же грейлстоуна. Геринг как-то пошутил, что их души, по воле владык речного мира, стали близнецами; возможно, он был не так уж далек от истины.
Бартон продолжал копать, проклиная одновременно и тяжелую работу, и свою неосведомленность; у него накопилось много вопросов и мало ответов. Если улыбнется удача и ему удастся заполучить в свои руки еще одного агента, то он выжмет из этика информацию любыми методами.
Следующие три месяца Бартон был занят изучением удивительного общества, в котором он очутился. Его поражал новый язык, сформировавшийся в результате смешения самоанского с древним шумерским. Так как шумеры были более многочисленны, их речь вначале доминировала, но это оказалось пирровой победой. В результате взаимной диффузии языков появился жаргон — с простейшим синтаксисом и до предела упрощенной системой склонений. Из грамматики было выброшено понятие рода; слова — синкопированы; глагольные формы — сведены к настоящему времени, которое использовалось также и для указания будущего. Прошедшее время определялось с помощью наречий. Сложные словесные конструкции были заменены простыми выражениями, понятными и шумерам, и самоанцам, хотя на первый взгляд они казались неуклюжими и нелепыми. Многие слова самоанского языка — с несколько измененным произношением — вытеснили из обихода шумерские слова.
Такие упрощенные наречия возникали в долине повсеместно. Бартон полагал, что если этики собирались записать и сохранить все человеческие языки, им стоило поторопиться. Исконные, чистые языки умирали — или, вернее, видоизменялись. Но, судя по тому, что было ему известно, Они уже завершили эту работу.
Иногда по вечерам, когда Бартон мог спокойно насладиться одной из превосходных сигар, что безотказно поставляла его чаша, он пытался проанализировать ситуацию. Кому должен он доверять — этикам или этому Отступнику, Таинственному Пришельцу? Или лгала и та, и другая сторона?
Почему Пришелец нуждался в нем, почему хотел, чтобы он затормозил ход гигантского всепланетного механизма? И разве мог Бартон, ничтожное человеческое существо, так ограниченное в своих возможностях, гонимое и преследуемое по всей долине, помочь чем-нибудь Отступнику?
Одно было несомненным. Вряд ли Пришелец заинтересовался бы Бартоном, если бы не нуждался в нем. Отступник хотел, чтобы Бартон попал в Башню на северном полюсе.
Но почему?
Бартону потребовалось две недели, чтобы придумать единственное правдоподобное объяснение.
Пришелец утверждал, что он, подобно другим этикам, не способен сам лишить жизни человеческое существо. Но он мог со спокойной совестью предложить грязную работу другому — о чем свидетельствовала капсула с ядом, которую он вручил Бартону. Итак, он хотел, чтобы Бартон попал в Замок с определенной целью. Он хотел, чтобы Бартон убивал — убивал для него! Он собирался выпустить тигра на свой народ, открыть потайной лаз для наемного убийцы!
Но убийца потребует платы. Что мог предложить Пришелец в качестве таковой?
Бартон глубоко затянулся и отхлебнул глоток крепчайшего бурбона. Ну что ж, отлично. Пришелец желает использовать его. Но пусть он поостережется. Бартон тоже хочет использовать его.
К исходу третьего месяца Бартон решил, что пора размышлений закончилась. Наступило время трогаться в путь.
Решение пришло к нему импульсивно. Он купался у берега и, внезапно развернувшись, поплыл на середину Реки. Затем нырнул и пошел вниз, все глубже и глубже — так глубоко, чтобы тело, подчиняясь инстинктивной тяге к жизни, не смогло предать его. В последний момент он подумал, что рыбы съедят его плоть и кости лягут в придонный ил на глубине тысячи футов. Так будет лучше. Он не хотел, чтобы тело его попало в руки этиков. Если Пришелец сказал правду, только полный распад клеток мозга может предохранить его память от сканирования; иначе все, что он видел и слышал, станет доступно Их приборам.
В течение следующих семи лет удача сопутствовала ему. Как ему казалось, агентам этиков ни разу не удалось напасть на его след. Таинственный союзник Бартона не давал о себе знать; возможно, он тоже не мог разыскать его. Это представлялось Бартону наиболее вероятным; порой даже он сам не имел представления, в какой части долины находится, как далеко или близко от верховьев Реки и центра в Туманном Замке. Он двигался, двигался, двигался, не останавливаясь нигде дольше трех-четырех дней. И однажды он понял, что, должно быть, установил своеобразный рекорд. Смерть, неразлучная спутница, стала его второй натурой.
Если его подсчеты были верны, он садился в Экспресс Самоубийства семьсот семьдесят семь раз.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Временами Бартон думал о себе как о кузнечике, который скачет вокруг планеты, бросается во мрак смерти, приземляется где-то и щиплет траву, настороженно разыскивая признаки стремительно надвигающейся тени хищного сорокопу-та-этика. Огромный луг человечества дарил ему встречи с разными травинками; отведав их, он снова отправлялся в путь.
Иногда он думал о себе как о неводе, выхватывающем то здесь, то там отдельные экземпляры, обитающие в гигантском человеческом море. Он выловил несколько крупных рыб и множество плотвы; впрочем, от мелкой рыбешки можно было научиться тому же — если не большему — что и от крупной.
Сравнение с неводом, однако, казалось ему неприятным; оно напоминало, что существует гораздо более обширная сеть, с которой охотятся на него самого.
Однако какие бы сравнения и аналогии он ни использовал, личность его стала почти легендарной в долине. Причем настолько, что он сам уже сталкивался несколько раз с историями о Бар-тоне-цыгане или Скитальце Ричарде, как звали его в англоязычных областях, и Лазере, Бродящем по свету — под таким именем он был тоже известен во многих районах долины. Это несколько тревожило его; он опасался, что этики могли раскрыть тайну Экспресса Самоубийства и расставить ему ловушку. А если они догадаются о конечной цели его странствий, то ловушка захлопнется в тот момент, когда он попадет в верховья Реки.
К концу седьмого года, после многих наблюдений звездного неба и множества бесед с другими странниками, он мог ясно представить географию этого мира. Река, главная его достопримечательность, не являлась рекой в привычном земном смысле этого слова; ее нельзя было уподобить змее, чей хвост-исток находился у северного полюса, тело простиралось по меридиану планеты, а голова-устье лежала в южном полярном районе. Нет, эта змея держала свой хвост во рту, а тело ее опоясывало всю планету, подобно мировому змею Мидгарда скандинавских сказаний. Река изливалась из северного полярного моря, гигантскими меридиональными зигзагами пересекала одно из полушарий, полукольцом охватывала южный полюс и такими же зигзагами тянулась по другому полушарию, пока на очередном витке не впадала опять в это гипотетическое полярное море.
Существование большого водного бассейна у северного полюса, пожалуй, не стоило относить к области гипотез. Если гулявшая по Реке история о некоем гигантопитеке, прачеловеке, видевшем Туманный Замок, была правдивой, то Башня вздымалась прямо из вод скрытого под густыми облаками северного моря.
Правда, Бартон слышал эту историю не из первых уст. Однако он видел гигантопитеков, обитающих в начале Реки во время своего первого «прыжка»; вполне возможно, что кто-то из них действительно пересек горы и су'мел бросить взгляд на море у полюса. А там, где прошел один человек, смогут пройти и другие.
Но как Река течет вверх, через горы, окружающие полюс?
Ее скорость оставалась везде постоянной — даже там, где, казалось, она должна замедлять свое течение. Из этого факта Бартон сделал вывод о существовании локального гравитационного поля, которое поднимало гигантский поток вверх, в ту область, где он мог течь дальше, подчиняясь естественным силам тяготения. Где-то, вероятно под самым ложем Реки, находились устройства, выполнявшие эту задачу. Создаваемое ими поле было очень ограниченным, так что люди, обитавшие в тех областях, практически не ощущали его влияния.